***
— Мы не можем так рисковать, Иван Петрович! — Седой мужчина с глухим звуком опустил кулак на стол. — Я прошу… Нет! Я ТРЕБУЮ изменить маршрут нашего связного! Вы же понимаете, чем все может обернуться, если он попадет в плен. Нам останется молиться о быстрой и легкой смерти! — Он сжал трубку телефона настолько сильно, что она затрещала. На лбу выступила испарина. — Я надеюсь, меня услышали.***
Машина снизила скорость, и Полина вопросительно посмотрела на водителя. За время многочисленных поездок она научилась с легкостью улавливать настроение солдат, даже если они пытались делать вид, что все в порядке, защищая Власову. — Что-то здесь не так. — Водитель крепче сжал руль. Он не сводил глаз с почерневшей точки у кромки леса. — Может, повернем назад? — Хирше явно напрягся, смахивая с кончика носа соленую капельку. Он вертел головой по сторонам, что-то высматривая. Следующее, что помнила Полина, — резкий оглушающий взрыв и что-то горячее, прыснувшее ей в лицо. Затем крики Хирше, выстрелы, и вот она уже оказалась прижата к полу. Хайко нервно начал водить рукой по ее волосам и что-то очень быстро повторять. Все стихло также быстро, как и началось. Наконец дверь в кабину распахнулась. — Steig aus*! — раздался хриплый и властный голос. Сердце Полины пропустило удар. «Немцы», — промелькнуло в сознании, готовом оставить ее хрупкое тело. Но сдаваться она не желала. Воспользовавшись тем, что ее прикрывает Хайко, Полина нащупала под сиденьем отвертку и сжала ее в руке. Хайко медленно поднялся и потянул за собой Полину. — Не бойся. Просто не бойся, верь мне, — повторил Хирше. Однако по его бледному и испуганному лицу нельзя было сказать и о капле «хорошего». Полина сжала его руку, пряча в маленьком кармашке импровизированное оружие. — Где человек? — Немец брезгливо окинул взглядом Полину, застывшую на месте. Заметив, как Хирше крепче сжал руку с автоматом, высокий мужчина вздохнул, снял фуражку, отливавшую на ярком солнце иссиня черным, и отточенным движением кисти протер блестящий козырек белоснежным платком. — Где… тот… человек… — Полина не разобрала ни слова из немецкой речи, но интонация и сдержанное властное поведение немца внушали страх на подсознательном уровне. Хайко небрежно смахнул испарину со лба и, повернувшись к Полине, криво улыбнулся. Словно пытаясь успокоить перед чем-то необратимым и ужасным. — Это она, — сказал Хирше, отходя в сторону. Полина, крепко сжимавшая его руку, ощутила, как последняя соломинка, державшая ее на плаву, сгорела, после того как контакт с Хайко прервался окончательно. — Молодец, рус. — Немец улыбнулся. Когда он взмахнул рукой, рядом возник неприметный солдат, и, вжав голову в плечи, протянул небольшой сверток. Хирше замялся, опустив глаза в землю. На висках заметно набухли тонкие вены. — Hier die ganze Summe*? — Немец буравил взглядом Полину, словно она была и не человеком вовсе, а каким-то трофеем, добытым невероятным трудом. — Ja! Alles überprüft und verpackt*, — солдат запинался. Это можно было понять и без знания языка. Если уж Полина, после того как впервые увидела этого высокого худощавого немца, в черной, словно погребальной форме, желала лишь спрятаться и исчезнуть, то что можно было говорить о подчиненных… — Бери, ты заслужил, — немец заговорил по-русски. Жесткий акцент противно резал слух, делая звучащие слова пошлыми и мерзкими. Взяв сверток у солдата, Герр Ридель, не дожидаясь реакции Хирше, швырнул его под ноги, и, кивнув в сторону Полины, удалился прочь. Оцепенение спало, как только герр Ридель отвел взгляд от Полины. Она тут же бросилась к Хайко, пытаясь ухватиться за его одежду, но он, вздрогнув всем телом, лишь отскочил в сторону. Солдат, скинув с лица оторопь перед руководством, превратился в жестокого и устрашающего зверя. Он сдавил руку Полины, скручивая болезненно кожу и оставляя красные отметины. Власова дернулась, но ее схватили за волосы и от резкой боли она не смогла даже пискнуть. Хирше, ставший бледнее снега, стоял неподвижно, уставившись на сверток перед собой. Хайко всем сердцем хотел раствориться. Он понимал, что толкал Полину, на которую еще каких-то несколько часов назад любовался, как на ангела, на верную смерть. Но червь страха за свою жизнь упорно мешал поступить по чести. Даже когда Хирше предавал своих напарников и друзей, продавая информацию о маршруте московской шишки немцам, он не задумывался о последствиях. Но сейчас… Сейчас Хайко ничего уже не мог изменить. Грубо и сильно Полину затолкнули в машину. Она попыталась еще раз позвать Хирше, заметив, как тот было двинулся в ее направлении, когда солдат занес над головой Власовой руку для удара. Все погрузилось в темноту. Безвольное тело Полины осело на землю, и солдат, поморщившись, впихнул ее на заднее сидение. Автомобиль уносил Полину вглубь вражеских земель, грамотно минуя все посты. Ее везли, как самое ценное создание, просчитывая каждый поворот. Лишь запекшаяся кровь под носом показывала, что целостность оболочки не особо-то и беспокоила. От подступившей к горлу горечи Власова очнулась. Тот же самый солдат с безразличным лицом сидел рядом, смотря за дорогой. Реальность снова обрушилась на Полину всей своей неприветливостью и жестокостью. Из всего происходящего она не понимала лишь для чего вдруг немцам потребовалась обычная фронтовая певичка. Чего им стоило прикончить ее сразу? Зачем куда-то отвозить? Да и откуда могла взяться такая явная заинтересованность не последних по званию немецких командующих? Догадаться о том, что рослый немец занимал высокую должность, можно было и по пресмыкающемуся взгляду солдата, и по манере речи, осанке. Очерченное изящной бородкой вокруг рта лицо герра Риделя запечатлелось на подкорке мозга Полины, вызывая мурашки по всему телу. Он тянул к ней свои длинные худые руки, словно монстр из ночных кошмаров. А сзади него стоял ссутулившийся Хирше в огромном металлическом ошейнике и смотрел влажными и широко раскрытыми глазами. Его рот беззвучно открывался, как у рыбы, оказавшейся на суше. Полина тянулась к нему, пытаясь скрыться от лишенного каких-либо эмоций герра Риделя. Сознание вернулось к Полине весьма болезненно и вместе с паническим страхом перед неизвестностью. Монотонно гудящий мотор автомобиля только нагнетал обстановку. Полина медленно подалась вперед, ощутив, к своему счастью, свободу в руках. Никто так и не удосужился ее связать за время пути. Власова зажмурила глаза, в груди закололо, а в животе образовалась болезненная пустота. Понимание, что она в весьма ужасном положении, безжалостно обрушилось на нее. Либо страх перед неизбежным, либо внутренний стержень заставили Полину собраться и сконцентрироваться. Как только солдат открыл дверь и протянул руку, чтобы вытащить Власову, она, нащупав в кармане отвертку, резким движением воткнула острие в открытую ладонь со всей возможной силой. Солдат взревел, но тут же получил в нос каблуком и вынужден был отскочить назад, освобождая путь Полине для побега. Но, как только она покинула машину, её плечо обожгла боль, мгновенно распространяясь по всему телу. Отвертка, подарившая шанс на свободу, пусть и ненадолго, торчала из плеча Власовой. Тонкое пестрое платье быстро намокло, изменив цвет. По телу пробежались мурашки при первом дуновении ветра. Полина успела вскрикнуть от тупой боли в области виска, прежде чем вновь потеряла связь с реальностью. Власова очнулась от жгучей боли. Щеки пылали так, будто их усердно прижигали. Открыв глаза, она увидела рядом с собой мужчину. Она по-прежнему не понимала, что от неё, простой певицы, нужно было отряду СС. — Vorwärts*. — Он подгонял ее, сжимая при этом раненое плечо. Боль от толстых мужских пальцев была невыносимой. Солдат ухмыльнулся: он явно получал извращенное наслаждение от того, чем занимался. — Schneller, schneller*! — Немец толкнул Полину вперед, впечатав в металлическое ограждение. Звук отозвался гулом в ушах. Глаза защипало от навернувшихся горячих слез, и захотелось исчезнуть, испариться. И вот Полина уже смиренно шла по коридорам гестапо. Стены строения хранили столько боли и страха, столько крови и слез, сливаясь в удручающую и гнетущую атмосферу. Власову тщательно обыскали в небольшом кабинете, запечатлев после этого ее испуганное бледное лицо на пленке. Солдат, сидевший за столом, задавал вопросы, которые Полина даже не слышала из-за шума и гула в голове. Да и при всем желании она не смогла бы даже ответить из-за сковавшей сознание паники. Солдат злился, сыпал угрозами, но ему не удалось получить информацию. Вывел на небольшой карточке «2803» и отшвырнул ручку, а затем закрыл папку. Обнаженная Власова стояла перед абсолютно чужими людьми, которые смотрели на неё, как на загнанную в угол жертву, коей Полина и являлась. Дверь шумно захлопнулась, заставив её вздрогнуть всем телом. Именно сейчас она в полной мере ощутила свою ничтожность. Ее окутал страх и ужас. Слезы предательски потекли из глаз. Свернувшись калачиком в холодном темном углу, Полина дала волю эмоциям. Грубая ткань, выданная суровой полной женщиной, едва прикрывала колени и с трудом могла называться одеждой. В холодной бетонной камере Полина сидела на металлическом каркасе старой кровати, обхватив колени руками. Острые края пружин впивались в кожу, но при любом раскладе здесь было куда теплее, чем на полу. Тусклый свет проникал в комнату из небольшого отверстия над огромной железной дверью, казавшейся запечатанной навсегда. Если бы это было так, Полина, возможно, ощущала бы себя спокойнее. Но, к сожалению, в голове Власовой царил настоящий хаос. От нервного напряжения Полину тошнило, но она пыталась верить, что происходящее с ней — нелепая случайность, и что всё в скором времени встанет на свои места. Дверь в камеру отворилась. Власова продолжала сидеть в той же позе, не реагируя ни на что. Кто-то тяжело приблизился к ней, волоча что-то за собой. Громкий стук дерева об пол вернул Полину в сознание. Она вздрогнула, с ужасом и ненавистью уставившись на вошедшего. На нее смотрели холодные безучастные глаза, как два глубоких печальных болота. Выточенные черты лица, присущие, как выражались в Третьем Рейхе, «настоящим арийцам», не выдавали ни одной эмоции: ни отвращения, ни жалости… И это безразличие пугало не меньше смерти из-за предстоящих пыток. А пытать ее точно будут. Полина не сомневалась в этом. Мужчина разместился на стуле за столом, приделанном к бетонной обшарпанной стене. Перед ним лежала кожаная черная папка в тон его форме, подчеркивающей властность ее носителя. Кроваво-красная повязка с противной символикой ненавистного строя приковывала внимание. Полина перевела взгляд на большие руки, что накрыли ту самую папку. Невольно Власова подумала, что одной ладонью он мог бы размозжить ей череп при желании. Но ее гость расслабленно сидел, разглядывая Полину. — Здравствуй, — продолжительно помолчав, наконец заговорил он. Его глубокий голос словно проникал в мозг, непроизвольно внушая трепет и уважение, что граничило с животным страхом. Но если герр Ридель заставлял Полину трепетать от ужаса, то этот немец скорее успокаивал, как удав свою жертву. — Меня зовут Тилль Линдеманн. Группенфюрер СС. — Говорил он на русском достаточно легко и чисто, но легкий акцент выдавал в нем «фашистского захватчика». — Назови свое имя. Полина, конечно, понимала, что судьба ее уже давно предрешена. Но нисколько не собиралась так просто сдаваться даже в таких простых вопросах. Хотя, с другой стороны, Власова знала, что даже если она решит рассказать о себе, у неё ничего не получится: тело, мысли, ощущения — все казалось абсолютно чужим. — Я рассказал тебе про себя, — оставаясь равнодушным, ответил герр Линдеманн. — В твоём случае неприлично умалчивать информацию. Не так ли? Власова продолжала молчать, сильнее прижимая к себе колени, будто таким образом могла укрыться от буравившего ее взгляда. Каждое слово герра Линдеманна проходило по позвонку электрическим разрядом. — Послушай, мне не интересно нянчиться с тобой, как и тебе вряд ли хочется терпеть мое присутствие. — Тилль вздохнул. Постукивая ручкой по папке, он продолжил: — Назови свое имя, хотя бы чтобы я мог к тебе как-то обращаться. — Он всматривался в серые глаза Полины, обрамленные глубокими синяками. Безусловно, от стресса. Но в ней все еще не потухал огонь надежды. Тилль отметил это в своих записях. — Хорошо. Герр Линдеманн поднялся со стула. В сравнении со ставшей еще меньше Полиной он походил на взрослого медведя. Но почему-то чересчур спокойного и равнодушного к своей жертве. Достав из серебряного портсигара сигарету, Тилль чиркнул бессменным zippo и затянулся, прислонившись к стене. Он привык так делать. Каждое его слово, каждое движение и действие всегда имели особый мотив. Линдеманн наблюдал за Полиной, пусть уже и издалека. Маленькая, испуганная и беззащитная. В бесформенном тряпье вместо симпатичного яркого платья, в котором ее привезли. Словно сама судьба намекала на лишения и муки, предначертанные за грехи этой девчонки. Камера наполнилась горьким дымом, и Полина закашлялась. Но Линдеманна это совершенно не волновало, хотя в обычной жизни он никогда не позволял себе дымить в присутствии детей и женщин. Только вот в стенах этого здания не существовало никаких гендерных различий, как и не оставалось места для жалости к заключенным.***
— Группенфюрер! — Тилль поморщился, услышав голос дежурного, но продолжил свой путь по коридорам гестапо. Дома его уже ждал свежий пирог, испеченный прислугой. — Герр Линдеманн! У меня важное поручение от рейхсфюрера! — не успокаивался дежурный как назло. Тилль замедлил шаг, давая возможность догнать себя. После того как парень добежал, он постарался держаться подобающим образом, сделав всё возможное, чтобы скрыть одышку. — Какое поручение? — довольно жестко спросил герр Линдеманн, прокручивая на запястье часы. — Заложница. Поймали и привезли девушку. Она обладает информацией о переброске советских войск, наступлении танков и… — Я понял, солдат. — Тилль выдохнул через нос, постукивая указательным пальцем по циферблату. Такое сообщение означало лишь одно: очередное дело с допросом; очередная головная боль; очередные дополнительные отчеты, которые попадут в руки рейхсфюрера еще пахнувшими чернилами. — Подготовь камеру, бумаги и… И сообщи штандартенфюреру Круспе, чтобы был в моем кабинете. Не дожидаясь ответа Тилль покинул неприветливое здание гестапо, чтобы перекурить и освежиться. Ну, а после ему следовало обсудить стратегию допроса. Линдеманн уже имел примерное представление в своей голове. Он собирался позволить своему помощнику вести дело, оставаясь в роли наблюдателя. Тилль мог заметить куда больше важных нюансов, не тратя силы на выуживание информации.***
Когда дверь снова распахнулась, Полина перевела взгляд с черной папки, лежавшей на столе, на вошедшего статного военного. Казалось, что он сошел с пропагандистского плаката: идеально выглаженная форма, вылизанные до блеска пуговицы, белоснежный воротник и напоказ висящие на груди медали. В сравнении с сухим и строгим Тиллем он казался несколько добродушнее. Возможно, все дело в ярких глазах, мягкой улыбке на идеально выбритом лице или же в излучаемом им спокойствии… Глядя на него Полина хоть и ощущала облегчение, но что-то в этом военном напрягало и пугало. — Меня зовут Рихард, — спокойно произнес он и, поставив стул рядом с кроватью, на которой почти неподвижно сидела Полина, вальяжно разместился. — А тебя? — Власова плотно сомкнула губы и уткнулась в колени. — Он тебя бил? — прошептал Круспе, приблизившись к ее уху, и положил горячую ладонь на голову Полине. Та вздрогнула от такой внезапной внимательности, но тут же покачала головой, отрицая. — Не нужно меня бояться. Я ничего тебе не сделаю. — В его глазах появился странный блеск, и Власова почувствовала тревогу, смешавшуюся с недоверием и желанием высказаться. Немецкий акцент Рихарда слышался куда ярче, чем у Линдеманна, но это скорее обуславливалось большей языковой практикой Тилля. — Я ничего не знаю, — осипшим голосом произнесла Полина. Щеки тут же обожгла горячая влага, ринувшаяся из глаз. — Понимаю, — с грустью вздохнув, произнес герр Круспе. — Постарайся помочь мне во всем разобраться. И всем будет проще. — Он улыбнулся и аккуратно убрал прядь волос с лица Полины. Рихард умел располагать к себе и прекрасно понимал это. — Полина, — еле слышно произнесла Власова и, смахнув влажные следы с лица, взглянула на Линдеманна. Тилль стоял все в той же безучастной позе. На бетонном выступе дымился непотухший окурок, словно оставленный нарочно. Только брови Линдеманна нахмурились пуще прежнего. Полина вдруг начала дышать легче, когда этот невозмутимый группенфюрер перевел свой изучающий взгляд на Рихарда. — Полина, — повторил Круспе и немного странно улыбнулся. Конечно, Власова понимала, что отнюдь не от радости знакомства с ней. — Хорошо, Полина. Власова не успела опомниться, как герр Круспе поднялся и покинул помещение. Вскоре он вернулся со стаканом воды в руках и протянул его Полине. Она засомневалась, пристально всматриваясь в странно добродушное лицо Рихарда: глаза все также светились, пухловатые губы едва заметно растягивались в улыбке. Фуражки уже не было, и Полина могла видеть густые черные волосы, коим позавидовала бы любая девушка. — Не бойся, не отравлена. — Рихард ближе протянул стакан, и Полина уже не могла противиться навалившейся жажде. Да и быстрая смерть в таких условиях не казалась самым страшным из всего ожидаемого. Она жадно припала губами к живительной влаге, но удовлетворения не последовало даже тогда, когда она полностью осушила стакан. Хотя говорить ей стало немного легче. — Спасибо, — благодарно кивнула она. — Но мне правда нечего вам рассказать. — Она покосилась на Линдеманна, но тот лишь брезгливо хмыкнул. — Что ж. — Рихард нахмурился и забрал стакан из рук Власовой. — В любом случае было приятно познакомиться, Полина. — Он снова улыбнулся, но что-то в его взгляде изменилось — улыбка больше походила на усмешку. Герр Круспе повернулся к Линдеманну и встал со стула. — Werden wir heute fertig sein*? — От улыбки и добродушия не осталось и следа. Это снова был Рихард Цвен фон Круспе — штандартенфюрер отряда СС, обращавшийся к вышестоящему по званию. Линдеманн кивнул и, бросив на Полину тяжелый и суровый взгляд, нарушил наконец молчание: — Ja, danke fur die Arbeit*. — Его глубокий и властный голос засел в голове Власовой. Она не поняла, что он сказал, но явно чувствовала некое напряжение Рихарда. Тот не искал одобрения, не пытался льстить Линдеманну, но послушно следовал за ним. Когда Линдеманн, забрав свою черную папку, покинул камеру, Круспе повернулся к Полине и подмигнул. — До встречи, Полина. Все будет хорошо. От этих слов в ее груди заныла тупая боль и перешла в горевшее плечо. В хороший исход Власова уже не верила.