Трое в лодке, не считая Оливии

Пульсирующая боль, которая неприятно отдаётся во всём ослабевшем теле, подбирается густым комком из лепестков прямо к глотке. Макс хватается за грудь — протяжно и надрывно кашляет — до тех пор, пока не замечает на полу первый помятый листочек, который из-за кровавых разводов потерял свою белизну. Спустя полчаса диких мучений в ванной Брайн насчитывает уже двадцать пятый лепесток и несколько жёлтых сердцевин — хватит, чтобы собрать небольшой букет нарциссов. «Спасибо, что не розы с шипами» — мысленно усмехается Брайн, хмурится и осматривает окровавленную раковину, забитую истерзанными цветами. Но почему именно нарциссы? — Оливия, принеси апте… — Максим обрывается на полуслове, а внутри него что-то отвратительно горячее начинает жечь, ныть, и с каждой чёртовой секундой всё сильнее распускаться, словно бутон в раннее утро. Оливия не придёт. У Брайна перехватывает дыхание, когда он с трудом поднимает тяжёлую, как камень, голову — вместо своего отражения он видит в зеркале Оливию. Брайн болезненно щурится, разглядывая странную галлюцинацию, и ему кажется, будто его сердце расходится огромными трещинами, словно оно сделано из хрупкого стекла и может рассыпаться в любую секунду. Боль ядовитой колючкой впивается в висок и давит, вызывая головокружение. Перед глазами всё плывёт — Брайн хватается за раковину крепче, чтобы не потерять сознание. Максим как-то давно читал про эту болезнь — Ханахаки — когда в лёгких безответно влюблённого человека начинают прорастать цветы, мучительно и медленно подбираясь к глотке, с каждым днём сокращая доступ кислорода, а также шансы выжить. Единственное лекарство от этой болезни — взаимная любовь. Он думал, что его это никогда не коснётся. Макс не обратил внимание, когда в лёгких впервые начало покалывать. Он не стал обращаться в больницу из-за кашля («обычная простуда!»), хотя друзья предупреждали, что не стоит играть со здоровьем. Теперь всё изменилось — он стоит в полном одиночестве, с окровавленным ртом и руками, думая о том, в какой грёбаный момент всё превратилось в это. Оливия, чёрт бы её побрал. Эта безбашенная, глупая, но преданная своим друзьям девушка стала всему причиной. Он полюбил её. Всё время, которое они провели вместе, было ценным набором воспоминаний на видеоплёнке. Все скетчи, где они играют, смеются, валяют дурака — это те волнующие моменты, когда они по-настоящему близки. Но всё меняется, стоит только выключить камеру. Мир вокруг плывёт и растворяется, словно на его яркие акварельные пятна вылили мутную воду. Как будто всё, что было до этого — лишь иллюзия. Так и было, чёрт подери. Макс запутался. С каждым днём всё труднее определять, где реальность, а где вымысел. Кто настоящий, а кто — лишь плод его больной фантазии. Во всём виноваты чёртовы нарциссы, которые отравляют его изнутри. Несмотря на одуряющий запах, они ядовитые — стоит хоть одному лепестку попасть в желудок — и здравствуй смерть. Брайн не понимал, как он смог так долго продержаться, но он чувствовал, что скоро в его лёгких не останется ни сантиметра свободного места, а это значит — всё. Конец и долгожданная безмятежность. Максим правда устал от всего. Брайн включает максимальный напор — холодная вода резко срывается и ударяет по цветам, а затем разбрызгивается красными каплями. Брайн подставляется, закрывает глаза и снова видит Оливию. Он хотел бы видеть её в живую — эти жизнерадостные карие глаза, дерзкую складку между бровей, спутавшиеся чёрные волосы и задорную улыбку. К сожалению, не сегодня — для этого опять нужно включать камеру — а на это сил совсем не осталось. Максим выключает воду, вытирает лицо и руки полотенцем, оставляя грязные разводы на нежной махровой ткани, а затем бездумно швыряет его в забившуюся раковину. Добравшись до дивана, Брайн обессилено падает, едва сдерживая новый приступ кашля. В уставшую голову тут же приходит осознание — словно выстрел — если он не сделает этого сейчас, то не сделает никогда. Завтра может не наступить. Провозившись с камерой около пяти минут, Брайн облегчённо выдыхает и усаживается за стол. Камера снимает. Он молчит. Вернее, ждёт — чуда, или же своей смерти. «Чёрт, Тарасенко, ты сошёл с ума!» — Всё в порядке? — со второго этажа спускается Ботан, сжимая в руках стопку книг. — Ты в последнее время странно выглядишь — тебе не мешало бы сходить в больницу. — Там мне не помогут, — горько усмехается Макс, нервно теребя край футболки. — А где Оливия? — Не знаю, может быть у себя в комнате. Она сказала, что не придёт, — Ботан складывает книги в аккуратную стопочку у порога и начинает обуваться. — Может, обиделась на что? Сходи к ней. — Ни за что, — отмахивается Брайн, думая о том, что сил и объёма лёгких ему точно не хватит, чтобы подняться по чёртовой лестнице и не упасть в обморок. Ботан пожимает плечами, поправляет очки, и его сосредоточенный взгляд на секунду задерживается на футболке Максима. — У тебя кровь, — неловко начинает Ботан, указывая на одежду, и Максим тут же стыдливо отворачивается, будто ничего не слышал. Спустя минуту Брайн снова сидит в тишине, словно Ботана и не было. Он всё ещё ждёт. Она ведь придёт, правда? Оливия всегда приходила, всегда была рядом с ним… по крайней мере, пока работала камера. Спустя уже десять минут Брайн, не выдержав, буквально ползёт по лестнице, опираясь на перила. Лёгкие жжёт от каждого шага, каждого глотка воздуха, и Максим чувствует себя чёртовой русалочкой, которая училась ходить, испытывая адские мучения ради своего возлюбленного. Шестая ступенька последняя — но только для него — у Брайна начинает кружиться голова, руки слабеют, и он срывается. Падает вниз, к стене, ударяется головой, а затем, в приступе тошноты и кашля, выплёвывает кровавый сгусток вместе с целым бутоном нарцисса. В голове звенит, поэтому он не слышит, как сверху спускается Оливия. Он замечает её, когда обессилено поднимает взгляд — та, из-за которой он так страдает, смотрит безразлично, как на пустое место. — Ты думаешь, что всё это из-за меня? — девушка наклоняется и присаживается на корточки, рассматривая Брайна с ног до головы, затем цокает и переводит внимание на цветок. — Ой, это так мило с твоей стороны. Люблю эти цветы. Под непонимающий взгляд Максима Оливия поднимает нарцисс, окрашенный алыми крапинками, а затем игриво убирает его за ухо, словно какую-то заколку или украшение. Красный на чёрном не видно, но Брайн точно знает — её волосы испачкались кровью. — А кто, по-твоему, во всём виноват? — раздражённо ворчит Максим. — Ты, — девушка медленно поднимается. — Брайн, ты не задумывался, почему именно нарциссы? — Причём здесь это? Оливия осуждающе качает головой и отвечает: — Ты самовлюблённый, Брайн. — Что за глупости? — теперь Максим злится по-настоящему, до побеления сжимая ладонь в кулак. — Кого я ещё так сильно люблю, как тебя?! Доказательство — у тебя за ухом! Брайн пытается подняться, но Оливия жестом руки останавливает его: — Нарциссы отравили твой разум настолько, что ты начал думать, что любишь меня. Но ты любишь себя, Брайн. Понимаешь? Нас не существует. Ведь я, Ботан и все остальные… Оливия снова присела — на этот раз на колени — и поддалась вперёд, обхватывая щёку Максима холодной рукой. Тонкие пальцы, испачканные в его крови, оставляют полоску от подбородка до уха. — …это ты. Губы Оливии — эти мягкие и тёплые губы, о которых он так давно мечтал — обожгли его льдом сильнее любого пламени, и Брайн, не выдержав, безмолвно заплакал, отчаянно и страстно отвечая на поцелуй.