***
Земля к середине сентября уже слишком промерзла, чтобы сидеть на ней долгое время, но лучше отморозить зад, чем напороться на очередной разговор. Особенно учитывая, что каждый, кого я встретил бы в замке, обязательно спросил бы, почему я не на квиддичном поле вместе со всеми, кто пробуется в сборную Хогвартса. Одно простое согревающее заклинание все бы исправило, но мне лень доставать палочку. Большинство людей набирает себе побольше дел, чтобы скоротать время, но мне хочется просто выпасть из реальности и вернуться к назначенному часу. Спать я не хочу, а пойти за снотворным к Вик — равносильно явке с повинной. Поэтому остается сидеть и кидать камни в Черное озеро. Искать плоские камни для блинчиков слишком напряжно, и я просто подбираю все, что в поле досягаемости, бросаю их в воду и смотрю, как они тонут. В этом даже есть что-то медитативное. На месте камней можно представлять себя. Полюбуйся, как я развлекаюсь, Саммер! Таким ты видела мое будущее, да? Ты ведь открыла мне гребаную любовь к жизни, вот, смотри, я закидаю камнями все озеро, чтобы показать, как я ее люблю! Как ты там хотела — чтобы я думал о тебе и вспоминал, как мы танцевали по ночам? О, твое желание исполнилось, я вспоминаю. Все вспоминаю, каждый гребаный день, все, что мы делали вместе, все, что для тебя было просто очередной забавой, способом хоть как-то развеселить себя в лагере для ботаников. И знаешь, что я думаю после этого? Иди нахер, Саммер. Иди нахер со своей гребаной философией, со своими тупыми разглагольствованиями о свободе и независимости, потому что ты не свободная, и не независимая, ты просто бессердечная сука, которая от скуки играет чувствами других людей! Последний камень падает в воду с такой силой, что ледяные брызги долетают до меня. Я стираю их с лица и оглядываюсь в поисках очередного камня. — Что бедное озеро тебе сделало? Черт возьми, ну только ее здесь не хватало! — Мне сейчас не хочется разговаривать, Беттани. Она хмыкает, и я оборачиваюсь. — Можно не разговаривать, — она пожимает плечами. — Но у меня есть кое-что, что ты оценишь больше. Беттани вынимает из кармана фляжку и вертит ее в руке. — Ты выглядишь так, как будто тебе это нужно, — говорит она и протягивает фляжку мне. В другой день я бы ни секунды не хотел провести в ее обществе, но наличие выпивки значительно поднимает ценность ее компании. И она права — мне это нужно. Я киваю и забираю фляжку. Она у нее совершенно девчачья, вся в золотых блестках, но тут главное содержимое. Я откручиваю крышку и делаю большой глоток, который сразу обжигает горло. Беттани улыбается и садится рядом, обнимая свои колени. Ее плечо касается моего, и она не торопится его убирать. Это раздражает, но она хотя бы молчит, поэтому я решаю извлечь из ситуации по-максимуму и отпиваю еще. Кажется, это виски. Когда-то я уже пил такой, но не могу вспомнить. Для меня весь крепкий алкоголь имеет примерно одинаковый вкус. Раньше я предпочитал смешивать его с соком или лимонадом, но в последнее время пью так. Ценители вкуса и качества меня бы побили, но я ценю горечь всех этих напитков только за то, что она соответствует моему паршивому состоянию. От двух глотков никакого опьянения я не чувствую, но злость — на Саммер, на Макгонагалл, на всех вокруг — слегка притупляется. Мне нравится это ощущение. Именно поэтому я и жду вечера. Тогда я наконец смогу отдохнуть. Беттани молча протягивает руку, и я возвращаю ей фляжку. Она делает глоток и поворачивает голову ко мне. Боковым зрением я вижу ее лицо, но игнорирую. — Плохой день? — спрашивает она. — Мм, — протягиваю я в ответ, и мне, если честно, плевать, как она это интерпретирует. Я вообще не хочу разговаривать. — Ну, надеюсь, что станет лучше, — говорит Бет и поднимает фляжку, как будто произносит тост. — Что бы тебя так ни расстроило, ты этого не заслуживаешь. Я хмыкаю и забираю у нее виски. Если уж мне придется выслушивать утешения от Беттани Финниган, нужно еще выпить. Я делаю еще несколько глотков, уже преследуя цель надраться. Отрезвляющее у меня есть, а хотя бы ненадолго расслабиться будет нелишним. Голова начинает приятно кружиться, и все дерьмо отступает. — Я серьезно, — продолжает Беттани. Ее голос доносится как будто издалека, но потом снова приближается: — Ты лучше нас всех, и мне больно видеть, как ты страдаешь. — Вот это похвала, — фыркаю я, ничуть не прельстившись. — Что-то ты не считала так, когда мы встречались. Я был кругом неправ, уделял тебе мало внимания, дарил не те подарки, общался с кем-то, кроме тебя, и вообще тебя не любил, разве нет? — Когда мы встречались, я была дурой, — говорит она безапелляционным и даже жестким тоном. — Я знаю, что была ужасной девушкой, и мне очень стыдно за то, как я обращалась с тобой. Полгода назад я бы упивался ее самобичеванием, но сейчас оно не доставляет мне особого удовольствия. Я не знаю, что ей на это сказать. Что это правда и она была ужасной? Смысл, если она сама это признала? — И я была бы счастлива, если бы ты дал мне еще один шанс. Вот это поворот. Не она ли кричала, что не будет за мной бегать и что, если я уйду, я потеряю ее навсегда? Тогда я надеялся, что так и будет. — Хотя бы быть друзьями, — добавляет она в ответ на мое молчание. — Ты для меня важен, Ал. И эти месяцы без тебя были ужасными, я не хочу тебя терять. Пожалуйста, Ал. Как я хотел это услышать! Весь чертов август ждал письма, приглашения на свадьбу родителей, любого маленького знака, который дал бы мне понять, что Саммер по мне скучает. Хотя бы думает обо мне. Но нет. От нее я этого никогда не получу. Может, мне пора уже выкинуть ее нахер из своей головы и все-таки дать шанс единственному человеку, которому есть до меня какое-то дело? С Бет было неплохо, иногда даже хорошо. И она никогда не выкинет меня так, как Саммер. Так почему бы и нет? Беттани тянется к своей фляжке, и ее рука задерживается на моей. Я поворачиваюсь к ней и впервые за долгое время смотрю на ее лицо вблизи. За лето она загорела — выглядит совсем как год назад. Это было бы легко — начать все сначала. Да, Бет была ужасной, но она была со мной. Она хотела быть со мной. Вряд ли в моей жизни еще такое будет. Бет наклоняется, и я не останавливаю ее. На ее губах привкус виски и чего-то сладкого. Не ее я мечтал поцеловать все это время, но похер, можно закрыть глаза, забыть, кто это, и просто чувствовать кого-то рядом со мной. Она полностью поворачивается ко мне. Ее рука проскальзывает по моей груди вверх и останавливается на шее. Я обнимаю ее за талию, тяну чуть ближе к себе — и мы падаем. Беттани жестко приземляется на меня и тут же неловко отталкивается от земли, чтобы встать. — Черт, прости, — смеется она, убирая волосы со лба. — Я не знала, что эта штука такая крепкая и переборщила. — Беттани, твоя страна славится своим крепким виски, — напоминаю я. — Ой, нет, это не ирландский виски, а американский, — поправляет она меня тоном эксперта. — Больше известный как бурбон. Бурбон. Ночь. Темный кабинет. Ты запомнишь этот момент на всю жизнь… Весь выпитый мной алкоголь поднимается по пищеводу, и я едва успеваю склониться в сторону, чтобы не заблевать свою одежду. Блять. Я вытираю рот рукавом и, пошатываясь, встаю. — Ал, ты… — Держись от меня подальше, — бросаю я Беттани. — Что? — Просто не подходи больше ко мне, — выдавливаю я. — И убери эту дрянь. Я все еще шатаюсь, идя от озера в сторону замка, но мне плевать, если кто-то застукает меня пьяным. На все плевать. Гребаная Саммер Холл похерила мне всю жизнь.***
Я вбегаю на площадку Астрономической башни за минуту до назначенного времени. Она пуста. Отсчитывая каждую секунду, я слежу за движением стрелки часов, но, когда она достигает верха, никто не появляется. Я достаю из кармана смятую записку, чтобы проверить, но текст там такой же, как и сегодня ночью: «Башня *. 20:00. Выхухоль». С местом я ошибиться не мог — мы обговаривали его еще в августе, да и звездочка говорит сама за себя. Время у нас одно. Конечно, я знаю, что есть множество технических причин, по которым сова задержаться в пути, но все равно начинаю нервничать. Вдруг что-то случилось? Вдруг ее перехватили? Вдруг Смит ошибся, и школьный барьер не пустит ее на территорию? Я убираю записку обратно и снова смотрю на часы — прошло еще сорок три секунды. Совы нет. Я подхожу к краю площадки и, опираясь на перила, вглядываюсь в темноту, но не вижу никаких летящих силуэтов. Черт. Я очень надеялся на сегодняшнюю посылку. Если она не придет, я скорее перелезу через перила, чем вернусь обратно в эту удушающую атмосферу. Я смотрю вниз. Черная земля практически сливается с ночным небом и камнем замка, поэтому сложно прикинуть, сколько пришлось бы лететь. Ладно, разумеется, я не буду этого делать. Слишком убого и жалко было бы покончить с собой из-за неудавшихся отношений. Саммер того не стоит. Но зато мне не пришлось бы больше никогда о ней думать. Интересно, как бы она отреагировала, если бы узнала? Почувствовала бы хоть какую-нибудь вину или ей вообще не свойственны эмоции, хоть чуть-чуть мешающие наслаждаться жизнью? Хлопанье крыльев, раздавшееся почти над ухом, вырывает меня из болота жалости к себе. Я поднимаю голову: в полуметре от меня в воздухе завис огромный серый филин. К его лапе привязан небольшой сверток. Наконец-то. Я протягиваю руку, но птица клацает клювом, едва не попадая мне по пальцу. Черт, точно. — Выхухоль, — говорю я, чувствуя себя неимоверно глупо. Филин, услышав пароль, послушно садится на перила и ждет, пока я отвяжу сверток. Даже не дождавшись, пока я проверю содержимое или угощу его печеньем, филин улетает — не в совятню, а в сторону Хогсмида. Мне не терпится развернуть посылку прямо сейчас, но я убираю сверток в карман толстовки и чувствую его на протяжении всего пути, с трудом сдерживаясь, чтобы не дотрагиваться до него. Нельзя, чтобы кто-то что-то заподозрил, хотя народу здесь почти нет. Я дохожу до коридора, всю ширину которого занимает лестница. Она настолько узкая, что пройти может только один человек, и за все годы в школе мы так и не смогли выяснить, куда она ведет. Наверху есть дверь, но она не открылась ни одним известным нам заклинанием. Но мне сейчас это не важно — здесь меня и так никто не потревожит. Я сажусь на самую верхнюю ступеньку, прислонившись спиной к двери, и аккуратно вскрываю посылку. От предвкушения по всему телу проходит дрожь. Я ссыпаю горстку мелких листьев на бумагу и легко скручиваю косяк. В первый раз летом я просыпал половину травы, но довольно быстро приноровился, и теперь делаю это за несколько секунд. Поджигаю край самокрутки, подношу ее ко рту, но… — Даже не думай. Я резко опускаю руку, пряча ее под колени, но вряд ли есть шанс, что меня это спасет. Я молча смотрю, как Роза поднимается ко мне по ступеням. Она останавливается, когда ее лицо оказывается на одном уровне с моим. — Что у тебя в руке? Я поднимаю брови. — В правой или левой? — Ты знаешь о чем я, Ал, — Роза цокает языком. — А что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, не видя смысла отвечать на ее вопрос. — Тебя ищу, — говорит она, опираясь плечом на стену. — Зачем? — уточняю я, когда понимаю, что сама она никакого пояснения не даст. — Ты странно себя вел за ужином, — отвечает она спокойно, как будто следить за мной — самая обыденная вещь в мире. — Выглядел нервным и постоянно смотрел на часы. — И как это привело тебя сюда? — спрашиваю я с подозрением. — Эта лестница буквально ведет в никуда. Роза вздыхает. — Ал, ты и без меня прекрасно знаешь, как можно найти в школе человека. И не уходи от темы, пожалуйста. — Серьезно, Роза? — я чувствую, как начинаю закипать. — Ты следила за мной по Карте Мародеров? Тебе заняться больше нечем? Ты, блин, Староста Школы! — И в мои обязанности Старосты Школы входит следить за тем, чтобы студенты не употребляли наркотики. В твои тоже, кстати. Планируешь стереть себе память, чтобы не пришлось доносить на самого себя? — Я больше не Староста, — сообщаю я, чувствуя от этого какое-то странное удовольствие. Ее лицо вытягивается, но прежде чем она успевает запричитать, я добавляю: — Но еще помню свои бывшие обязанности, и следить за употреблением наркотиков старостам не надо, потому что в школу их невозможно провезти. — Не ломай комедию, Ал, — отрезает она. — Провести невозможно магические наркотики, а запах марихуаны я везде узнаю. Я смеюсь, хотя мне совсем не весело. — Хочу ли я знать, что ты делала в Амстердаме? — Дышала, — она закатывает глаза. — Чтобы чувствовать запах, необязательно курить. Чтобы справиться с переживаниями, кстати, тоже. — Давай ты засунешь свои нотации куда подальше, а? — огрызаюсь я. — Если хочешь меня сдать — пожалуйста. Только делай это молча. — Помнится, в прошлый наш разговор я обещала рассказать родителям, если еще раз узнаю о наркотиках… — Роза задумчиво смотрит на меня и протяжно выдыхает. — Но давай сначала поговорим. Ты сдал Макгонагалл свой значок? — Ага, — я пожимаю плечами, выражая свое безразличие. — После того, как она попросила меня его сдать. — О, — она открывает рот и застывает так, не зная, что сказать. — Мне жаль, Ал. Но, может, это к лучшему? У тебя будет больше времени и сил, чтобы прийти в себя. — Кто сказал, что я не в себе? — Косяк в твоей правой руке, — фыркает она. — Вообще-то, я не успел ничего с ним сделать, потому что ты мне помешала, — напоминаю я, незаметно притушивая его о ступеньку, чтобы не сжечь все зря. — Так что, к сожалению, я все еще в себе. — Я не имела в виду под кайфом, Ал, — она мотает головой, всем своим видом демонстрируя, какое огромное терпение она проявляет в этом разговоре. — Я имела в виду твое общее эмоциональное состояние. Вашу. Мать. Почему никому здесь не хватает мозгов, чтобы понять, что я не собираюсь обсуждать свое эмоциональное состояние и наоборот хочу, чтобы от меня отъебались? Неужели это так сложно? — Роза, ну просто что ты можешь знать о моем эмоциональном состоянии? Блять. Зачем я это сделал? Роза-я-сдала-все-экзамены-на-отлично-Уизли физически не может уйти, не ответив на заданный ей вопрос. Еще и в ответ она выдает целый параграф со всеми сносками, поэтому она не просто остается, а садится на несколько ступенек ниже меня. — Конечно, я не могу точно знать, что ты чувствуешь, — говорит она всепонимающим голосом. — Но я знаю, что ты любил Саммер. И что тебе больно после вашего расставания. И мне этого достаточно, чтобы за тебя переживать. — За меня не надо переживать. — Ал, — она выглядит так, как будто сейчас заплачет, хотя это не ее бросили без объяснения причин. — Ал, ты всем своим видом кричишь, что за тебя надо переживать. Да как же меня это бесит! — Ты что, шутишь? Объясни-ка мне, пожалуйста, за что именно ты так переживаешь. Я умру от того, что не буду Старостой Школы? Или что — нас научили противостоять Аваде на той паре, которую я пропустил? А может, марихуана взрывается в руках человека, если он курит ее не в Амстердаме? Что, скажи мне, что такого может со мной случиться, что ты тратишь на меня свое драгоценное время? — Ал, ты необязательно должен быть при смерти, чтобы за тебя переживали! Тебе плохо, и все это видят и хотят сделать хоть что-нибудь, чтобы как-то тебе помочь. И никому не жалко на это своего времени, потому что мы все тебя любим. — Ого, вот это интересное заявление, особенно от тебя! — я вскакиваю на ноги, потому что не могу больше спокойно сидеть на месте, и Роза испуганно смотрит на меня снизу. — Не ты ли два месяца назад сказала, что не хочешь налаживать со мной никакие отношения? Но, конечно, теперь ты внезапно меня любишь. Какое совпадение. Ты хочешь, чтобы я снова за тобой бегал, или тебе нужно что-то еще? — Что? — Мне кажется, я понятно спросил. Что тебе нужно? — внутри меня все кипит от ярости, но вопрос звучит очень холодно. — Почему ты думаешь, что мне от тебя что-то нужно? Как натурально она строит невинность! Ей бы в театре Лили играть с таким актерским мастерством. — Потому что я не тупой, Роза. Всем всегда от меня что-то нужно. И я всегда всем все отдавал. Отдавал и отдавал — все, о чем вы просили. И тогда да, я все это слышал — «Ал, ты такой замечательный», «Ал, мы тебя так любим»! Да пошли вы нахер со своей тупой лестью — как только я перестаю быть полезным и интересным, вы выкидываете меня, как ненужный хлам! — Ал… — Уйди, — я не даю ей меня перебить. — Просто уйди. И можешь передать всем остальным, что я больше не буду строить из себя невесть кого, чтобы вам угодить. Если такой я вам не нравлюсь, разрешаю со мной не разговаривать, но просто дайте мне жить так, как я хочу. Роза молчит какое-то время, а потом встает на ноги. — Ты действительно хочешь жить так? — тихо спрашивает она, указывая на мою руку с уже забытым косяком. — Да. — Хорошо, — кивает она. — Тогда не буду мешать. Она спускается на несколько ступенек вниз, но все-таки оборачивается. Конечно, это не может закончиться так легко. — Ал, ты очень хороший, — говорит она, и это последнее, что я ожидал услышать. — И мне жаль, что ты думаешь, что люди любят тебя за то, что ты можешь им дать. Это не так. Мы любим тебя таким, какой ты есть на самом деле. И я не думаю, что передо мной сейчас этот человек. Но если это действительно так, мы все равно не перестанем тебя любить. У меня в глазах начинает щипать от злости, и я хочу скатиться с этой дурацкой лестницы, прихватив с собой Розу, чтобы отбить себе всю голову и никогда больше не слушать подобную херню. — Я попросил тебя уйти, — говорю я. Я не могу больше вынести ее присутствия. И она, к счастью, уходит. Я наблюдаю за ней, пока она не исчезает из виду, и снова сажусь. Наконец-то это закончилось. Я опять один. Я поджигаю косяк заново и, больше не медля, затягиваюсь со всей силы своих легких. Буря внутри меня начинает стихать.