Тигр и Дракон

Соврал купец. Не застывает ссанье струей. Наоборот, вон целая лужица уже вокруг желтого натаяла. А в остальном — правду сказал. И про тонкие длинные мечи у стражи, и про верблюдов двугорбых, и, главное, про холод нечеловеческий. Ни теплая курта, ни шаровары Шэрхана не спасали. Зубы клацали, пальцы дрожали. К слону в хобот забрался бы не задумываясь, да только не пустили боевую подругу в портал, сволочи. Осталась мудрая Джаджи в королевских стойлах. Когда-то свидятся? Шэрхан сплюнул, пнул сапогом кучку снега и повернулся к обозам, мерно появляющимся из портала. Исполинские каменные двери были распахнуты, портал между ними звенел и дергался. Поверхность его, цвета мутной джунглевой речки, рябила, изрыгая обозы с мерзким чавканьем. Воняло гнилью. Со стороны империи Тян-Цзы вход охраняла парочка великанов-стражников. Издалека смотрелись как люди, а подойдешь поближе — демон разберись что. Кожа в просветах лат как грязь, мокро-гладкая и какая-то податливая, словно глина невысохшая. Морды пресные, губы сжатые, глаза-щелки. В руках длиннющие алебарды. Вроде и настоящие, а вроде как и к телу приклеены. Бесовщина какая-то. Вот стражники, охраняющие караван, — они были настоящие. Кроме длины мечей и смехотворных потуг в усато-бородатом плане, они ничем от джагорратской армии не отличались. Плевались, гоготали, пыжились. На Шэрхана потихоньку пялились. Ожидаемо самый смелый вскоре подошел и залопотал на своем. Дурацкий язык. И звучит по-дурацки. — Не понимаю я тебя, идиот, — сказал Шэрхан и как следует брови сдвинул для острастки. Солдат посмотрел назад, на своих, вроде как за поддержкой, а потом сказал с выговором толстым, как коровий язык: — Тьигр? — и пальцем ткнул. Шэрхан сложил руки на груди. Ничем хорошим этот разговор не закончится. — Ну Тигр. Солдат обернулся на своих, и они заржали. И этот ржал, зубы свои желтые показывая. Дурак. Шэрхан его за грудки взял, встряхнул так, что пластины лат друг об дружку стукнулись, а вернув на землю, дернул тонкий меч из ножен да ему же в грудь и наставил. Друзья-солдаты быстро перестали смеяться. Свои мечи оголили, Шэрхана в круг взяли и по-своему прикрикнули. Шэрхан не сразу послушался. Взвесил, не торопясь, длинный меч, рукоятку рассмотрел, заточку проверил и только потом уже хозяину, все еще стоящему столбом, вернул. Солдаты отступили. Тихо ругнулись и от Шэрхана отстали. Сделалось совсем скучно. Повозка за повозкой продвигался караван. Обещанные двадцать пять тян-цзынских телег с взрывательным порошком (двадцать пять! вот во сколько оценили Шэрханову свободу) давно уже скрылись с той стороны, так что теперь мерно въезжали джагорратские повозки: дары императору, товары на продажу, а где-то там, в конце вереницы, пожитки самого Шэрхана. Три повозки одежды и утвари, и четвертая — доверху груженная личным оружием. С металлом в портал не пустили. Даже верный тальвар, отбитый у самого короля асуров, пришлось сгрузить в повозку. В который раз Шэрхан похлопал по левому бедру: пусто и одиноко, как кусок отрезали. Ослы тянули повозки медленно. Не дурачье, тоже не торопились променять теплоту Джагоррата на этот безбожный мороз. Поджимая ноги, длинноухие тряслись и сопели, выдыхая облачка пара. Вот первая повозка — Шэрхановы подштанники, шервани расшитые, пояса, тюрбаны и прочее тряпье. Шэрхан снова пощупал левый бок. Какое-то противное чувство тыкало в желудок. Вторая повозка — книги, письменные принадлежности, бальзамы, благовония, картины, шахматная доска. Шэрхан дернул щекой. Что ж так медленно, демоны вас раздери? Третья повозка — жратва. Амарантовая мука, кокосовое масло, маринады, специи, гхи — все, чего по мнению джагорратского повара Шэрхану будет недоставать, пока он к местной снеди приспосабливается. Смешно. Как будто он сырой рыбы не едал. Правда, было это от голода зверского в проливной муссон, а не ради гурманства… Ну где же, где же эта чертова четвертая? От клацанья — глухого и какого-то обреченного — похолодело в груди. Прямо на глазах стражники-великаны потянули громоздкие каменные створки. — Стойте! — крикнул Шэрхан, бросившись к ближайшему глиняному истукану. — Да погодите же! Там еще одна… Двери захлопнулись. В руке одного из великанов оказался толстенный зеленый ключ, которым он крутанул в замке, прежде чем вернуться на свое место у створки. С ревом Шэрхан впился в вырезанную робу: — Открывай, сволочь, не то в масалу искрошу. Истукан стоял столбом и смотрел поверх Шэрхана, благо рост позволял. Не откроет. Шэрхан размахнулся и двинул в глиняную челюсть. Череп податливо скомкался, костяшки Шэрхана провалились во что-то мягкое… С омерзением он отдернул руку, и глинистая плоть восстановилась, будто и не было в ней только что вмятины в форме Шэрханова кулака. Ключ из пальцев истукана тоже пропал, а латы были монолитные — ни кармашка, ни выемки. Как есть бесовщина. Шэрхан кинулся к дверям и подергал за створки. С таким же успехом мог бы подергать за уступ скалы. Только и осталось, что взвыть от отчаяния. Голяком ведь он теперь тут, на чужбине. Ни тальвара верного, ни лука со стрелами, ни чакр метательных, ни клевца со слоном на обухе, ни пары булатных катаров. Все-все отобрали, мрази. Или это не они? А вдруг… вдруг это братец повозку зажилил? Так ведь и сказал, паскуда наследная, на прощанье: «Ты, братец, саблю-то свою спрячь пока, без надобности она там тебе». Сказал и гадливенько так засмеялся, скосив глаза Шэрхану между ног. Ну Шэрхан ему в нос и двинул. Прям при всем честном народе рожу расквасил. И еще бы бил, если бы стража не подоспела. А со стражей-то что драться? Стражники его в рабство на чужбину не продавали, рисом уши про угрозу асурскую не забивали, на чувство долга перед родиной не давили. Вот Шэрхан и ушел тогда. Ушел, но черный взгляд брата запомнил. Что, взревновал, Пракашка? Отомстить решил? Удалось. Шэрхан собрался было снова взвыть, да передумал. Чего уж? Выдохнул, с ненавистью проводил взглядом облачко пара, вырвавшееся изо рта, и потопал за обозами. Догнав повозку, груженную одеждой, он заскочил внутрь и зарылся в шмотье. Потому как мудрость солдатская гласила, что когда на душе тошно, у настоящего воина три варианта: жрать, спать или глотку резать. Жрать не хотелось, глотку резать было еще рано, так что Шэрхан предпочел въезжать в Тян-Цзы, оглашая императорский дворец своим молодецким храпом. Но сон не шел. Мало того, что тяжелые мысли не отпускали, так еще и в бок что-то резко кололо. На очередном камне повозку подбросило, и Шэрхан будто на доску с гвоздями напоролся. Э-э нет, так дело не пойдет. На доске с гвоздями учитель Шрираман пусть сидит, он йог в четвертом поколении, а Шэрхан к постели подружелюбнее привык. Ругаясь, он копошился в груде тряпья, пока не нащупал среди шелков, органзы и атласа что-то острое, тонкое, извилистое, в бархат обернутое. А как нащупал, так даже засмеялся. Потянул за ткань, выуживая на свет длинную полоску. Сбросил обертку, обнажая сталь. И залюбовался. Уруми, меч-пояс. Сталь тонкая, гибкая, обоюдоострая, длиной в два размаха рук. Вокруг пояса застегнешь — никто и не увидит. В ближнем бою не помощник, а вот от нескольких врагов на расстоянии защитит. Никого с носами да с пальцами не оставит. Чьей же заботливой рукой он был в одежду подложен, да еще в бархат для пущей схожести с обычным поясом обернут? Неужто Сколопендра сжалилась? Противная ведь бабка, злопамятная. Как Шэрхан ей, когда мальчишкой был, на сари наступил — да так, что оно всем на потеху размоталось — так с тех пор она ему нет-нет да и подкладывает свинью. Но по мелочи. А в большом вон помогла. И купца сыскала, и пояс теперь подкинула. Хорошо ведь, когда ведьма на твоей стороне. Шэрхан погладил края лезвия и, обернув снова в бархатные ножны, спрятал в мешок. Не так все и плохо. Оружие есть, усы тоже никуда не делись, жить можно. Сначала себя защитит, а там и про побег подумать можно: чтобы он, да в запорталье разлеживался, когда на родной Джагоррат асуры подлые наступают? Не бывать такому. Успокоившись, он уже через минуту храпел на мешке с пашминой. *** Проснулся Шэрхан от разряда молнии, шибанувшей его прямехонько между лопаток. Он крутанулся ужом и соскочил с повозки, ошарашенно таращась в небо. Ни облачка. Синева, только-только вечерним сумраком подернутая. — Долго спал, — отозвались снизу. Старик доставал Шэрхану до плеча, зато держался важно и смотрел, как на таракана у себя в тарелке. На воина не тянул и оружия в руках не было. Шэрхан подвигал плечами, проверяя, все ли на месте. Чем же это его так шандарахнуло? Он глянул на старика с подозрением: — И что, сразу руки распускать? — В следующий раз ослушаешься — хуже будет. Говорил старик странно, звуки коверкая так, будто нарочно издевался. Сразу видно — мутный дядька. Глаза-щелочки, губ почти и не видно. Кожа на лице гладкая, какой даже у женщин джагорратских нет, ни волосинки, ни пушка. Шея и руки тонкие, а пузо впереди болтается. Но главное — взгляд. Смотрел на Шэрхана по-торгашески, на качество проверяя и цену выводя. В животе от этого взгляда заныло. — Жрать хочу, — объявил Шэрхан, кривя морду понаглее. Старикан усмехнулся. — Успеешь. — Дернул подбородком вверх и направо: — Двигайся давай. Шэрхан огляделся. Императорский дворец Тян-Цзы был… камнем. Каменные стены, каменные крыши, каменные дороги. Ровно и прочно, ни дырочки, ни колдобинки. Почему ж в Джагоррате что ни дорога, так зад отбитый? Лестница за лестницей, сопя и ругаясь, Шэрхан взбирался по скользким от снега ступеням вслед за стариком. Тот, очевидно благодаря долгой практике, даже не запыхался. На верхней площадке оказались тяжелые расписные ворота. Стражники у входа ни старику, ни тем более Шэрхану не поклонились, так и продолжили стоять, бодро держась за свои алебарды. За воротами было просторно. Внутренний двор со множеством ответвлений и коридоров, дома большие и маленькие, красно-серо-белые, с крышами, что концами вверх, словно юбки, в танце вздернутые, смотрели. Но больше всего было драконов — пялились с крыш, кидались с постаментов, скалились со стен. А на пустой площади перед самым высоким дворцом возвышалась статуя просто гигантская — во много человеческих ростов, с когтями навыпуск, глазами навыкат, языком навыверт. Глиняный, а выглядел, будто вот-вот спрыгнет. Ну и страхолюдина. Встречаться с таким вживую отчаянно не хотелось. Это он и есть тот самый, папаша императора? Сынуля-то, интересно, сильно похож? Старик вел Шэрхана извилинами, то под крышами, то под открытым небом, молча и долго, будто след путал. Сам, поди, потерялся. Все ж одинаковое, словно из-под пресса. Ан нет, довел-таки куда хотел. Купальни. Сильно размываться Шэрхан не привык. Все больше в речке или из ведерка себя наспех облить, а тут — целая бадья. Но пальцы заледенели, а от воды исходил приятный пар, так что, пока старикашка дверями скрипел, Шэрхан уже подштанники с себя сбрасывал. А чего старикашки стесняться? На насильника не тянет. Разве что на рукоблуда зашторного, но это Шэрхана не смущало. У каждого свои причуды. — Мойся и точку свою богомерзкую со лба стирай, — тявкнул старикан. Ага, сейчас. — Татуировка, — наврал Шэрхан и полез в лохань. Вода была жгуче-горячая и воняла приятно. Жасмином, поди, или там лотосом каким. У матери так волосы всегда после храма пахли. Мышцы враз расслабились, заставляя растекаться по деревянному дну ленивой макакой. Мысли плыли тягуче, словно мед по золотой статуе Ши во время вечернего моления. Сначала вспоминалось тепло джунглей. Всеми порами ощущаемая влага, переплетенная с сотней запахов — цветения, коры, дыма костра, пота, благовоний. Звуки, все еще отдающиеся в ушах, — смех друзей, шепот страсти, звон тальвара, трубный зов Джаджи. Как же так, неужели он больше этого никогда не увидит, не услышит, не почувствует? Что ж за вселенское дерьмо он в прошлой жизни наделал, если ему в этой так отзывается? Совсем мысли мрачными стали. Но если не они, то вспоминалось, что ночь еще только началась, что сзади мнется мутный старикашечка, а за дверью явно скребутся стражники, и в любой момент… «Здесь и сейчас, — напомнил себе Шэрхан. — Думай о здесь и сейчас». Сколько он так пролежал, он не понял, но вскоре в углу завозились, закряхтели, забулькали, невеселое его отдохновение прерывая. — Пора. От слова аж подбросило. Шэрхан сел, воду расплескав. — Куда это? Старикашка прищурил узенькие глаза так, будто их на лице и не было вовсе. — В императорский зал. На трон тебя посадим, будем все челом бить. — Сам своей шутке засмеявшись, он указал на полотенце на краю лохани: — Вылезай да вытирайся. В покои для соития пойдешь. Пресветлого императора ждать. Шэрхан вцепился в деревянные края. — А если не вылезу? Старичок ухмыльнулся и резвенько так со спины подскочил. Молния, ударившая Шэрхана в затылок, прошила вдоль всего позвоночника. Кулаки разжались, ноги обмякли, желудок к горлу дернулся. Тело соскользнуло под воду. Несколько секунд выпали из сознания. На поверхность его выудили за волосы, и он замычал, вырываясь. Едкий голос прозудел над ухом: — Говорили же, хуже будет. Отдышавшись, Шэрхан вылез наружу, старикашку из поля зрения не выпуская. Пока выбирался, успел ухватить краем глаза ту самую «молнию». Палка. Всего-то. Каменная палка. Длиной разве что в ладонь и толщиной в большой палец. Такого же зеленого цвета, как ключ от портала у стражника-великана. А на конце — шар. Он-то, небось, и шарахал так, что звезды из глаз сыпались. Старичок тем временем на зеркало из бронзы полированной кивнул и на пол заставил сесть. К одежде приблизиться не дал. На столике перед Шэрханом лежал гребень, рядом — длинное тонкое лезвие. И не боятся? Один хороший удар этой свистулькой в шею вашего императора — и нету его, одни цацки остались. — Это еще зачем? — спросил Шэрхан осторожно. Старикашка посмотрел как на юродивого: — Сбривай. Сначала Шэрхан не понял. А когда в голове прояснилось, кровь в жилах закипела так, что весь снег в Тян-Цзы растопила бы. В горле захрипело, слова застряли. — Ч-чего? — прошипел он. На старикашку это впечатления не произвело. — Чего-чего, сбривай, говорю, бородень свою. И усы тоже. Конкубину не положено. Ах ты ж, клоп ты подковерный. Коровья лепешка, к пятке приставшая. Жмых банановый. Шэрхан встал во весь рост. — Да ни в жизнь. Глядя на него снизу вверх, старикашка наконец-то заколебался. — Императорский приказ, — рявкнул он, но как-то неуверенно. Шэрхан осклабился. — Плевал я. — За неповиновение — десять ударов плетью. — Да хоть сто! Старикашка замялся, робу свою подергал, лысый подбородок потер. — Ну хоть расчешись. А то как гиббон лохматый, меня за это четвертуют. И ведь повелся Шэрхан, поверил. Пожалел старикашечку, добром решил на вредность ответить. Карму подчистить. Получил он за свою доброту, когда к зеркалу сел, палкой зеленой сначала в поясницу, потом, как согнулся от боли, в плечо, а как на пол упал, край стола попутно поцеловав, то и вовсе куда ни попадя карма его настигла. И в ухо, и в шею, и в зад. Успокоилась, только когда у Шэрхана пена изо рта пошла, да точки черные глаза застлали. Шэрхан лежал, в себя приходил, долго. Сел, рвоту сплюнул, кровь с подбородка утер. Слезы сами высохли. Старикашечка так и стоял над ним, ухмылялся. — Сбреешь? Шэрхан угрюмо кивнул. Не до слов было. Поглядел на замученного усача в зеркале. В следующий-то раз и не себя ведь увидит. — Ну, чего медлишь? — раздалось из-за плеча. — Руки дрожат. Старикашечка фыркнул. — А говорили, Тигр. Шэрхан сглотнул, лезвие под нос занес. Оказалось, это как убивать. Первый труп — страх да раскаяние, а дальше — дело техники, знай рукой работай. Вот и теперь, первый взмах бритвы словно кусок сердца отрезал, а следующий уже и не страшно. И боли не чувствуешь. Ничего не чувствуешь. — Ну вот и молодец, — злорадствовал старикашечка. — Будешь и впредь таким умным — будешь в шелках-золоте ходить, с серебряных тарелок есть, из фарфоровых чайников чай пить. Любит император покладистых. Будет тебя наряжать-напомаживать, часто в покои тебя вызывать. И будешь ты у него самая любимая кошечка. Безусый и безбородый, Шэрхан вцепился в свое отражение глазами. Ах так. Покладистых, ублюдок, любит. Напомаживать, значит, будет. Кошечка. Рассвирепев, он приставил лезвие ко лбу и резанул назад, оставляя лысую полоску среди волос. Старикашка было дернулся, но Шэрхан приложил лезвие к своему горлу. — Мне теперь терять нечего, а тебе, помет ты слоновий, похоже, есть. Так что отойди в сторонку и не мешай мне к свиданию с императором готовиться. Старикашечка только крякнул. Но к стене и вправду отошел. Больше того, из комнаты выскочил и дверь за собой на ключ закрыл. Так что заканчивал Шэрхан свои цирюльные процедуры в одиночестве. Ну и хорошо. Никто под руку не лез. И так-то не больно твердая рука была. Весь череп в порезах. Оглядел себя. И правда, не он совсем. Хмырь какой-то подзаборный. Встретил бы в темном переулке, не задумываясь голову бы отчекрыжил. Самое то. Пока он любовался на свою работу, в комнату ввалились пятеро. Трое стражников с мечами наголо, старикашечка с палкой своей рвотной и еще один, с плетью. — Десять ударов за неповиновение, как я и говорил, — тявкнул старикашечка. — Ложись давай на скамью. Шэрхан и лег. Плеть — это легко. Это знакомо. Это вам не желудок свой выблевывать. Да и били так, без усердия. Чтобы был наказан, но не испорчен. Той же компанией его с лавки на ноги поставили и по коридору темному повели. Прикрыться не дали. Шли долго, но ни души по дороге не встретили. Джагорратский дворец в это время кишел бы людьми. А тут — как в склепе. Только лампады на стенах нервно трепещут. — Как светлейший зайдет, становись на колени и девять раз лбом в пол стучи, уважение показывая, — поучал старикашка. — В глаза императору смотреть не смей. Пока не спросят, рот не открывай. Обращайся «великий сын дракона», понял? Ослушаешься — вмиг на дыбу угодишь… Шэрхан слушал вполуха. В последние минуты перед пыткой сам с собой на сделку шел. Решил: «Если припрет — отсосу. Но зад не подставлю». Лучше на дыбу. В комнату его завели богатую. Ковры мягкие, мебель резная, по стенам змеи летающие намалеваны. Кровать под пологом — широченная, тварь. Но к ней не погнали. Заставили на ковер посреди комнаты сесть и наказали ждать. Ушли и дверь за собой закрыли. Поначалу от каждого шороха Шэрхан напрягался, а потом надоело. Да и мороз снова пробрал. Свежебритому затылку особенно доставалось. Холодный потолок вдавливал голову в позвоночник, драконы со стен враждебно склабились, ковер под задом щетинился грубыми волосками. Одеяло на кровати манило теплом, но попахивало западней, так что Шэрхан зов его сладостный игнорировал. Долго просидел, зубами стуча, пока боком не почуял несмелое тепло — в дальнем углу примостился глиняный горшок с тлеющими углями. Как подарку заветному Шэрхан ему обрадовался. Придвинул, разве что задом внутрь не забравшись. А как чуток отогрелся, решил время зря не тратить. Сел, ноги скрестив, спину выпрямив, запястья на колени сложив. Глаза закрыл и на дыхании своем сконцентрировался. Вдох-выдох. Омммммм… Синяки от ударов молнии жгло. Вот ведь зловредный дедуля. Ну ничего, Шэрхан ему еще член на нос намотает, не рад будет, что… Не туда мысли ушли. Вдох-выдох. Оммммм… Холод все-таки собачий. Недолго и зад отморозить. Видел там в обозе одни подштанники, с начесом. И теплые, и красивые, сама матушка попугаев вышивала… Да что ж такое. Вдох-выдох. Оммммм. Не похвалил бы его сейчас учитель Шрираман. Опять сказал бы, что не старается Шэрхан мысли свои от бренности очистить, не может духовную природу свою принять. Никогда ему так третий глаз не открыть. Шэрхан тяжко вздохнул и потрогал саднящую спину. Куда уж там. В этом гадюшнике два зрячих-то сохранить бы. Дверь скрипнула. Кулаки сами собой сжались. Да только зря. В щелку проскользнула крошечная женщина. Набелена была словно кукла, замотана что твоя мумия, а на голове — башня с торчащими гребнями и нитками камней. На Шэрхана не взглянув, она просеменила в дальний угол комнаты и села на пол у низкого столика, где уже были приготовлены бумага, банка с чернилами и красная кисточка. Место было стратегическое. И кровать, и ковер, на котором расселся Шэрхан, были ей отлично видны. — Госпожа, — обратился Шэрхан, собираясь поинтересоваться, не ошиблась ли она комнатой, но дверь заскрипела снова. И тут сомневаться не приходилось: вошел император.