неразлучники

Почему, когда люди думают, что влюблены безответно, они не пытаются надеяться на лучшее и пробовать, а рубят с плеча, не задумываясь? Не пытаются понять чужие чувства и отношение к себе, почему отказываются так быстро? Решительные попытки избавиться от давящего на тебя неправильного чувства всего лишь учащают период этой синусоиды, в которой высшая граница — «мне достаточно быть с ним рядом, я так люблю его», а низшая — «я больше не могу этого терпеть, мне так больно из-за него, я так люблю его». Если бы люди могли видеть чужие чувства своими глазами, а не были так слепы из-за своих, жить было бы проще: в книгах и фильмах не было бы множества историй о вечной теме влюбленности в лучшего друга, а люди бы, а принципе меньше грустили из-за недосказанностей. Но увы, жизнь, в отличие от людей, слишком любит трудности. Диме Баринову бы хотелось отмотать секунды назад, чтобы сбросить время до того, как он сказал это, или промолчать в попытке сойти за умного, или вообще не писать, что ему Лёша не нравится. Пусть думает, что хочет — хуже, кажется, быть не может. После признания в своих чувствах к человеку тебе должно стать легче, потому что груз, который ты тащил на себе, остаётся позади. Но вот у него всё в точности наоборот: основное волнение Димы остаётся внутри, потому что он побоялся и сбросил до того, как Рифат успел понять. Внутри него двоякие чувства: хочется выяснить для себя, есть ли у него шанс, но с другой стороны, он отдаляет для себя по максимуму эти секунды, потому что он не готов услышать что-то, что может его расстроить. — Что случилось? — спрашивает у него Лёша, обращая внимание ребят. И Баринов думает, что не выдержал бы, если бы Рифат сидел здесь и тоже посмотрел на него также. На лице Миранчука чистое и искреннее беспокойство, а Диме просто не хочется никого нагружать, поэтому он нацепляет дежурную полуулыбку, делая глоток слишком крепкого чая. — Да так, — говорит он, — задумался. Рифат опаздывает, но успевает на раздачу, и в итоге занимает место с краю, прямо напротив Баринова. Парень пытается не обращать на него внимание, и Жемалетдинов замечает это, перенимая чужую игру и действия. Что может быть хуже, чем играть в незнакомых людей, когда сердце сжимается от боли? Еда вдруг начинает казаться пресной и невкусной, неопределённость всё ещё виснет в воздухе, и это ощущение Диме не нравится — предвкушение разговора с лучшим другом никогда не было таким. Когда Баринов смотрит на парня украдкой, то и не понимает, чем же он так его зацепил, просто с Рифатом всегда было хорошо, а потом вдруг стало не хватать. Беспокойно как-то. В голове у Димы уже получается утянуть парня за собой, чтобы услышать ожидаемый отказ, услышать, что он мерзкий, вместе с чужими недоумениями о том, как они вообще могли сидеть на одном диване у него дома. В реальности же, Рифат просто кивает ему головой в сторону выхода, без единой эмоции на лице. — Дим… — неуверенно начинает он, — То, что ты говорил… — Жемалетдинов и сам уже не смотрит на Диму, — Я имею в виду… Я тебе нравлюсь? На такое сходу он уж точно не ответит, хоть и уверен в своих чувствах. — Это звучало как признание, — в тишину усмехается Рифат. — Ну… — говорит Дима, — это и было признанием. Молчание какое-то уж очень неловкое, липкое, неприятное. Ему уже не плохо, ему всё равно, а время тянется, секунды будто становятся минутами. — О, — говорит парень, а потом улыбается ему расслабленно, — Значит я ошибся тогда, ну, с Лёшей, — он усмехается, — Просто… — тянет он, — Ты мне тоже нравишься. И Диме становится легче. Он и не знает почему, не знает, что дальше, и понятия не имеет, как ему реагировать. Потому что до этого он и не думал о таком исходе, как и большинство людей, которые думают, что влюблены глупо и безответно. Понимал, что эта затея обречена на провал и был готов услышать от Рифата в свой адрес что угодно, даже зная, что он примет всё спокойно и без негатива. Ему казалось, что такая реакция хуже злости, ведь такое безэмоциональное и бесчувственное восприятие данного будто даёт понять: «Мне всё равно на тебя, на твои чувства и что ты там хотел». Диме раньше хотелось, чтобы тот накричал, назвал его уродом или послал его куда подальше. Сейчас ему хочется быть ближе к Рифату, потому что его чувства, кажется, оказались взаимными. Или не кажется? Баринов ловит на себе чужой взгляд, который теперь направлен только на него и не блуждает по стенам изучающе. Ловит чужую ответную ухмылку, смотрит на его родинку на щеке, смотрит на него по-другому. Не глазами лучшего друга. — И что теперь делать? — спрашивает Дима, потому что заряды неловкости остаются в воздухе, вместо липкой недосказанности. Жемалетдинов улыбается, пожимая плечами. —…Мне сейчас стало легче, — говорит он, — но я ни в чём не уверен. Типа, надолго ли это со мной вообще, правда ли, — парень хмурится на секунду наверное, своим мыслям, но потом снова приобретает тот же вид. — Я сейчас с теми же мыслями, — признаётся Дима. — Я даже не знаю, хочу ли я тебя поцеловать, — усмехается он, — это странно. — Я могу… — Баринов вдруг оказывается ближе, и эта близость не стесняет, она кажется настоящей и правильной, будто всё так и должно быть, — Сделать вот так. Его рука с явным стеснением в жесте покоится на чужой щеке — то ли для удобства, то ли для того, чтобы Рифат не дёрнулся, рискнув сбежать. А он не торопится проверять, потому что держит с ним зрительный контакт, ища в чужих глазах для себя одобрение. И кажется, Жемалетдинов и вовсе не против. Дима осторожный, и он прячет свою грубость, наверное, потому что не хочет ничего испортить. Первый поцелуй с лучшим другом, хотя какой он ему после этого лучший друг? Далеко не первый из всех их поцелуев, потому что чмокнуть ради чужого одобрения в щёку — вовсе другое дело. Рифат думает, что тот целуется хорошо, и никакой разницы с поцелуями бывших девчонок нет и подавно. Никаких особенных обветренных губ с трещинками, губ со вкусом чего-то или дурацким липким блеском. Они обычные, и целуется Дима сейчас просто и не по-собственнически, но почему же ему так хорошо? Наверное, просто потому, что это Дима Баринов — других вариантов у Рифата нет. Когда он отстраняется, его почему-то становится мало. — Не знаю, — говорит Рифат, — Я так ничего не понял, — а потом улыбается. Дима понимает, что к чему. — Ничего не понял, — передразнивает Баринов, а потом усмехается ему прямо в губы, и целует уже во второй раз — более уверенно, потому что тот не против, а очень даже за. Всё он понял, просто словами сказать не мог. Дима тоже кое-что понимает: он всегда был очень даже за. Осознание этого приходит, когда они увлекаются, забывая о том, что вот-вот закончится перерыв, а он улыбается сквозь поцелуй, как дурной, и не хочет останавливаться. Рифат дёргает его за руку. — Всё, — смеётся он, отстранившись, — Опоздаем так, — и по привычке утягивает за собой. У Баринова в кармане гудит телефон. — Да подожди, — просит парень, — остановись. «Сообщение, наверное, »  — думает он и не ошибается: мымранчук: «вас лёха видел, сейчас с круглыми глазами рассказал мне» Дима смеётся тихо, читая сообщение от Антона, а потом показывает Рифату. — Бедный Лёха…

***

—… Кто снова вместе! — громко замечает Антон, — И даже не ругались? — удивляется он. Сидеть здесь как раньше большой компанией — непривычно как-то, вся их компания в сборе, только Ромка Тугарев пропадает где-то, но это ненадолго — скоро и он объявится. Дима сжимает руку Рифата под столом, и это не волнение. Рифат мотает головой отрицательно, заставляя младшего Миранчука улыбнуться шире в искренней улыбке — как никак, он сыграл важную роль в сохранении их отношений. — О, неразлучники, — кивает им приветственно Смолов, садясь напротив, — ну, рассказывайте… Новых шуток про то, что они вместе, не появилось пока ещё: может быть дело в том, что у них всё всерьез, и на шутки времени нет, а может быть не придумали ещё и всё впереди. Но вот «неразлучниками» они, кажется, были, есть… И может быть, останутся надолго.