***
— Итак, что мы имеем? — размышлял вслух Веккио уже в участке. — Два дела, не имеющих ничего общего, кроме роз. В первом случае нет предсмертной записки. Вторая жертва Оливия Уинслоу — студентка химического факультета Университета Чикаго — погибла от удара в основание черепа чем-то тонким и острым. Обе девушки примерно одного возраста, обе, как оказалось, из благополучных семей, ни у одной не выявлено склонности к депрессиям или конфликтности, ни одна не состояла в какой-либо секте. Обе посещали студенческие вечеринки, имели общих друзей, которых сейчас допрашивают. Некоторых с пристрастием. — Он перебирал попавшие в распоряжение фото, сделанные с разных ракурсов. — Мне в затылок дышат родители… — Почему ты думаешь, что эти дела связаны? — уточнил Бентон. — Потому что, согласно статистике, два маньяка на одной территории в одно и то же время не появляются. — Но если первый случай, все же, не убийство? На этот вопрос Рэй не успел ответить, потому что их с Фрейзером беседу прервал престарелый судмедэксперт из участкового морга. — Прошу прощения, молодые люди, — обратился он к напарникам. — Проследуйте, пожалуйста, за мной. У меня для вас любопытное открытие, — возвестил он. В прозекторской было, как обычно, прохладно. На двух столах под покрывалами располагалось два тела. Старичок откинул сначала одно покрывало, затем другое. Трупы оказались лежащими спиной кверху. — Не удивляйтесь, господа, — попросил судмедэксперт, пройдя к своему столу и взяв с него небольшой прямоугольный предмет. — Рана у мисс Уинслоу находится на шее сзади, потому я уложил ее таким вот образом, а мисс Дженсон пришлось изъять из бокса, перевернуть и исследовать уже позже. И вот, что я обнаружил… — Пока Рэй про себя задавался вопросом о субъективном отношении прозектора к почившим, называя их по именам, старик подошел к телу Оливии, — отверстие сделано испанским стилетом, — он потряс скрюченным пальцем над раной. — Им пересекли спинной мозг и повредили вегетативные центры нервной системы, отвечающие, прежде всего, за дыхание. Нанесено повреждение неожиданно для жертвы, потому что следов борьбы я не обнаружил. Но есть нечто более весомое. — Старик пошаркал к выключателю и погасил свет. Помещение направленным на труп пучком озарял лишь один небольшой операционный светильник. — А теперь самое главное, — эксперт вернулся к напарникам, обесточил светильник, включил лампу Вуда (тот самый прямоугольный предмет) и поднес к шее Оливии. В неверном ультрафиолетовом свете проявились голубоватые очертания странного изображения, похожего на свастику, но с большим количеством лучей. — Точно такое же на шее мисс Дженсон. Полагаю, это их и связывает. — И нам предстоит выяснить, как именно, — глубокомысленно заключил Бентон. — Ты знаешь, что это? — поинтересовался Рэй. — Коловрат… Древнеславянский символ солнца, разрушающего и созидающего. В данном случае — первое. Левосторонний. Девушки были далеко не примерными представителями общества. У них есть общая тайна. Видимо, она их и погубила… Вес преступника, если учесть вес жертвы, примерно сто девяносто восемь фунтов, рост в районе шести футов, — теперь смог определить канадец. — Ищем рослого вояку? — поинтересовался Рэй. — Условно…***
Вернувшись домой на исходе второго дня расследований, вопреки полученному обещанию, Бентон не застал Айвери в квартире. И когда стрелка часов перевалила за два по полуночи, не на шутку разволновался. Явилась она уже под утро. Через кухонное окно. Констебль сидел за столом и с серьезным видом разминал пальцы, сосредоточив взгляд на своих действиях. Девушка взяла стул, поставила перед ним спинкой вперед и села к нему лицом. — Где ты была? — сухо и грозно поинтересовался мужчина. — Гуляла, — с улыбкой ответила Айвери. Взявшись за вертикальные деревянные перегородки спинки, она положила подбородок на перекладину. — Половина пятого утра… Как твой временный попечитель, и учитывая сложившуюся в городе ситуацию, я вынужден требовать, чтобы ты ставила меня в известность, где и с кем ты гуляешь. И отныне возвращаться ты должна максимум в одиннадцать вечера. — Я не могу, — как ни в чем не бывало, ответила Айвери. Констебль поднял на нее пронзительный взгляд. — Бентон, я всю свою сознательную жизнь отвечаю за свои действия сама. И если тебя смущает моя приверженность к темной культуре, то я — псевдогот. Мне нравится ночь, нравятся старинные кладбища и экстравагантные наряды, тяжелая музыка, романы Эдгара Аллана По и вообще вся пропитанная таинственным литература. Грусть и одиночество меня вдохновляют. Я гуляю ночами по крышам, но не ищу при этом той особенной, с которой можно романтично сорваться в бездну и стать пустым местом в истории человечества, потому что ничего я в жизни пока не достигла. Ты знаешь, чем притягательна ночь? Это время, когда можно увидеть жизнь такой, какая она есть. Неприкрытую масками. Вся эта жизнь в освещенных окнах домов, забегаловок и больниц. В одном ты видишь молодую пару, которая только начинает свой совместный путь, как ячейка общества. Они души не чают друг в друге, воркуют о чем-то, пока она готовит ему ужин. Он нежно целует ее в плечо и уводит куда-то за пределы видимости, чтобы завершить вечер в постели. А вот заядлый пьянчуга в майке-алкоголичке и трениках стоит перед другим распахнутым окном, через которое наружу вырываются полотна штор. Он держит в руках бутылку и шатается всем телом, как болванка, пытаясь сфокусировать затуманенный взгляд. Что происходит в его голове? Размышляет ли он о бессмысленности своего существования, хочет ли порхнуть в прямоугольный проем, подобно шторам и хотя бы на миг почувствовать себя свободным от всего?! Или просто дышит свежим воздухом, чтобы немного протрезветь, а после продолжить свои возлияния?! В следуещем окне семейная пара выясняет отношения на бытовой почве. Они уже познали все прелести совместной жизни, но в этом случае, еще не позабыли, что такое примирение в той же постели. А вот молодая мать держит на руках своего новорожденного малыша, смотрит на него со всей возможной любовью, и может казаться, что мир принадлежит только им двоим. Еще окно. Здесь старики сидят в креслах у телевизора, взявшись за руки. Они не смотрят фильм, а скорее всего, вспоминают былые годы, обсуждают, как спасали кого-то во время войны, как повстречали друг друга, каких достойных детей воспитали, несмотря на тяготы послевоенных лет. Они ждут нового рождества и своих маленьких внуков… Или уже правнуков. Я не знаю, так ли это на самом деле, но мне нравится так думать обо всех людях, которых я вижу в окнах. Где-то слышится вой сирен, драки в переулках, из ночных клубов выбрасывают буянов, а в подворотнях шныряют подростки-беспризорники в предвкушении легкой добычи в виде кошельков нетрезвых посетителей тех же клубов. И ты над этим всем. Смотришь на неприкрытую жизнь. И если задуматься, это все, что случается с каждым из нас. Рождение, взросление, отношения, взлеты, неудачи, семья, разборки: у кого-то с драками, у кого-то в виде самокопания. И старость. Кто-то, может быть, в данный момент невольно смотрит и на нас с тобой. Это не толпа однотипных субъектов, несущихся куда-то днем. Ночью они настоящие, разные. Со своими проблемами и заботами, вывернутыми наизнанку желтыми экранами окон. — Это претит закону о невмешательстве в личную жизнь, — Бентон был поражен ее рассудительностью, но продолжал играть роль добросовестного блюстителя порядка. — Ты каждый день наблюдаешь за людьми, Бен. За Рэем, доблестно исполняющим свой долг, за своим начальством, за прохожими на улице. Просто потому, что у тебя есть глаза, и ты не можешь не видеть. Разница в том, что ты не пытаешься вникнуть в суть каждого из этих людей, ну или придумать эту самую суть. Я не делаю ничего противоестественного, не вмешиваюсь. Но глядя на оборотную сторону бытия, прихожу к выводам, какой могу стать сама. Каким принципам буду следовать, и какой не стану ни при каких условиях. Чего бы мне это не стоило. Разве меня можно за это упрекать? Согласно религии, Бог тоже наблюдает за всеми нами. Неужели таким образом он делается преступником? — Ложись спать, — Фрейзер не стал противоречить. Он устало опустил голову на упертые локтями в столешницу сцепленные в замок руки и прикрыл глаза. — Выключи полицейского, Бентон. Ты же понял, что это увлекательное занятие. Ego cogito, ergo sum*! — Айвери все с той же улыбкой покинула свое место и, снимая по пути одежду, отправилась в постель. Учитывая все напряжение последних суток, констебль уснул, лишь только его голова коснулась подушки. Но вскоре раскрыл веки, услышав тихую мелодию и томный голос, повествующий о занятости и завышенном самомнении в песне. Вся комната была завешана прозрачными шторами, среди которых бродила тень. Из окна лился призрачный лунный свет, заполнявший пространство. Бентон сел и огляделся. Он очутился в просторной, увенчанной легким балдахином постели, стоящей на месте спального мешка. Обстановка вызывала в нем чувство покоя и нежелание производить еще какие-либо движения. Тень приближалась, раздвигая штору за шторой, и вскоре из-за полога балдахина выглянула сияющая таким же мистическим светом Айвери. Она загадочно улыбнулась, глядя исподлобья и приложила палец к губам, взывая к тишине. Музыка смолкла. Бен открыл глаза, снова лежа на спальнике. Приподнялся и посмотрел в сторону кровати. Айвери сидела спиной к нему в позе лотоса. Уши ее закрывали большие наушники, а рядом светился телефон. Из окна лился призрачный лунный свет…