Месть

Мин входит первым в квартиру, вдыхает запах, от которого убежать бы, за спиной мелькает голова человека. — Где ты был вчера, пока я спал, Юнги? — всегда внимательный и любимый хён допрашивает, а у Мина скребет внутри лезвием тупого ножа. Тихий слабый голос в сознании оборачивается обвинительным вердиктом прокурора. «Где Вы были вчера вечером между семью и двенадцатью…» — Тоже спал, — отвечает, понимает, что сам бы себе не поверил. — Врешь ведь. Ему осталось сдать два экзамена, и через месяц стал бы дипломированным следователем. Если бы... Какая ирония. Юн хочет уложить Джой в холодную постель и сказать, что всё будет хорошо, хочет, чтобы забыла, вырвала листы прошлой жизни, начала новый, чистый и незаляпанный красным. И мысли нет о себе, важна лишь она. Джой позволяет снять одежду и ложиться на кровать, но глаза пустые. — Ты можешь идти к парням. — Я останусь. — Я буду спать. — Я хочу посмотреть на твое спящее лицо. — Не нужно, я… я хочу побыть одна, пожалуйста. Во рту привкус горечи, но он встает с кровати, покидает мертвую комнату, смотрит на лежащий силуэт под одеялом. Какое к черту Рождество, когда окровавленные праздничные гирлянды Мина стоят перед глазами. «Добрый вечер, а здесь ли проживает…» Телевизор негромко тарахтит тематическим шоу, все в красных колпаках и блестящей мишуре, такое веселье и беззаботность, что у Мина срабатывает рвотный рефлекс. Он хватается за горло, говорит, что подавился, смаргивает слезы с глаз. Красный цвет, один из его любимых, повсюду и больше не восхищает. Сдавливает горло. Переполненный приготовленной едой стол, праздничный колпак на Хосоке, медвежьи уши на Чимине, тяжелый взгляд Джина — Мин не смотрит, боится, что по глазам прочитают. Юнги воображает, как полиция зачитывает ему обвинения, и весь этот домашний праздник меркнет, будто кто-то замазывает картину черным. Рявкнув, что хочет покурить, он срывается с места и выбегает на улицу, чиркает зажигалкой, затягивается. Горящие тряпки и черный дым с запахом ненависти — в каком-то учебнике по уголовной психологии Юнги читал, что осознание содеянного часто приходит не сразу, что преступники, даже если хорошо замели следы, часто прокалываются на мелочах, на почве нервов чуть позже. Чуть позже, видимо, наступило, перехватывая горло и скручивая внутренности в узел. Гадкое такое, мерзкое, будто крик хочет вырваться, закричать на весь мир, что да, я сделал это, да, я дьявол во плоти, бессердечный и жестокий, но вашу мать, кто тогда твари, коснувшиеся его Джой? Юнги не смог бы жить, пока свободно дышат твари. — Есть что-то, что нам следует знать? — за спиной в дверном проеме допрашивает Джин. «Вам не следует это знать, Шерлок Хён... » Юнги смотрит тяжелым взглядом и качает головой. — Уверен? Что ответить? Что не уверен, сколько еще гулять на свободе? Не уверен, что Джой оправится от шока? Не уверен, что, если всё раскроется, что будет волновать его больше — его лицо в новостях увидит вся страна или только четверо и родители? Мина прошибает жаром, несмотря на холод улицы, чувством, будто рухнет на землю сейчас от слабости. Хочется схватить хёна за грудки, закричать в лицо: «Я — убийца!», чтобы отвернулся и больше никогда не спрашивал. Чтобы забыл Мин Юнги. Мин Юнги ведь мертв. Уйти бы навсегда, лишь бы не лицезреть неведающих взглядов, но в спальне лежит Джой — причина всему. И если нужно будет... если еще какая-нибудь тварь протянет грязные руки, Юн уничтожит всех. И уйдет, только если она его не примет. Такого как теперь. Мин отрицательно мотает головой на вопросы, выдавливает улыбки, настолько жалкие, что сам это понимает, и уходит в безмолвную спальню. Не включая свет, доходит до пустой кровати, тихо садится, откидывается на спину и смотрит в темный потолок.

***

Суён лежит на углу дивана и смотрит сквозь экран, ей здесь надо быть только ради «надо», а телевизор — быть, но отсутствовать. Двое дерутся за пульт, случайно переключают канал, и за спиной Мина, наклонившегося, чтобы подать ей кофе, раздается голос диктора: — … произошло позавчера на тридцать первой улице. Четверо человек убиты из огнестрельного оружия в доме около одиннадцати вечера, никаких следов пока не найдено, полиция продолжает поиски и опрос соседей, но пока безрезультатно. Юнги выпрямляется, пока сердце клокочет в горле, и не поворачивается, чтобы увидеть фотографии на экране. Глаза Джой замерли на нем — такая бледная, словно полотно. До истерики длинные секунды молчания. Юнги выдерживает взгляд, в котором калейдоскоп эмоций, слушает, как, прибежавшему на крики Джина, Хосок услужливо отматывает эфир назад. Мин всё еще держит в руках чашку и думает, удастся ли еще когда-нибудь предложить своей девушке кофе. Судьба присаживается на диван, прожигаемая этим самым кофе. В голову бьется боль, но Юнги ждет, держится. «Так задай свой главный вопрос…» Джой молчит. — Ну и почему такие кислые? Радуйтесь справедливости! Это же те самые парни, которые убили брата Суён, не так ли? Мин сглатывает и запивает из чашки комок в горле. — Думаешь, можно радоваться этому? — спрашивает и кожей чувствует напряжение Джой. — Да я бы спасибо сказал тому, кто это сделал! — с жаром восклицает Хосок. — Эти твари не заслужили жить. — Поддерживаю! — подхватывает Чонкук. — Пожалуйста, — всего лишь одно слово взрывается бомбой. Джой сползает медленно с дивана, Мин вертит чашку в руках и изучает ковер. «Так задай свой главный вопрос…» Ее рука взлетает к волосам, ворошит их, и Юнги опускается на колени со стоном. Наступает гремящая тишина, врывается в головы неведающих глухим осязанием. — Мин, малыш, о чем это ты? — спрашивает осторожно Хосок. — Вы всё равно бы узнали, — голос Юна сухой, мертвый,— но не это я хотел скрыть, а то, что не мне рассказывать. И поднимает взгляд на Джой. — Что произошло позавчера? — тон Джина непривычно холодный. Мин понимает — отступать некуда. Их загнали. Как сломленных зверей. — Джой, что произошло, я тебя спрашиваю? — Джин кричит, и она вздрагивает. Оживает. Дышит. Мину хочется взять нож и разрезать искаженную комнату, но его Всё оглушает бесцветно: — Они бы мстили. Они хотели убить, но я... разозлила… Они бы мстили. Мин нашёл меня слишком поздно. Минута. Две. Страшное осознание закладывает уши, давит. Юнги не отрывается от любимых глаз и ждет. Никто не смеет произнести вслух ни слова. Намджун хватается за дверной косяк. Хоби закрывает рот ладонями. Чонгук замирает. — Я не верю… — шепчет одними губами Суён.  — Не верю… Но тяжелый взгляд Юнги как плакат через всю улицу: «Я убил их. Убил их всех». Огромными, тошнотворно красными буквами. Джин сползает спиной по стенке, пряча глаза руками. — А ты думала. Я пойду. Выбью пару зубов. И буду доволен? Мин разделяет слова паузами, не хватает дыхания и мерзкий комок подступает к горлу. — Они. Посмели. Сделать с тобой… — сглатывает, голос срывается на хрип. — И ты думала, я позволю им еще раз остаться безнаказанными? Что с тобой, Хоби-хён? Разве уже не думаешь, что я тот, кто заслуживает благодарности? Мин поворачивает голову вправо, в глазах рыжего — ужас. Не ответит. Никто ничего не ответит. — Джин-хен, пожалуйста, позаботься о Джой. Ее… травмировали. Юн вылетает из дома, в котором жила любовь когда-то, бежит от собственного ужаса, от себя. Напиться, чтобы руки перестали трястись. Закрыться где-нибудь в темноте, чтобы никто не видел, не слышал. Джой распластывается на полу, раскидывая руки в стороны. Юнги ушел уже давно, а они до сих пор молчат. Прокручивает в памяти утро в отеле, бережную заботу и холодную тень в его глазах. Это была месть. Совершенное безумие. Мин снова предпочел поступок словам. Суён думала, что только ей больно, а кто-то разбил себе душу, чтобы отомстить. Вот кому тяжело. И после всего этого он молча и с безграничной покорностью как преданный пес был рядом, кормил, поил, лечил и утешал. «Я только хочу, чтобы ты сказала мне, как тебе помочь…» А кто поможет Юнги? Кто скажет, что грех — не есть убийство? Джой вскакивает, ползет до сидящего у стены Джина и трясет за грудки: — Джин, ты слышишь? Его надо найти! Срочно! И дрожит под его отсутствующим взглядом. Но от крика все приходят в себя. — Ты права. Его надо срочно вернуть домой. Мало ли, что он может… — Чонгук замолкает, разворачивается и уже из коридора кричит: — Кто со мной, тому две минуты! И они с Хосоком уходят, оставив Джой одну в комнате. В ужасе, от которого убежал Юнги. В ужасе, причина которому она.

***

— Отпусти меня! — слышится голос Мина из коридора, заглушенный шумом и звуками борьбы. Джой подрывается с места. Намджун капканом держит, Чон стягивает ботинки, уворачиваясь от брыкающихся ног, а Хоуп выуживает из карманов пакетики с подозрительным содержимым. Приглядывается, выбирает один, с силой раскрывая рот Юнги, и всыпает половину порошка, пока Чон пытается удержать на месте голову с полыхающими яростью глазами. Еще минут пять Мон не разжимает рук, взгляд Мина мутнеет; он перестает брыкаться и сползает на пол. Юнги сидит в кругу возвышающихся палачей, держится и, наконец, падает навзничь, теряя сознание. — Ну и организм! — произносит Хосок. — Обычно людей валит от пятой части того, что я ему дал, за минуту. — Что ты ему всыпал? — Джой ползет к Мину и поднимает его голову. — Просто усиленная версия снотворного, — Хоуп тяжело вздыхает, пряча пакетики по карманам. — Что-то вроде общего наркоза, только без последствий. Ему сейчас поспать бы. Намджун поднимает безвольное тело, несет в темную спальню, а Суён наблюдает, сравнивает всегда крепкого и сильного Юнги с тряпичной куклой. Дико от одной мысли. Неужели сломалась не она.