Тигр и Дракон

Увидев знакомую бороду, хной в огненный цвет покрашенную, тюрбан гордый да шервани с петухами, Шэрхан чуть не разрыдался. Бросился с объятиями, сжал так, что бедный купец аж крякнул. — Анкатэшэчка… Он сжал еще разок теплое дородное тело, вдыхая ароматы слоновьего пота, жареного чеснока и леса, и отстранился. На взгляд досадливый наткнулся, и рука сама к голому месту над верхней губой потянулась. — Гниломуди, — зло сказал купец. Шэрхан горько усмехнулся. Уж больно в точку пришлось ругательство. — Да я уж привык, — соврал. Вздохнул. — Рассказывай давай. Купец покачал головой: — Сначала вот. Подтянув ближе сумку пузатую, он сел на ковер и стал сверток за свертком доставать, раскладывать. Запахи родной еды, все еще теплой, в тряпочки заботливо запеленатой, снова увлажнили глаза. Первое время Шэрхан только и мог, что смотреть, даже слюни с подбородка вытирать забыл, а как из ступора вышел, так и стал все по переменке в рот метать. Самосы хрустели на зубах, твердость нута с мягкостью чечевицы перемешивая. Тончайшие блинчики досы, как паутинки поджаристые, пачкали губы соусами: сначала стыдливым белоснежно-кокосовым чатни с зернышками горчицы, а потом — распутным остро-рыжим самбаром, в котором тамаринд заигрывал с корицей, тмин кокетничал с гвоздикой, а имбирь совращал кайенский перчик. Рис бириани — настоящий! — как пещера сокровищ, прятал в огненной середине мягчайший сырный панир. Джалеби, смешные крендельки, вымоченные в сахаре и гхи, таяли на языке сладким, как грех, сиропом. Молочные шарики гулаб джамун плавали в розовой воде, словно волшебные золотые рыбки. А еще крохотные бананы илаичи. И пышные рисовые подушечки идли. И холодный курд. И манго… С самого приезда Шэрхан не трахался, а тут — оргазм за оргазмом. Когда сил есть уже не было, он что мог понадкусывал, а потом и вовсе жадно шарил глазами по сверткам. Наконец и это пристыло. — Теперь рассказывай. Жена как? Дети? — Да молитвами многомудрому Ши, — сказал купец с поклоном. Шэрхан с чувством рыгнул. — Торговля как? — Переменно, пресветлый. — Чего так? — Пожары кругом. Два раза еле ушел по лесу, слону хвост подпалило. Ах да, лето же. Влажно-бесовский жар перед началом дождей, доспехи на солнце плавятся. Самое время купаться в океане, валяться под пальмой и пить кокосовое молоко. — Жара такая? Купец замешкался, бороду дернул: — Жара-то жара, да только жара землю рытвинами в рост человеческий не вспучивает, воздух ядовитым не делает, людей да скот на куски не рвет. Шэрхан выпрямился. Послеобеденную лень как муссоном смыло. — Это ты про что? — А потом и сам понял, глаза ладонью прикрыл: — Паскуда ты, Пракашка… Купец согласно вздохнул: — Говорили, решил превеликий махараджа силу порошка проверить. Обещал в джунглях безлюдных взрывать, а все одно очень уж близко к самджаварским деревням да крепостям получилось. Что сразу в воздух не взлетело, то пожаром ядовитым выжгло. Горло сжалось в ненависти. — Да за что? — Говорят, посмел раджа самджаварский во дворец возмущаться прийти. Мол, не того брата в заморский зверинец отдали. Не тигра надо было, а шакала трусливого… — Так и сказал Ришикеш? — Говорят, что так… — А Пракашка что? — Взбеленился, говорят. Приказал на кол посадить. Да раджа сбежал, в крепости Тхуранской засел. Нет ее больше. Ни камня не осталось. И Дзендарской крепости не осталось. И Ахурджской. Сжались кулаки от гнева. Гнида Пракашка. А он — дурак. Что стоило тогда, десять лет назад, во рву оставить его помирать? Ан нет, добро сделал, брата спас. Вот оно, твое добро — всех друзей похоронило. — Война-то идет? — Вроде идет. Принцессу Балу на самую границу, говорят, перекинули. Асуры там совсем озверели, чуть не людоедствуют, народ с воем в столицу бежит. Говорят, жизни на границе нет. Да только и в Джагоррате теперь не больно разживешься. Фиртхи дань требуют, а в казне денег нет. Голод, говорят, скоро начнется. Шэрхан покачал головой в отчаянии. Что же это творится? Голод? Это в Джагоррате, где в год по семь урожаев снимать можно? — А Сколопендра что? — Да ведь я во дворец не вхож, пресветлый, — сказал купец, руками виновато разводя. — До планов да интриг не допущен. Знаю только, что ждут тебя дома. Шэрхан взглянул с удивлением: — Да я же здесь… как же я… Покопавшись в шароварах, купец протянул мешочек малюсенький с тесемкой розовой. Шэрхан развязал тесемки и ахнул. — А говоришь, во дворец не вхож. Тяжелехонько кольцо на ладонь выкатилось, огненным камнем в свете лампады замерцало. Купец тоже как завороженный на сверкающий падпараджа смотрел. — Да разве ж это я во дворец? — прошептал он. — Это дворец в меня вхож… Шэрхан усмехнулся, потрогал камень: гладкий, ровно-рыжий, а посередине — капля черная, будто зрачок в глазу. — Как же Пракашка допустил, что перстень священный… — Говорю же, ждут тебя, пресветлый. Все мы ждем. Посмотрел Шэрхан купцу в глаза верные и кивнул. Выудил из мешочка цепь золотую, перстень нанизал и на шею повесил. Ждут, значит. Ох и хитра Сколопендра. Неужто законного наследника с трона спихнет? Что надумала? Выселить или вовсе прикокошить? А Шэрхана как планирует выкрасть? Ну и ведьма. С такой не страшно и к асурам в пещеры. У них — по шесть рук, а у нее, похоже, ни одной совести. Да, дела. Шэрхан заел новости нааном с сыром, запил стаканом кислой пахты. — Спасибо тебе, купец, за еду и за вести. В долгу я теперь перед тобой. Не знаю, смогу ли когда отплатить… Завозился купец, засопел. Тюрбан смущенно поправил. Э, да похоже, уже сейчас платить-то придется. — Ну чего там? Говори, — подбодрил Шэрхан. — Да пустяк, пресветлый. Ерундовинка. Самые тяжкие просьбы так начинаются, Шэрхан напрягся. — Ну? — Да дочка, пресветлый, всю плешь проела. Привези да привези. Я уж ей и так и сяк толкую, не дадут мне его ни за какую пахлаву, а она — мол, вон Джанишке папка привез, а ты бздишь. — Да что надо-то? — Камень ихний, ну тот, что зеленый. Уж больно красивый. — Нефрит, что ли? — Оно. — Забудь, купче, — скривился Шэрхан. — Кто ж мне оружие даст? Хранят они палки свои пуще членов. — Что ты, пресветлый, про оружие и не говорю. Финтифлюшку бы мне какую, бусину аль пуговку. А то, слышал я, есть у них игра вроде шахмат наших, и фигурки там все из камня этого сделаны. Вот бы мне одну пешечку, дочурку порадовать… Шэрхан почесал в затылке. Просьба непростая. План рискованный. Но если бы он, Шэрхан Аравиндра Сай, Тигр Джагорратский, только безопасным да проверенным планам следовал, лежать бы сейчас столице в руинах, самому Джагоррату пустыней быть, а народу рабами королю Ракшнагаре и его тварям шестируким служить. Ударил себя по коленям: — Привезешь домой гостинцы, купец. Или не Тигр я. — Тигр, как не тигр, — улыбнулся Анкатэш, ладони в знак благодарности перед грудью складывая. — Буду сидеть здесь, вестей от тебя, пресветлый, ждать. В этой комнате позволено ночевать. Шэрхан вскочил на ноги, кинув: «Жди». *** — Что-то не в духе ты сегодня. Или не угодил я подарком? Шэрхан встрепенулся. Вторую игру уже играли, а только сейчас первые слова от императора услышал. Ну и хорошо, что молчал, план обдумывать не мешал. План по… ну, скажем, не краже, а взиманию налога за Шэрханово примерное поведение. А что, усы бреет, платье носит, слова никому поперек не говорит — полагается ведь ему за это… ну… мзда? Поспешил убедить императора: — Угодил. Только вести из дома невеселые. — Что так? Шэрхан почесал затылок. Волосы уже сильно отросли. Днем убирал в пучок на макушке, как все здешние мужики, а вечерами распускал — болела черепушка с непривычки, будто заколкой не шевелюру, а мозг весь день сверлил. Вот у императора другие волосы. У Шэрхана — копна неукротимая, а у этого — волосок к волоску, и прямые, будто стрелы в колчане. В кулаке такие хорошо, небось, сжимать. Шэрхан отодрал взгляд от гривы черной. С мыслей сбивала. — Порошок твой брату в голову ударил. Планировал, вроде как, врагов убивать, а пока что только своих и травит. Удивленным император не выглядел. — Есть такое свойство у порошка, слабую волю под себя подминать. Князь И половину своего племени рабовладельцам за него продал. Князь И. Тот самый ублюдок, что Йиньйиня рабом увел, а потом как подарок императору вручил. Давнишняя злость пробудилась. — Как же можно — своих-то? Да и вообще, что за дурь такая — рабство? У нас такого отродясь не было. Император глянул искоса: — А я в книжках про касты читал. Мол, есть у вас те, кому только и предназначено, что с рождения до смерти в грязи копаться. — Я и не говорю, что у нас рай да справедливость сплошная. Гнилья хватает. Но рабства нет. Никогда бы я не смог человека продать. — А брат твой смог. Под дых ударили слова. Шэрхан сжал челюсти, аж зубы хрустнули. Не виделся бы с купцом сегодня, не разбередили бы душу гостинцы домашние, не кровило бы сердце от вестей дурных, может, и не задела бы подначка императорская. А так — в груди колко и жарко стало, будто уголек вдохнул. Посверлил его император глазами, а потом руку на плечо положил. Как тогда, давно. — Прости, — сказал тихо. — Не хотел обидеть. — Чего ж на правду обижаться? — Неужто ты считаешь, что раб здесь? Слова сами изо рта ринулись: — А что, скажешь, свободен? Император убрал руку, посмотрел вроде как с обидой. Обиделся, что клетку свою Шэрхан не любит? Хотел бы, чтобы за подачки одеялами в ногах валялись да благородство императорское восхваляли? Шэрхан двинул со злостью ферзя: — Шах, мат. Молча они заново поставили фигуры. Половину пешек друг у друга съели, пока не унялась дрожь гневная в пальцах. Пока дыхание не выровнялось. Голова не прояснилась. Не так Шэрхан разговор планировал. Под взглядом таким пристальным не то что фигурку умыкнуть, тут взбзднуть незамеченным не получится. Он постарался скривить мину подружелюбнее: — О другом давай разговаривать. Узнал тут я, ты меня все это время за нос водишь. — О чем ты? — спросил император без особого интереса. — Да как же, я-то думал, ты и вправду в первый раз шахматы видишь, а побеждаешь, потому что стратег такой первостатейный, а ты с детства, оказывается, тренируешься. Император быстро смекнул, о чем он. Отнекиваться не стал. — Между сянцы и твоими шахматами больше различий, чем сходства. — Докажи. Император сидел, губы поджал. «Ну давай, решайся, любишь же меня обыгрывать, — мысленно подбодрил Шэрхан. — Что, не вижу? Лицо ледяное, а в глазах огонь так и жжется». Всколыхнулась белая курта, мягкие носки по полу деревянному еле слышно прошуршали. Из ящика, медью окованного, император достал доску и, вернувшись на место, поставил между ними. Доска хоть и напоминала шахматную, была и в самом деле другой. Линий девять на десять, цветом квадратики одинаково желтые, а фигурки — да не фигурки даже, так, кругляши нефритовые с вырезанными иероглифами — вообще на пересечениях стоят. Ходили фигуры тоже с вывертом, но цель оставалась прежней: сохрани своего полководца и заматуй противника. Трех игр в открытую оказалось мало, мозг скрипел и жаловался. Все пытался Шэрхан по знакомой колее шахматной выехать, а император каждый раз колесами кверху из нее выбивал. Азарту много, сплошь прямые атаки, разминка знатная вышла. К концу четвертой партии Шэрхан улыбался. — Готов сыграть по-настоящему? — спросил, ухмыляясь, император. Посмотрел хитренько: — На желание? Неужто так все просто будет? И красть ничего не потребуется? Всего-то — выиграть? Это и к лучшему. Зачем гадости делать? Чего, в самом деле, разозлился-то? И вправду ведь старается император жилье его сносным сделать. А что Пракашка — дрянь и хвост свинячий, так он за это не в ответе. Тряхнул Шэрхан волосами: — Давай. Сердцем чуял — выиграет. Ходил дерзко, но и защищаться не забывал. Ходы просчитывал. Связками показанными пользовался. Да как ни старался, а в конце все одно зажал его полководца император конем в тиски и катапультой расстрелял. Шах и мат. И теперь что? Воровать запал прошел. Сказать, что ли, купцу, чтобы привез дочке гостинец поскромнее? — Мое желание, — напомнил император, рассуждения прерывая. Он посмотрел на Шэрхана с торжеством, подался вперед. Взялся за край одеяла, в котором Шэрхан, как в коконе, сидел, и потянул вниз. Шэрхан застыл. Кожа пупырышками покрылась. Не от холода комнатного, а от прикосновения мимолетного, на удивление теплого. Посмотрел Шэрхан вниз, туда, где пальцы прошлись по груди. — Про кольцо расскажи, — сказал император. Ах да, кольцо. До комнаты своей после свидания с купцом Шэрхан не дошел, прямо в коридоре евнух его перехватил да в купальни направил. Не оставлять же святыню без присмотра, вот и пришлось к императору с цепью вокруг шеи идти. — Семейное кольцо. От отца перешло. Покрутил император перстень, погладил камень. — Магии много. — Много. Но не доступна. Только просветления наивысшего достигнув магию эту подчинить можно. Так первый из махараджей джагорратских, мой прапрапрапрадед сделал. Он племена враждующие объединил, мир да спокойствие на землю вернул, даже асуры его признавали. Никому после него это не удалось. С самой его смерти враждуем мы друг с другом, зарвавшимся племенам в ноги кланяемся да дань платим, и с асурами договориться не можем, и мрем как мушки-однодневки. Душа болит. Всю жизнь третий глаз тренирую. Ведь если бы мне когда-нибудь удалось открыть… Вцепились жесткие пальцы ему в подбородок. Глаза черные, лютые, в душу глянули. Таким свирепым император еще никогда не выглядел. — Ты же знаешь, что никогда туда не вернешься. — Он прищурился и еще страшнее добавил: — Никогда. Ну вот и проснулся дракон, истинное лицо показал. Безжалостное. Сложно было, небось, все это время морду звериную прятать. И ладно бы сразу честно открылся, не так обидно бы было, что поверил, так ведь нет. Убаюкал, задобрил, чуть не в друзья набился. Дождался, пока доверится Шэрхан, подойдет близко — и хвать за горло. Ну и демоны с тобой. — Знаю, — сказал Шэрхан, в глаза узкие бесстрашно глядя. Сказал, а сам ладонь на доску положил. А как кожей прохладу кругляшка ощутил, кулак сжал. — Время истекло, — гулко раздалось из-за двери. Шэрхан встал, одеяло с себя стряхнул и обратно на кровать понес — без благости императорской сегодня обойдется. Попутно он прошелся мягким уголком по доске, фишки по ковру разметал. Под пристальным взглядом направился к двери. Пронесет или нет? — Стой. Последний раз сердце так билось, когда из асурского окружения свой отряд ночью тайком выводил: двести джагорратских воинов против двадцати тысяч тварей шестируких, а шансов выжить было больше. Кулак вокруг фишки вспотел, она чуть не плавала. Император водил глазами по ковру, будто коршун мышь в поле высматривал. — Одной не хватает. — Под кровать, поди, закатилась. — На подозрительный взгляд Шэрхан уставил кулаки в голые бедра: — Обыскивать будешь? В дверь снова постучались. Император покачал головой: — Иди. Вышел Шэрхан из покоев и зашагал так, что конвой за ним еле поспевал. Когда закрыл за собой дверь в комнату конкубинов, выдохнул. Страшно уже не было, улыбка шальная губы растянула. Подавись ты, дракон. Не остановить тебе тигра. Фишка это что, только начало. А там, глядишь, и домой сбежит. Ждут же. Он потянул затекшие от напряжения плечи, огляделся и понял вдруг, что странная в комнате тишина — не безмятежная, дыханием трех спящих тел наполненная, а надсадная, будто кто рот себе рукой зажал и шелохнуться боится. Это еще что за дела? Он дотянулся до вазы у двери и зонтик деревянный, которым от снегопада на прогулке прикрывались, бесшумно из нее вытянул. Голый, но все же не безоружный. Присмотрелся. Две кровати пустовали, а на третьей замер очерченный лунным светом силуэт. Удачно кровать стояла. Удачно все, что нужно, луна высвечивала. Усмехнулся Шэрхан, обратно в вазу зонтик вернул. Кажись, не понадобится. Тихими шагами он добрался до окна, сел у низкой кровати. Силуэт на ней даже дышать перестал. — Эти двое где? Йиньйинь быстро сообразил, что притворяться спящим бессмысленно. — В купальнях. Вот ведь шельмы. Поняли, что свободны сегодня, и рванули ублажаться? — Так они что… вроде как вместе? — Да ты что! — дернулся Йиньйинь, а потом подумал немного и прошептал: — Может быть. Шэрхан чуть придвинулся. Руку на край кровати положил: — А ты? Йиньйинь шумно вздохнул: — А я ничего. — Вижу я, как ты ничего. Палаткой походной твое ничего в лунном свете торчит. Засопел Йиньйинь, попытался отвернуться, да Шэрхан не позволил, ладонь на бедро, одеялом прикрытое, положил, улиткой вверх пополз. Тонкое было одеяло, тело из-под него так и жгло. Шэрхан добрался до бугорка и пальцами по напряжению постучал. Йиньйинь застонал, руками лицо закрыл. — Нельзя, — заскулил. — Нельзя тебе прикасаться… — Да ведь я и не прикасаюсь. Он обхватил ладонью горячее и толкнул кулак вверх и вниз. Раскрылись бледные губы, замер резкий вдох где-то во вздыбленной груди. — Пожалуйста, — прошептал Йиньйинь. И всхлипнул. Нет, так не пойдет. Если уж любиться, то всей душой, а не через страх. Шэрхан убрал руку. Посмотрел, как согнулось тонкое длинное тело, как калачиком от него отвернулось. Да не бросать же друга в беде? — А хочешь… Хочешь, я просто сяду рядом? Вроде как и не трогаем друг друга, а вроде как вместе? Решится или нет? Хочет ведь, аж дрожит. Вдох. Второй. Третий. И вот уже поднимается Йиньйинь, на край кровати садится, одеяло вниз по бедрам тянет. Догадывался Шэрхан, что у таких белокожих и член светлый будет, а все одно засмотрелся на красоту нежно-розовую. Так бы и смотрел и от одного вида Йиньйиня, себя ласкающего, кончил бы, да не хотелось парня дальше смущать. Вон щеки и так уже будто свеклой терли. Сел Шэрхан рядом, не касаясь, за себя взялся. Член-то от голода уже без порошка взрывался. Провел щедро по стволу, головку сжал, снова вниз спустился. Йиньйинь поначалу четко в стену перед собой смотрел, потом строго вниз, а как однажды Шэрхану между ног глянул, так больше и не отвлекался. Шэрхан откинулся на спинку кровати, так лучше Йиньйиня видно было: скулы широкие, луной посеребренные, лоб нахмуренный, губы приоткрытые. Руку, по члену скользящую. Красиво было, хоть сразу кончай, но Шэрхан не торопился, заставлял себя мерно кулаком двигать. Хотелось посмотреть, как Йиньйинь контроль теряет, как страх свой отпускает. Стоило того. Йиньйинь запрокинул голову, задергал ладонью с силой, брызнуло из кулака белым. Дышал тяжело, быстро, глаза зажмурил. Свободным смотрелся. Глядя на него, расслабленного, спокойного, Шэрхан и кончил. Поцеловал быстро в висок, обтерся куртой и к себе на кровать перебрался. Йиньйинь сполз обратно под одеяло: — Спасибо. — Обращайся. Шэрхан лежал на кровати, перебирал в пальцах фишку, нагревшуюся от ладони. Ждал, когда Йиньйинь заснет. Но пока темнота комнатная все вздыхала да ворочалась. — Понял ты, о чем император диктует? Уж и забыл Шэрхан. Казалось, давно это было, хоть всего-то пару часов назад. — Еще больше запутался. Почему-то тысячу лет постоянно упоминает. — Это он себя так называет. Правитель тысячи лет — властитель-император сын дракона. Аж тысячу лет собрался править? Смело. — Еще слово все время твердит — Йи. Это что значит? — Это… человек из племени. Дикий, нецивилизованный, глупый. — Варвар, что ли? — Пожалуй. То есть он, значит, правитель тысячи лет, а Шэрхан — варвар неотесанный? Ну спасибо, император. Запомним. Шэрхан напряг память: — Вообще странные он истории рассказывает. Вроде как про постель, а вроде и нет. То вдруг про животных каких-то, то про лодку в море, то про коня ретивого, а то вообще про воина, через атаку пробивающегося… Ерунда какая-то. Темнота захихикала: — Да это же он трактат Ли Тун Сяня цитирует. — Что еще за трактат? — О технике любви. Мы все его читали, конкубинам положено. — О технике любви? У нас такое тоже имеется. Только там про животных и лодки ничего нет. Что за извращения? — Это иносказательно. Типы толчков так описываются, глубина проникновения, скорость. Переосмыслил Шэрхан слова, в императорском диктанте услышанные, поерзал на кровати. — То есть он этой вашей тетке описывает, что имеет меня как коня ретивого, и в хвост, и в гриву, но сам при этом не трогает? Зачем? — Может быть, так положено? Шэрхан повертел фишку нефритовую в пальцах: — Расскажешь про книжку подробнее? — Рассказывать со стыда помру. Лучше на бумаге переведу. — Спасибо. — Обращайся. Вот и засопела темнота. Шэрхан натянул штаны нижние и курту, подол длинный на поясе завязал и в окно вылез. Карманов гады не делали, так что фишку пришлось держать во рту. Путь до купцовской комнаты он вычислил заранее, а все равно ошибся. Заглянул в окно, да в свете лампады купца не увидел. Вместо этого две девицы на кровати кувыркались. Одну не узнал, а вторая… точно, та самая девица, что на барабане ловко во время боя снежного играла. Ох и яростно девицы любились, будто дрались. Молодцы, не теряют времени даром. Выкарабкался Шэрхан снова на крышу, пересчитал путь и в этот раз нашел правильное оконце. Поскреб в раму, в открывшуюся створку проскользнул. Купец блеснул глазами. — Тигр, тигр, — пищал, чуть не приплясывая. Шэрхан протянул обслюнявленную фишку. — Держи. Задом ради тебя, купче, рисковал. — Он обнял толстяка на прощанье: — Скажи, пусть ждут. Так же через окно он выбрался и к своей комнате по крышам прошмыгнул. На пол спрыгнуть успел, а к кровати шагнуть нет. Так молния шандарахнула, что ослеп, оглох и сознание потерял. Последнее, что увидел — Йиньйиня, голышом на полу простертого, а перед ним — силуэт, золотом в ночи блестевший.