Цветущий ликорис: вторая жизнь

      Это приятно: ужинать, не испытывая никакого дискомфорта, не ощущая никакого напряжения.       Мы с Габриэлем, как всегда, сидели на разных концах стола, напротив друг друга, но, тем не менее, даже не переглядывались: доктор смотрел исключительно в свою тарелку, размышляя над чем-то важным, а я полностью сосредоточила свое внимание на госте. Дитрих хоть и был хмурым и даже устрашающим на вид, вызывал у меня только чувство заинтересованности и даже умиления.       Я с аппетитом уплетала стейк с кровью, к которому я все еще оставалась неравнодушной, и активно перебрасывалась фразами с немцем, который показательно односложно отвечал, но глаза не закатывал и, кажется, при моем супруге старался говорить, как можно более вежливо. Ну, это было поначалу, а потом…       — Ты был одним из лучших учеников колледжа? — искренне удивилась я, уже как-то по-другому смотря на него.       Для меня это действительно было шоком, так как… Ну не могу я представить Дитриха, зубрящего уроки! Еще более сложно представить, как он безукоризненно вежливо отвечал на все вопросы учителей.       Дитрих на мой вопрос насмешливо фыркнул, приподняв брови в лучших моих традициях. Наверное, если бы умел, приподнял бы одну, выражая одним этим все свои сомнения на счет моего интеллекта.        — Я был префектом пусть и не Сапфирового филина, но имидж все равно нужно было поддерживать.        — Вы были префектом? — заинтересовался Габриэль, впервые за время нашего ужина подав голос, — Дайте угадаю, Зеленого льва?        — Все правильно. Вы тоже там учились?        — К сожалению, не посчастливилось побывать там, — хмыкнул Габриэль и я отчетливо услышала в его голосе сожаление, — Но я был бы рад узнать что-то новое.       Это даже не было намеком, доктор действительно хотел услышать что-то, связанное с этим колледжем. Дитрих не стал юлить, начиная спокойно рассказывать обо всем, что знал, вот только сухо, без особого интереса. Наверное, это потому, что он рассказывал общеизвестные факты, историю этого заведения, которой, как оказалось, интересовался доктор Брикман, в то время как я больше всего хотела услышать истории из жизни немца, о том, как он учился, какие приключения у него были, а в том, что они у него были, я и не сомневалась: невозможно «дружить» с Фантомхайвом, при этом не попадая в какую-либо авантюру.        — Как же скучно вы жили, — глубокомысленно произнесла я, тут же портя весь эффект от своих слов, закидывая в рот кусок стейка.       Дитрих прервал свой рассказ и даже Габриэль впервые за этот ужин посмотрел на меня, не ожидая, что я посмею перебить кого-то. Хах, как забавно: «посмею»…        — Уж не тебе об этом говорить, — тут же парировал немец, совершенно не замечая того, как предвкушающе загорелись мои глаза.       Я все больше и больше понимала Фантомхайва: дразнить его действительно забавно. Вот я его задела, вот он опять повелся на чужую подначку, и вот между нами уже своеобразное соревнование, которое заключалось в том, чьи же истории, чьи же воспоминания с колледжа в итоге выйдут самыми незабываемыми.        — Вряд ли вы в своем колледже проводили спортивные соревнования.        — У нас были соревнования в ехидстве и, поверь мне, я была чемпионом, — осеклась, серьезно призадумавшись над своими словами, но тут же решительно кивнула, — Да, к Френсис все боялись подойти, так что победителем была я.       Немец замер, а потом подозрительно хрюкнул, пряча нижнюю часть лица ладонью. Габриэль не отставал, тоже замер, но потом отвернулся, пряча явную улыбку за кулаком, будто его вот-вот разразит кашель.       Удовлетворенно откинулась на спинке кресла, закинув ногу на ногу, и хмыкнула, оценивающе глядя на результат моих стараний. Доктор и Дитрих действительно старались скрыть смешки и меня пробрала невероятная гордость от того, что я смогла расшевелить их, теперь от былой неловкости не осталось ни следа.        — Анджелина, — окликнул меня супруг и, стоило мне обернуться, с улыбкой указал на свой подбородок, ожидая непонятно чего.       Непонимающе моргнула, рефлекторно прикоснувшись к своему подбородку, тут же одергивая руку, почувствовав под своими пальцами что-то мокрое и липкое. Схватила салфетку, начиная вытирать лицо, испачканное, неумолимо краснея ушами и, возможно, щеками.       Дитрих буркнул что-то, но я, к сожалению, не услышала, зато доктор улыбнулся еще шире, согласно кивнув головой. Не поняла, это они сейчас так меня обсуждают? Он сейчас что-то обидное сказал? Хотя… В любом случае…        — Смейся, все равно это не будет страшнее тех прозвищ, которые дали мне в колледже.        — Удиви меня.        — «До юной прелестницы Френсис Вам еще далеко. Но Вы подаете надежды: среди всех Вы единственная стали полудохлой ланью», — слова вырвались раньше, чем я успела подумать, — Или лучший комплимент в моей жизни: «недоразвитая личинка, которая почти стала бабочкой».       Я говорила все это с улыбкой, старательно пародируя чужой голос, но тут же замерла, как громом пораженная, только сейчас поняв, что сказала. Улыбка тут же застыла на лице, превратившись в какую-то неестественную гримасу. В ушах зашумела кровь, эхом в голове отдавался громкий смех немца, но вскоре и он был вытеснен белым шумом. Я смотрела в тарелку округлившимися от ужаса глазами, не в силах поднять их, чтобы посмотреть на человека, которому не стоило слышать этих слов. Пальцы свело судорогой, и я не могла разжать их даже чтобы выпустить салфетку.       В горле застрял комок задушенного крика, которого я не имела права высвободить.       Что я наделала?!       Не знаю, как нашла в себе силы поднять голову. Складывалось ощущение, что время остановилось или текло настолько медленно, мучительно, что становилось просто невыносимо.       Давай, Анджелина, ты же смелая, посмотри, что натворила!       Сначала я увидела руки, те самые руки, которые уверенно держали скальпель и кисть (иногда казалось, что кисть — особенно). Бледные трясущиеся руки, которые держали столовые приборы, а пальцы настолько сильно стискивали их, что, кажется, были видны все косточки.        — Ха-ха, что за замечательный человек это сказал? — сквозь шум послышался веселый голос Дитриха, который пытался отдышаться от смеха. Возможно, будь ситуация другая, я бы поразилась этой искренности и тому, как он смеялся: громко и хрипло, будто давно этого не делал. Обязательно поразилась бы, но сейчас у меня в голове крутилось только одно: «Пожалуйста, замолчи! Не усугубляй!». Вот только никто не слышал мои молитвы, — Познакомьте меня с ним — я хочу пожать ему руку!       Это был еще один гвоздь в крышке моего гроба.       Я резко повернула голову к другу, испуганно глядя ему в глаза, — зачем, ну зачем ты это сказал?! — а потом медленно перевела взгляд на мужа.       Именно так выглядят мертвецы: бледные, холодные, со стеклянными глазами. Одно упоминание о покойной леди убивало его самого. Кажется, Габриэль задержал дыхание, пытаясь взять себя в руки, но от этого только меньше стал походить на живого человека.       Пожалуйста, посмотри на меня! Не смотри на меня.        — К сожалению, этот человек мертв, — кое-как выдавил из себя доктор, тут же поднимаясь с места.       Он посмотрел на меня и мне показалось, что вместе с ним в очередной раз умираю и я. Миссис Потс действительно поразительна: даже будучи похороненной, она неосознанно тянет к нам свои руки, получая полную отдачу от Габриэля, который сейчас смотрел на меня пустыми глазами. Он все еще держал в руке нож и на секунду мне показалось, что он готов проткнуть меня ним.       Но вот он делает первый вдох и, хрипло попросив прощения за свое поведение, с нашего позволения удалился. Когда за ним за ним захлопнулась дверь, звуки, ожидаемо, не обрушились на меня лавиной, стояла все такая же удушающая тишина с таким же градусом напряжения.       Краем глаза видела, как Дитрих недоуменно посмотрел на дверь, за которой только что скрылся доктор, а потом посмотрел на меня, видимо, ожидая объяснений. Вот только у меня было ощущение, что я стала немой: язык отказывался слушаться меня и даже дышать получалось с трудом.       Это я во всем виновата.       Опять я все испортила.       Почему я не могу промолчать в нужный момент? Почему мне постоянно нужно ляпнуть что-то, о чем я потом буду обязательно жалеть? Видимо, я совсем пропащая, раз даже матушка за столько лет не смогла вбить меня что-то большее, помимо простых правил приличия.        — Анджелина? — к моей руке прикоснулось что-то теплое. Это была ладонь Дитриха, которая действительно касалась горячей, если сравнивать с моей ледяной.       Я нашла в себе силы поднять голову и посмотреть собеседнику в глаза. Он хмурился и, возможно, со стороны это выглядело как недовольство, но почему-то я была уверена в том, что он беспокоится. Обо мне? О себе? Терзает себя из-за того, что смог задеть моего супруга?        — Я… — получилось как-то хрипло, возможно, это из-за того, что в горле пересохло, — Прости, мне нужно… Я вспомнила… — что я лепечу?       Даже не успела договорить, что у меня есть дела — мужчина просто на секунду крепче сжал мою руку и мне очень хотелось верить, что он действительно поддерживает меня, искренне, а не просто из-за того, что так положено.        — Ужин был довольно вкусный, — с легкой полуулыбкой бросил он, смотря мне в глаза.        -Danke, — искренне произнесла я, легко освобождая свою руку и поднимаясь с места. Спасибо за понимание.       «Очнулась» уже в своей комнате, сидя на кровати и обнимая подушку. Совсем как маленький ребенок, который старается спрятаться от мира и забыть обо всех своих проблемах.       Уткнулась лицом в подушку, уже не сдерживая себя, воя раненным зверем. Хотелось громче, еще громче, но нельзя, нельзя чтобы услышали, нельзя, чтобы поняли, нельзя, чтобы увидели меня слабой. Плакать не хотелось, а после того как покричала, я поняла, что просто устала. Люди удивительны, они приспосабливаются ко всему и это касается не только погодных условий. Возможно, я уже привыкла к безразличию своего супруга, смирилась с тем, что он не чувствует ко мне то же, что и я, но я просто устала переживать.       Мне хотелось вернуться на несколько лет назад, стать маленькой Анной, которую балуют, которую окружают заботой и любовью, холят и лелеют, защищают. Хочу вернуться в те времена, когда я чистила яблоки отцу — неумело, но он все равно их ел, когда вышивала с матушкой, слушая её ворчание, но улыбка на родном лице не давала мне расстроиться. Закрыла глаза, мысленно оказываясь в знакомой беседке, которая поросла плющом. Я сидела с Рейчел на полу, и мы читали книги. Нам было весело, нам было комфортно, у нас был свой мирок, в котором мы были счастливы. Я хочу быть маленькой, чтобы полностью помещаться в её объятьях, вдохнуть запах яблочного пирога, а потом пойти и выпить с родителями мятного чаю, заваренного Томом, наблюдать за тем, как шутливо ссорятся Бенджамин с Люмьером.       Я хочу открыться кому-то, выплеснуть все накопившееся, но единственное, что я сейчас могу, это лежать и смотреть пустым взглядом в потолок.       Рейчел не придет, скоро она будет счастлива в браке.       Родители не придут, они верят в мое счастье.       Получается… я одна?       Нет, не одна, уже как три с половиной месяца не одна, но об этом не знает даже мой муж, а после сегодняшнего… Сколько я еще буду скрывать это? Когда придет время?       Когда все будет спокойно для меня?       Я услышала, как отворилось окно, пуская в комнату свежий и все еще немного морозный воздух.        — Какие же у вас неудобные окна! Приличным жнецам даже войти тяжело, — пробурчали знакомым голосом, и я резко подняла голову, расплывчато видя красную шевелюру.       Недалеко от меня стоял Грелль и только проморгавшись я смогла разглядеть его недовольное выражение лица. Сатклифф возмущенно бурчал, пытаясь еще раз открыть окно, которое придавило его штанину, из-за чего жнец стоял на одной ноге.       Лохматый, недовольный, с перекошенными очками, стоящий в странной позе и сверкающий желто-зелеными глазами мужчина выглядел до невозможности комично, но правильно.       С губ случайно сорвался тихий смешок, который Сатклифф даже не услышал, будучи полностью сосредоточен на своей проблеме. Я, наконец, оставила подушку в покое и подошла к нему, легко открывая окно. Грелль, до этого всеми силами тянущий ногу на себя, пошатнулся от неожиданности и чуть не упал, но только проскакал на одной ноге, удерживая равновесия, выставив руки в стороны. Несмотря на этот конфуз, Сатклифф только гордо фыркнул, будто все так, как и должно быть и вообще, все это было задумано.        — Какой же ты… — хихикая начала я.        — Рискни, — нахмурился Грелль, скрестив руки на груди и гордо вздернув подбородок.        — Потрясающий, — закончила я предложения, совершенно не лукавя.       Это действительно было еще приуменьшением: Грелль был необыкновенным, искренним, уникальным, единственным в своем роде. Наверняка он один такой жнец, был бы единственным даже среди людей. Он был ярким и эту яркость невозможно было подделать. Сатклифф сеял, сеял хаос, но в то же время ощущение правильности и иногда даже покой. Глядя на него, мне не хотелось плакать, не хотелось грустить, я просто была счастлива тому, что он есть. Рядом с ним все казалось каким-то незначительным и слишком… земным, обычным. С его приходом комната стала будто светлее, свет — ярким, мир — полным красок.       Я рада, что он со мной.       Грелль открыл и тут же закрыл рот, видимо, не совсем ожидая такой искренности, и как-то странно посмотрел на меня. Его мимика всегда была живой, глядя на это, мне хотелось улыбаться, и я не отказала себе в этом удовольствии.       Однако Сатклифф только нахмурился и, сделав один большой шаг, обхватил меня за щеки, заставляя приподнять голову. Мне только и оставалось, что растерянно хлопать глазами, пока он искал что-то в моем лице, с каждой секундой хмурясь все больше.        — Этот старик опять тебя расстроил? — это скорее был риторический вопрос, но я все равно ответила:        — Не совсем: я задела его и теперь мне стыдно, — неуверенно улыбнулась, прикрыв глаза. Только сейчас почувствовала, как сильно они пекут, будто песка насыпали, — У тебя появилось время заскочить ко мне?       Да, я пыталась перевести тему, но это был удачный ход! Потому что Сатклифф расплылся в довольной, нет, даже самодовольной улыбке, выставляя напоказ акульи зубы, и, отпустив мое лицо, сразу принялся вещать:        — Ты должна радоваться тому, что я закончил со всеми своими делами и буду с тобой целый месяц!       — И тебя так просто отпустили? — скептически протянула я, слабо себе это представляя.       Работа жнецом — это совсем не та работа, от которой можно отлынивать. Каждый день в стране умирают несколько человек и пусть даже в Департаменте жнецов много, это не значит, что у них легкий график. Грелль, как он постоянно мне говорил, являлся профессионалом, одним из лучших диспетчеров, хотя совсем не походил по внешним критериях. Отпускать столь ценного, пусть и весьма раздражающего работника было глупо.       Сатклифф будто ждал этот вопрос, тут же приосанился и начал накручивать на указательный палец прядь своих волос, кокетливо моргая:        — Ну, мной ведь занимается Уилли, — на словах «мной занимается» он закатил глаза и мечтательно вздохнул, игнорируя мой смешок, — А у него я знаю как просить.       Наверное, после такого я должна была подумать о чем-то неприличном, но я будто наяву увидела, как Грелль капризным высоким голосом канючит у своего любимого начальника отпуск и тот не сразу, но сдался, не в силах больше терпеть этой пытки.       Да уж, Грелль Сатклифф — это оружие, которое может уничтожить психику любого.       С ним мне было комфортно, несмотря на то, что он постоянно создавал много шума. Но мне нравилось сидеть с ним вот как сейчас: на кровати, а Грелль — на полу, свободно откинув голову мне на ноги. Еще более мне было приятно от осознания того, что это невозможное существо позволяет дотрагиваться до его волос — главной его гордости. Грелль был необычен в своей женственной красоте, которая в то же время сменялась брутальностью. Несмотря на то, что у него были длинные волосы, которым бы позавидовала любая женщина, они были растрепаны совершенно по-мужски. У Сатклиффа были длинные ресницы, и верхняя часть его лица выглядела женственно. А вот его улыбка была пугающей, совершенно не женской, но в то же время, когда он расслаблен, его черты лица смягчаются, делая больше похожим на девушку. Грелль был человеком, состоявшим из одних противоположностей.       Мягкая мужественность и твердая женственность.       Но сейчас он выглядел немного уставшим, изнеможенным настолько, что скулы стали видны только еще больше. Я никогда не замечала того, насколько он бледный: многие аристократы чтобы добиться такого эффекта наносят тонны пудры, но у Грелля эта бледность была естественной. Я могла с уверенностью сказать, что на его лице нет ни капли белил, максимум — накрашенные ресницы и губы, и то сейчас на нем не было даже этого. Непривычно было видеть Грелля столь спокойным и умиротворенным даже. На его лице всегда была какая-нибудь насмешливая гримаса или пугающая улыбка, но сейчас он даже не хмурился, лишь спокойно сидел, прислонившись к моим ногам и согнув ногу в колене. Грелль не дышал и это выглядело настолько пугающе, что я решилась провести рукой по его щеке, чтобы проверить, все ли в порядке.       Его кожа была холодной, пугающе холодной, как у мертвеца, и только подрагивающие веки заставляли убедится в обратном. Пальцы невольно дрогнули от одной этой мысли, но я вспомнила, что жнецы вовсе не люди, уже не люди. Они мертвы, они могут не дышать, у них не бьется сердце.       Не живые. Не мертвые. Не живые мертвецы. Просто существа.        — Тебе, наверное, не удобно на полу, — прошептала я, получив на это какое-то невнятное мычание, но, судя по тону, он уверял меня в обратном.       Хмыкнула, смелее проводя рукой по его лицу. Пусть кожа была холодной, но мне нравилось, а также нравилась эта гладкость. Интересно, у него растет щетина? Меня уже саму клонило в сон, но я упорно старалась держать себя в сознании, пусть зевки уже не удавалось скрыть. Тем более, засыпать на кровати, пока мой гость на полу было как-то неправильно и выглядело по-свински.       Аккуратно убрала ноги, из-за чего Грелль немного пошатнулся и немного приоткрыл веки, непонимающе следя за моими действиями. Я же, взяв в руки одеяло, спокойно села около мужчины, благо ковер не даст замерзнуть, и накрыла нас ним. Сатклифф шире распахнул глаза, с интересом оглядываясь, но потом удовлетворенно мурлыкнул, придвигаясь ко мне ближе и приобнимая за талию, то ли пытаясь согреть меня, то ли пытаясь согреться самому. В любом случае, я против не была, поэтому спокойно облокотилась на него, сверля его лицо взглядом.       Я вдруг вспомнила Гробовщика — он ведь тоже жнец, но очков не носит. Может, зрение жнецов не настолько уж плохое?        — Ты когда-нибудь снимал очки? — с интересом протянула я, и Грелль даже открыл один глаз, балансируя на грани сна и яви. Тем не менее, он действительно задумался, хмурясь, но я не подгоняла, терпеливо ожидая ответа.        — Кажется, это случилось в позапрошлом веке, — неуверенно вымолвил он, но потом, решительно кивнув, продолжил уже более твердо, — Да, тогда один человек не хотел умирать, из-за чего забрать его пленку воспоминаний было очень трудно. Ну и во время сбора душ мои очки слетели, а я раздавил их каблуком.       Вдруг Грелль покраснел, судя по всему, вспомнив о кое-чем постыдном для него. Сон как рукой сняло, и я уже с более живым интересом посмотрела на Сатклиффа, ожидая продолжения истории.        — Меня нашел Уильям, спрашивающего у дерева дорогу до ближайшего цирюльника, и отвел меня в Департамент. Больше я не желаю повторять этот опыт.       Я невольно зависла, стараясь представить всю эту картину, а потом прыснула, заставив собеседника мучительно покраснеть.Теперь мне стало понятно, почему очки Грелля с цепочкой — опасается потерять их.       Но я была бы рада увидеть его без очков.       Представить Сатклиффа без красных очков с черепками на цепочке — это то же самое, что представить Лау Тао во фраке — невозможно, но оттого желание увидеть это становилось еще более желанным.       Не отказывая себе в удовольствии, я тут же коснулась дужки его очков, без слов предупреждая, что хочу сделать.       Грелль резко отклонился, в шоке глядя на меня, а я так и застыла с протянутой рукой, не зная, что делать дальше. Значит, не судьба, наверное.        — Зачем ты?..        — Прости, — улыбнулась я, неловко сжав руку в кулак, и отведя глаза, — Просто мне стало интересно.       Да, так себе оправдание, но здесь не было потребности лгать и придумывать что-то, чтобы он меня понял. Я видела, как Сатклифф нахмурился, напряженно обдумывая что-то и нервно постукивая пальцами и своей коленке. Но если я не могу увидеть его без очков, то…        — У меня есть подарок для тебя, — быстро сказала я, стоило увидеть, как он открыл рот, чтобы сказать хоть что-то.        — Подарок? Мне? — но, стоило ему услышать мои слова, тут же захлопнул его, удивленно приподнимая брови. Ах, его мимику так легко читать! Не только легко, но еще и приятно.       Меня терзали двоякие ощущения: с одной стороны — мне было безумно интересно увидеть реакцию Сатклиффа на мой подарок в виде платья, сшитого Ниной, но с другой — страшно, вдруг ему не понравится? Нет, он любит красивые вещи (а это платье, я уверена, просто прекрасное), но вдруг он меня не так поймет? Да, он любит советовать мне что надеть, у него просто отличный вкус, он действительно хорошо в этом разбирается, но одно дело разбираться в фасонах платья, совсем другое — самому надеть.        — Он за ширмой, — подсказала ему я, с улыбкой глядя на то, как он тут же подскочил и стремительным шагом направился в указанную сторону, — А почему ты так удивился?..        — Кья-я-я-я!       Испуганно вздрогнула от этого крика, полного то ли ужаса, то ли восторга — сложно было разобрать. Визг у него получился чисто женским и это почему-то странным образом меня успокоило.       И вот из-за ширмы буквально вылетает что-то на подобии красного пятна, настолько быстро «оно» двигалось. Но вот «оно» резко останавливается и плюхается напротив меня на колени, глядя шальными глазами. Мне показалось, что его глаза посветлели на несколько тонов, становясь еще ярче. Грелль взял меня за плечи, начиная меня легко потряхивать.        — Это то, что я думаю? — как заведенный тараторил он, не затыкаясь ни на миг.        — Не знаю, о чем ты думаешь, но это платье — мой тебе подарок, — честно призналась я, чувствуя невероятное облегчение от того, что ему оно все-таки понравилось.       Когда я впервые посмотрела на платье, то поняла одно — Нина превзошла саму себя. Оно было даже лучше, чем я могла себе представить: черного цвета с элементами красного, вырезы на груди и на спине — они уже могли стать вызовом обществу, вызовом моде и консервативности. На манекене оно выглядело просто прекрасно — не пышное, но и не скромное, с украшениями, которые не бросались в глаза, но знающие люди быстро могли заметить эту роскошь. Я представляла себе платье красного цвета и сразу же сказала Нине, что платье желательно должно быть именно алого цвета. Нина Хопкинс учла мои пожелания, но все равно сделала по-своему и не скажу, что это было плохо. Казалось, обрадоваться еще больше просто невозможно, но я давно должна была понять, что слово «невозможно» — один из синонимов к слову «Грелль».       Сатклифф улыбнулся еще шире, из-за чего мне казалось, что я вижу все его зубы. Буквально. Вот именно сейчас он действительно напоминал сумасшедшего: волосы торчат во все стороны, безумная акулья улыбка, фанатично блестящие глаза…       Счастливый сумасшедший.        — Черно-красное платье с сексуальным вырезом — да я же об этом мечтал! — наконец возликовал он, порывисто заключая меня в объятья.       Я расхохоталась, откидывая голову назад, сыто жмурясь, когда на лицо посыпались хаотичные поцелуи, которые, как бы не говорили в романах, совершенно не были похожи на крылья бабочки, наоборот — крепкие, весьма ощутимые и даже звонкие. Таким я его еще не видела, но мне очень нравится это и, более того, еще больше мне нравится осознание того факта, что причиной его безудержной радости являюсь именно я.        — Кстати, — Грелль резко отклонился, все еще продолжая держать мои плечи, будто я вот-вот могла сбежать, — К чему этот подарок?       Я улыбнулась этому искреннему непониманию, в который раз мысленно отмечая, что слишком часто делаю это рядом с ним. Посмотрела в окно, около которого совсем недавно прыгал Грелль, и зажмурилась от светящего в глаза света от закатного солнца. Кажется, через две минуты стемнеет, нужно обязательно зажечь благовония, подаренные Лау перед уходом.        — В тот день, когда мы познакомились, было так же светло, как и сегодня, — будто бы невзначай бросила я, не смотря на своего собеседника, но буквально кожей чувствуя его замешательство, слыша, как вертятся в его голове шестеренки.       Несколько лет назад, именно в этот день я впервые увидела красноволосого мужчину, который оказался сумасшедшим, верящим в то что является Богом Смерти. Кто же знал, что эта встреча станет для меня роковой? Если бы я не зашла в ту палату, то я бы не познакомилась с Сатклиффом. С ностальгией вспоминаю те времена, когда говорила: «Это последняя встреча и, слава реинкарнации, после этого я его не увижу». Тогда я, как мне казалось, искренне ждала того дня, когда он исчезнет из моей жизни, перестанет нервировать меня своим поведением, своим присутствием. Кто же мог знать, что уже через несколько лет я не смогу представить жизни без него, как бы пафосно и банально это не звучало?        — Уже пять лет как мы с тобой знакомы, — все-таки не удержалась я и, под чужим шокированным взглядом, наклонилась к нему, поцеловав в щеку, — С годовщиной, Грелль.       Пять лет. Кто бы мог подумать?..       Я видела, как Грелль открывал и тут же закрывал рот, не в силах что-то сказать. Наверное, это очень редкий момент, когда Сатклифф не знает, что сказать и просто молчит.        — С годовщиной, — заторможенно повторил жнец, смотря куда-то мимо меня, видимо, всеми силами стараясь переварить услышанное. Но уже через секунду. Несколько раз при этом моргнув, он уставился на меня, даже не пытаясь скрыть удивления на лице и в голосе, — То есть, ты все это время помнила?        — Конечно, — разве могло быть по-другому? — В любом случае, наше знакомство просто невозможно забыть.        — И ты приготовила подарок по этому случаю специально для меня?        — Конечно, — ответ не изменился, — Просто, я подумала, что не каждому смертному выпадает такой шанс, как познакомиться с шинигами и при этом вести с ним дружбу несколько лет, — на последних словах я не удержала веселого смешка.        — Пять лет… Дружба со смертным… — пробормотал он и, неожиданно для меня, громко хлопнул себя ладонью по лбу, и, прежде чем я успела действительно заволноваться, громко рассмеялся.       Грелль любил смеяться и делал это довольно-таки часто. Мне казалось, что я знаю все тембры голоса к каждому его смеху, все вариации: ехидного, счастливого, истерического и даже неуверенного. Но сейчас в нем было столько эмоций, что я не все могла понять, не могла разделить что-то новое от уже известного мне довольного смеха. Было странно видеть Сатклиффа с широкой улыбкой, которая вдруг оказалась настолько мягкой, что даже пугающего вида зубы не могли испортить этого впечатления. Или же я просто давно привыкла к этому, настолько, что смогла отличать почти что неуловимую мягкость во всем этом?       Но вот мужчина более-менее успокоился и посмотрел на меня, с улыбкой утирая капельки почти незаметных слез в уголках глаз. Я заворожено следила за этой новой мимикой, открыто признавая, что теперь он стал… красивее.       Хах, если бы Уильям мог увидеть его!..       Видимо, увидев что-то в моем взгляде, Грелль тут же одернул себя, наиграно нахмурившись.        — Прекращай уже делать это, — независимо фыркнул Сатклифф, скрестив руки на груди, продолжая сидеть напротив меня.       Немного подумав, он потянулся к своим очкам с весьма очевидными намерениями. Я тут же встрепенулась, невольно подавшись вперед, упираясь руками в ковер на полу.        — Постой-постой, что ты делаешь?        — Заткнись и просто получай удовольствие, госпожа. Считай это моим подарком на годовщину.       И прежде, чем я успела еще что-то сказать, снял их. А после… А после никаких слов не осталось, стоило Греллю каким-то расфокусированным взглядом посмотреть куда-то мимо меня. Наклонилась к нему чуть ближе, первым делом рассматривая чужие, но такие родные глаза, не скрытые за стеклянными линзами. Впрочем, ничего особо не изменилось, цвет остался прежним, не меняясь ни на тон, ни светлея, ни темнея — обычные, насколько это было возможно, желто-зеленые глаза. А вот лицо… Кто бы мог подумать, что очки или их отсутствие могут настолько сильно менять лицо человека?       Грелль Сатклифф без своих дерзких красных очков выглядел совершенно по-другому, более беспомощно. Мужчина беспокойно хмурился и поджимал губы, все продолжая глядеть куда-то мимо меня. Я видела, как он судорожно сжимает пальцы и то и дело отдергивает себя, стоило потянуться к очкам, висящим на уровне груди на цепочке. Черепки задорно звякнули, ударившись о его пуговицы, и тут же замолчали, возвращая ту самую нужную тишину.        — Ты где? — ошарашил меня этим вопросом Сатклифф, и я поняла, что он смотрел мимо меня не потому что не хотел встречаться со мной взглядом, а потому что очень, очень плохо видел меня. Наверное, сейчас я для него сплошное красное пятно.       Оттого еще более странным и в то же время прекрасным казался его поступок.        — Немного левее, — подсказала ему я, и Грелль совсем немного скосил глаза, хмурясь еще больше. У него был расфокусированный взгляд и это, если честно, немного пугало, настолько, что я тут же попыталась скрасить неловкость, — Немного ниже. Левее. Теперь правее…        — Ты издеваешься?! — разъярённо крикнул Грелль, и я даже вздрогнула от неожиданности, хотя страха из-за этого не ощущала.        — Немного, — честно кивнула я.       Сатклифф провыл что-то непонятное, тут же напяливая на себя очки, не стесняясь громко возмущаться:        — Что б я еще раз так унижался! Даже если на кону будет…       Я только кивала на каждое его слово, даже не думая оправдываться или отрицать что-то, потому что именно такой реакции я тоже жаждала увидеть.        — В шкафу стоят красные туфли, подобранные именно к этому наряду, — как можно более загадочно обронила я, замечая, что Грелль уже забыл о своей «обиде» и со странным выражением лица смотрит на меня, — Надеюсь, это загладит мою вину?        — Анджелина, я так рад, что познакомился с тобой!

*****

      Я застыла перед большой деревянной дверью, за которой для меня находилась пропасть, к которой я все равно почему-то шла уверенным шагом.       Робко подняла руку, но тут же мысленно дала себе подзатыльник, коря себя за это жалкое поведение, и громко постучала в резную дверь и гордо вздернула подбородок прежде, чем войти.       Запах свежей акриловой краски — это было первое, на что я обратила внимание, и уже потом я увидела комнату. Мастерская за это время ничуть не изменилась, что не удивительно, разве что появилось несколько новых картин, непременно закрытых тканью. Даже на мольберте, стоящем в центре комнаты, была темная ткань. Сомневаться в том, кто там нарисован, не было нужды, вот только я уже не чувствовала ничего по этому поводу — привыкла к картинам. Хах, люди действительно удивительные, они приспосабливаются даже к боли.       Недалеко от мольберта на маленьком столике стояла бутылка виски, старая книга с затертой обложкой, монокль и недокуренная сигара в хрустальной пепельнице. Странно, но дыма я не ощущала, наверное, этот запах перебивал запах краски.       Ближе к стене, на маленьком, но удобном диванчике сидел Габриэль, крутящий в руках… Я сглотнула, на секунду замерев от испуга — в руках он держал немного увядшую золотую розу, одну из тех двух, что я недавно оставила на могиле миссис Потс.       Потускневшее золото на лепестках уже сияло не так ярко, покрываясь серым цветом, предзнаменовавшим одно — скоро завянет. Аккуратно обрезанный стебель был совершенно беззащитным без своих острых шипов, которые я выдергивала с особой осторожностью, хотя, наверное, это было лишним: роза перестает быть розой, если утратит свою главную особенность.        — Анджелина, — бросил он, кинув один безразличный взгляд, тут же возвращая все свое внимание увядающему цветку, — Что-то случилось?       Вместо этого вопроса я отчетливо слышала настоящий, который он не мог сказать вслух:       «Зачем ты пришла сюда?». Верно, мне не место в обители его мыслей и чувств, но.        — Я пришла поговорить, — да, уже давно пора это сделать.       Доктор Брикман кивнул, и я выдохнула, медленно и тихо подходя к нему. Казалось, каждый вздох здесь будет услышан, усилен в троекратном размере. У меня даже возникла мысль, не слишком ли я громко думаю. Как банально и глупо.       Я села на самый край дивана, даже не смотря в сторону своего супруга. Мы с ним говорили однажды, тогда, в моей комнате. Я только убрала смычок со струн скрипки и тут же получила комплимент. Тогда он пришел поговорить, прямо как я сейчас. Тогда мы даже не сидели, просто стояли около дверей, будто желая отступить, сбежать, когда станет совсем невыносимо. В тот день говорил только он, я лишь слушала: о нем и о ней. Леди Шарлотта в его памяти была такой же, как и при жизни, что заставило меня понять: он любил не образ золотоволосой красавицы в своей голове, он любил её настоящую, с дерзкими светло-голубыми глазами, сединой в волосах и морщинками на лице, её острый язык и своеобразный характер. Я слушала и понимала: ко мне он никогда не будет относится хоть немного так же, как с покойной леди.        — Эти розы прекрасны, не находишь? — тихо прошептал он, вертя в дрожащих (от эмоций или от старости?) пальцах хрупкий цветок, — Хотя тебе ведь нравятся ликорисы.        — Все цветы прекрасны по-своему, тебе ли не знать, — хмыкнула я, намекая на его натуру художника, ценителя прекрасного, на что он даже улыбнулся краешком губ, — Но еще более привлекательны их значения.        — Ты знаешь, на её могиле всегда стоят желтые розы. Она их любила намного больше, чем те ирисы, которые я ей дарил.       — Думаю, ей претило их значение, — особенно, когда дарил их именно ты. Доктор хмыкнул что-то на подобии согласия. Тишина — мы не сговариваясь решили сделать минуту молчания в память о миссис Потс.       Вздохнула, рефлекторно положив руки на живот в защитном жесте. Это ведь я пришла поговорить с ним, так почему же опять выслушиваю это — все то же самое, смысл сохраняется, только слова меняются.       Я опять вспомнила тот день, когда мы решились поговорить о наших отношениях.        — Ты тогда просил прощения, — прошептала я, прикрыв глаза, мысленно возвращаясь в тот день.       Габриэль, наконец, оторвал глаза от цветка, и впервые за все это время посмотрел на меня. Так непривычно видеть его сутулым. Наверное, все еще болит спина, поэтому трость стоит недалеко от него, прислонившаяся к стене. Доктор смотрит пристально, будто пытается выяснить кое-что важное, и тут же подавленно усмехается:        — Но ты пришла не для того, чтобы дать мне его.        — Не для этого, — согласилась я, сжимая руки. Хотелось опереться на спинку дивана, поджать под себя ноги и закутаться в шаль, вот только шали на мне сейчас нет, а так сесть я не решалась, — В тот раз ты говорил, теперь же позволь сделать это мне.       Доктор хмыкнул и кивнул.       Мы замолчали.       Мысли путались, и я лихорадочно пыталась зацепиться хотя бы за одну, но они все так же ускользали от меня, подобно песку из старых часов.        — Во-первых, я хотела извинится за то, что сказала во время ужина, — кое-как выдавила я из себя, прекрасно осознавая, что поступила нехорошо, если не мерзко.        — Ничего страшного, я тоже повел себя неподобающе перед гостем.        — Замолчи и дай мне договорить! — не выдержала я, и, встав с места, раздраженно всплеснула руками, чувствуя, как что-то внутри возмущенно колеблется.       Габриэль послушно заткнулся, но скорее всего это было от неожиданности: его глаза забавно округлились и впервые за несколько месяцев он потерял привычную невозмутимость и показное равнодушие. Он, наконец, оставил в покое розу и посмотрел на меня уже более заинтересовано.       Так, Анджелина, выдохни и успокойся, тебе нельзя сейчас выставлять себя истеричкой.        — Я… — вздохнула, оттягивая момент, судорожно подбирая слова и складывая их в более-менее нормальное предложение, — Большую часть своей жизни я восхищалась тобой, как гением медицины и была горда тем фактом, что мы с тобой можем спокойно общаться. Я никогда ничего особенного не ждала от этого брака, правда, потом начала только мечтать об этом, а еще позже, когда в нашем доме появилась миссис Потс и этого делать не могла.       Прямо посмотрела на доктора, чтобы заметить, не задели ли его мои слова, но он все так же слушал внимательно и даже не думал перебивать, хотя, наверное, он тоже хотел что-то сказать. Ну уж нет, все это время я была вольным слушателем его монологов, теперь его очередь как фиктивного, но все же моего супруга.        — Ты ведь видел мое настоящее отношение к тебе, даже не думай отрицать — не мог не увидеть, — хмыкнула я, уже стараясь не смотреть на него. Повела плечами — как-то зябко стало. Может, это из-за мандража? — Я хотела дать тебе время для скорби, дать время прийти в себя. Я терпела, правда терпела, но… Но ты все продолжаешь скорбеть! Я начала ревновать тебя к золотым пятнам на твоих рубашках!        — Ты хочешь обвинить меня в этом? — резко спросил мужчина, тянясь за тростью, видимо, чтобы подняться.       Замолчала, даже не думая скрыть своего удивления. Мысленно прокрутив в голове свои же слова, поняла, что со стороны действительно могло звучать как обвинение. Я только что выставила себя эгоистичной маленькой девочкой, которая думает, что вокруг неё крутится целый мир. Да, наверное, это так. Так для людей, которые меня совсем не знают! Габриэль, я ведь прожила с тобой столько времени, что ты уже точно должен был понять настоящую меня! Габриэль, ты же такой внимательный, такой умный, так неужели эмоции настолько затопили тебя, что ты попросту не хочешь открыть глаза и включить, наконец, мозги?!       От этих мыслей я пришла в бешенство, настолько, что сама не заметила, как подскочила к нему, грубо откидывая трость, которая с громким стуком прокатилась по полу и остановилась. Тишина прерывалась лишь нашими тяжелыми дыханиями. Почему же ты так яростно смотришь на меня, доктор? Почему ты думаешь, что я опять делаю что-то не то, говорю что-то не то? Неужели я кажусь тебе недалекой стервой? Или же…        — Да ты просто придумал себе удобный образ, — пораженно прошептала я, заглядывая ему в глаза. В серых глазах отражалось мое лицо, и оно было настолько перекошено неверием и шоком, что казалось мне чужим. Это быстро привело меня в чувство и дало силы на новую вспышку ярости, — Очнитесь, доктор, и просто подумайте! Хоть раз обратите внимание на меня, когда это действительно нужно! Мне надоело притворяться и говорить, что все хорошо!        — Ты обвиняешь меня в том, в чем я не виноват, Анджелина! — тоже вспылил доктор, игнорируя мои руки, крепко схватившие его за плечи, — Ты казалась мне достаточно эрудированной и чуткой чтобы понять!        — Я достаточно внимательная, чтобы заметить, что ты три с половиной месяца существуешь и гниешь в этой пыльной мастерской! Три с половиной месяца! Сколько это будет продолжаться?!        — Я всю жизнь буду скорбеть, и ты не смеешь упрекать меня в этом!        — Скорби сколько хочешь, я не прошу тебя перестать это делать! Завешай весь свой особняк её портретами и пей свой чертов виски! Я злюсь не потому что ты губишь себя и даже не в том, что я, не дай реинкарнация, тебя ревную к призраку. Я просто в бешенстве от того, что ты губишь меня и нашего ребенка!       Мне казалось, что уже покрывшуюся коркой рану опять расколупали, столь неконтролируемо лились из меня слова.       Я оттолкнула доктора и отошла на несколько шагов, с каким-то злорадным удовлетворением окидывая замершего доктора взглядом. Что, не ожидал от меня такой экспрессии? Столь пугающей искренности? Но ты же так этого хотел, буквально жаждал, чтобы я была собой! Так вот она — настоящая я! Вот она я — злобная и истеричная, нетерпеливая и легко воспламеняющаяся!       Поздравляю, Габриэль, теперь я могу открыто сказать, глядя тебе прямо в глаза: ты упал в моих глазах.        — Ты беременна? — заторможено переспросил доктор, мигом приводя меня в чувства.        — А Вы только это услышали? — фыркнула я, чувствуя, как скоро начинаю остывать. В груди было приятное, оттого и пугающее опустошение, — Три с половиной месяца.       Фиктивный супруг как-то по-новому взглянул на меня, задержавшись взглядом на моем животе. Он не так сильно выпирал, да и домашнее платье удачно его скрывало, создавало впечатление, что я выбрала пышный фасон. От чужого взгляда, такого странного и пугающего, руки сами легли на живот. Предупреждающе сверкнула глазами: пусть только попробует сказать что-то о моем ребенке.        — Но почему ты молчала?       Что?..       В груди защекотало, и эта немного болезненная щекотка тут же перешла к горлу, а потом. Я расхохоталась, хохотала долго и с чувством, запрокидывая голову и периодически совсем не женственно икая.       Почему? Почему?! Это очередное обвинение в мой адрес?        — Потому что ты живешь мечтами, продолжая упорно отрицать реальность, — кое-как хрипло выдавила из себя, обмахиваясь руками, пытаясь прогнать жару.       Обвинения. Вечные обвинения. Куда подевался тот забавный старичок, с которым я встретилась несколько лет назад, на приеме королевы? Веселый, жизнерадостный, проницательный и с юмором — это ведь не было иллюзией или моим наваждением. Может, я просто замечала только эту его сторону? Он видел во мне неразумного эгоистичного ребенка, я же — воплощение всего прекрасного и удивительного.       И вот сейчас мы стоим напротив друг друга, смотря уже совсем другими глазами.       Мир доктора уничтожен — я оказалась вовсе не малодушной и у меня были причины «странного и неправильного» поведения.       Мой мир разрушен — мистер Брикман оказался вовсе не милым старичком, в которого я влюбилась.       Он ненавидел мой образ.       Я любила его образ.       И вдруг оказалось, что мы вовсе не знаем друг друга. Кто мы друг для друга? Незнакомцы по сути, которые живут в одном особняке. Кто ты, незнакомец?       Кристально ясно поняла — он не тот, кого я любила. Да и любила ли я его, или просто уважала? Иногда так легко перепутать эти чувства.        — Анджелина, — он сделал первый шаг ко мне, тут же согнувшись от боли в спине.       Я все еще чувствовала беспокойство по этому поводу, настолько сильное, что сама подбежала к нему и подала трость, которую сама же и откинула несколько минут назад. Доктор с готовностью оперся на неё одной рукой, другой тут же хватая мое запястье, которое я мягко освободила. Зачем ты смотришь на меня так? К чему эта сентиментальность после того, что мы только что высказали друг другу?       Я развернулась и, не говоря ни слова, направилась к выходу из мастерской. Мне уже нечего здесь делать.       Только когда пальцы схватились за дверную ручку, я повернула к нему голову, впервые найдя в себе силы улыбнуться ему искренне:        — Мне не нужна твоя жалость и поблажки, Габриэль, как и тебе не стоит утруждать себя лишними извинениями — я все равно не смогу простить тебя.       Я ушла даже не хлопнув дверью напоследок, но мне все равно казалось, что я громко поставила точку.

*****

      Следующий день казался мне ярким и солнечным.       Я крутилась напротив зеркала и с любопытством разглядывала себя, замечая, что выгляжу еще не так бледно и пропали мешки под глазами. Мне казалось, что даже мои волосы посветлели, став более насыщенными. Я с удовольствие разглядывала себя, облаченную в очередное красное платье, которое уже не так сильно скрывало то, что я беременна. Стала к зеркалу боком, любовно оглаживая его, улыбаясь.        — Когда ты родишься, я стану для тебя самой лучшей мамой.       Интересно, а кто у меня будет: мальчик или девочка? А как будет выглядеть? Насколько сильно будет похож на меня? У ребенка будут красные волосы и глаза? А черты лица?        — Госпожа, стол уже накрыт, — протараторил Грелль в образе неумелого дворецкого, но стоило дверям закрыться, как он тут же успокоился и посмотрел на меня.       Меня немного пугало то, как очки скрывают его глаза, из-за чего мне иногда казалось, что у него нет верхней части лица. Наверное, линзы действительно были слишком толстыми, а Грелль еще прекрасно знал, как стать так, чтобы солнечный свет падал на стекла, ярко отражаясь.       Сатклифф застыл и немного прищурился, цепко оглядывая меня, будто не в силах понять, что же во мне изменилось.        — Ты выглядишь… счастливой, — запнулся он, подходя ближе, запнувшись по дороге.       Дворецкий с полузадушенным писком начал падать, но я вовремя подставила ему руку, за которую он тут же ухватился и устоял на ногах. Я лишь немного пошатнулась, но устояла на ногах и со скрытым беспокойством начала осматривать мужчину, который уже привычно бурчал о том, как ненавидит эти чертовы очки, сделанные в мире людей. Хах, с таким темпом он вернется в Департамент покалеченным. Хорошо, что повторно умереть нельзя.        — Просто настроение хорошее, — счастливо выдохнула я, вспоминая его вопрос.       Грелль нахмурился, видимо, пытаясь вспомнить к чему я это, а потом моргнул и неестественно для себя нахмурился, подозрительно разглядывая мое умиротворенное лицо.        — Только не говори, что ты простила этого старого маразматика? — буквально проскулил он, складывая руки в умоляющем жесте.        — Он все еще мой супруг, так что давай без выражений, — да уж, чего я ожидала от вечно эмоционального Грелля? Что он просто замнет эту ситуацию и, послав свое любопытство куда подальше, молча сопроводит меня к завтраку? Это даже для мечты слишком нереально.        — Ха, да если он что-то вякнет в мою сторону, я мигом окрашу его в красный цвет, — независимо фыркнул Сатклифф, поправляя галстук. Обреченно выдохнула, мягко оттолкнув его руки в белых перчатках, сама завязывая новый узел. Грелль благодарно кивнул, услужливо вытянув шею, чтобы мне было удобнее, и продолжил говорить, — Так вот, ты будешь последней дурой, если простила его и дала ему третий шанс!       Хмыкнула, понимая, что в какой-то мере он прав, я бы перестала уважать себя, если бы действительно простила его и продолжила жить, как ни в чем не бывало. Я была бы наивной дурочкой, если бы продолжала верить в то, что после этого мы заживем как настоящие супруги. Так забавно, что когда говорил Габриэль, когда первый подошел ко мне, этот разговор не дал мне ничего, он был почти что бессмысленным, разве что помог понять, что бесполезно рассчитывать на отношение, нужное мне. Вчера же я не нарочно задела его и себя, тем самым заставляя выговориться и сказать то, что мы на самом деле думаем друг о друге.       Именно благодаря вчерашнему я поняла, как на самом деле я к нему отношусь.        — Но я не идиотка, Грелль, — сказала я, проникновенно взглянув в чужие глаза, которые тут же расширились от понимания того, что именно я имела ввиду.        — То есть ты… — он не договорил, что-то радостно запищав, тут же сгребая меня в охапку.       Я охнула, но с радостью ответила на объятья, уже привычно пряча лицо у него на плече. Какой же он, все же, смешной.        — Все мужики козлы! — воскликнул Грелль, давая мне понять, что у него тоже проблемы на личном фронте.        — Даже Уильям? — хитро спросила я, подняв голову, сверкая лукавым взглядом.        — Не задавай таких сложных вопросов, когда я пытаюсь тебя подбодрить, — предупредил меня жнец, клацнув зубами перед моим носом.       Рефлекторно отшатнулась, не сумев подавить писк, стоило острым зубам оказаться в нескольких сантиметрах от моего лица. Эта часть Грелля Сатклиффа всегда была немного пугающей, но сейчас, когда он начал ею «угрожать», я вдруг поняла, что эти зубы не только могут быть страшными, но еще и очень острыми. Такой действительно откусит палец по локоть и, боюсь, не фигурально.       Мужчина расплылся в удовлетворенной улыбке. Чеширский кот. Точно он. Такая широкая улыбка, пугающая, но родная улыбка. Мне даже показалось, что вот-вот Грелль пропадет, растает в воздухе сначала тело, потом голова и только в конце — широкая улыбка.        — Я бы хотела увидеть тебя в платье, — призналась я, действительно желая этого. Наверное, оно бы ему шло.        — И увидишь, я тебе это обещаю! Так, я ведь не просто так зашел! — опомнился мой дворецкий, отходя от меня на несколько шагов, буквально на глазах становясь другим человеком — не в плане внешности, а поведением, — Все уже готово к завтраку, госпожа.       Кивнула, молча следуя за Греллем, который услужливо открыл мне дверь.       Настроение все еще было прекрасное и только сейчас я почувствовала, что действительно голодна.       Я уже начала спускаться с лестницы, как тут же замерла, с удивлением глядя на человека, сидевшего за столом и ожидавшего меня. Сегодня был будний день, день, когда Габриэль рано встает, на завтрак приходит лишь единожды, то есть почти никогда, и возвращался поздно вечером. Слуги всегда специально готовили для него — это уже было привычно, и никто не обращал внимания на то, что у него сбитый график. Но вот он, доктор Габриэль Брикман, мой фиктивный супруг, сидит за столом, читая газету, и даже не притронулся к еде — его тарелка была чиста, а столовые приборы лежали ровно на своем месте.       Он поднял голову и улыбнулся уголками губ, стоило нашим глазам пересечься, что заставило меня только больше нахмуриться.        — Доброе утро, Анджелина, — поздоровался он, приветливо кивнув, но я не сказала ни слова, скорее, из-за шока.       Признаюсь, первое, что я захотела сделать, увидев его, это развернуться и уйти, забыв о завтраке, но поняла, что это будет выглядеть как попытка бегства, когда я сама ничего не сделала. Поэтому я на секунду прикрыла глаза, чтобы собраться с мыслями и силами, и продолжила спокойно спускаться вниз.       Грелль отодвинул стул, помогая мне сесть, и молча стал за моей спиной, внимательно следя за тем, не нужно ли мне что-нибудь подать. Он аккуратно налил мне чаю, лишь немного расплескав на блюдечко, но я, уже привычная к этому, спокойно промокнула лужицу салфеткой.        — Ты разве не должен сейчас быть на работе? — как можно более незаинтересованно спросила я, стараясь не смотреть ему в глаза.       Я без понятия, как говорить с ним после моей вчерашней тирады. Разве он не должен меня еще больше игнорировать и начать избегать меня? Злится за грубые слова? Что во всем этом пошло не так? Или же он решил стерпеть все это ради ребенка. Решил позаботится о своем наследнике?        — Я решил сделать себе выходной и провести время со своей женой, — просто ответил он, пожав плечами, будто это было обычным делом — бросать все дела ради меня, — Разве ты не рада?        — Я рада, что Вы нашли время для отдыха, дорогой супруг, — вежливо парировала я, приступая к еде.       Сегодня на завтрак была овсянка, варенное яйцо, сосиски и овощи. Эта простая еда на данный момент казалась мне деликатесом, так что я тут же забыла обо всем на свете, полностью сосредоточившись на вкусе. Интересно, а как кошки мурчат? Как они это делают? Если бы я знала, то наверняка сама бы сейчас во всю мурлыкала и щурила от удовольствия глаза.        — Вкусно?       Подняла голову, недовольно смотря на мужа, который посмел отвлечь меня от еды, но тут же взяла себя в руки и, приосанившись, благосклонно кивнула.        — Я рад, что тебе понравилось, — выдохнул он и тут я уже подобралась, с подозрением косясь на свою порцию. Он это сам готовил? Да не может быть, он сам мне когда-то говорил, что не умеет ничего, кроме рисования и лечения людей. Видя мой непонимающий взгляд, он пояснил, — Я приказал слугам приготовить это — это вкусно и полезно для организма.       После этих слов уже кусок в горло не лез. Я сглотнула, чувствуя, что меня почему-то подташнивает. Молча отставила столовые приборы и отодвинула тарелку, тут же скрестив руки на груди. Под недоумевающим взглядом супруга повернулась к «дворецкому»:        — Грелль, принеси мне бангеры, несколько обычных бутербродов, яйцо пашот и вишню в шоколаде.        — Сию минуту, госпожа, — поклонился Сатклифф и тут же рванул с места.       Только когда двери закрылись послышался жуткий грохот и сдавленный крик, судя по всему, упавшего Грелля. Я лишь пожала плечами и молча приступила к чаю.        — Ты ведешь себя как ребенок, — вздохнул доктор и мне тут же захотелось запустить в его усталое лицо чашку этого самого горячего чая.        — Иронично, не правда ли? — холодно поинтересовалась я, скривив губы в усмешке. Кстати, только сейчас заметила, что в зале нет Дитриха. Странно, обычно немец всегда пунктуален и не посмел бы проспать, находясь в чужом особняке, — А где наш гость?        — Господин Дитрих изъявил желание потренироваться во владении шпагой в нашем саду. Кажется, — доктор посмотрел на часы, — прошло уже полтора часа. Думаю, он скоро спустится к нам, когда сменит одежды.        — Превосходно.       Мы сидели молча, даже не поглядывая друг на друга. Доктор отставил газету и тут же принялся читать очередную книгу по медицине, поправив монокль, пока я жестом руки приказала горничной подать мне ту же газету. Стоит ли говорить, что мой приказ тут же выполнили?       В Англии была тишь да гладь, хотя на первых страницах было написано о скорой свадьбы графа Фантомхайва и, я была уверена, что эта тема горячо обсуждаема в высших кругах. Как же, сам Цепной Пес Её Величества выбрал себе в жены графиню Даллес, обладательницу нескольких приютов для бездомных и детей (больше всего, естественно, детей).       Дитрих в самом деле вернулся буквально через три минуты после нашего с супругом разговора, желая нам доброго утра. Он уныло посмотрел на овсянку, но с еле-слышным вздохом начал завтракать.        — Что пишут? — незаинтересованно обронил он, чтобы убрать напряженную тишину.        — О скорой свадьбе Фантомхайва с сестрой, — вздохнула я, передавая ему газету, по строчкам которой он бегло прошелся взглядом, хмыкая, стоило ему наткнуться на знакомые фамилии.       — Aber was für ein glück liches Gesicht hat er! (Но какая же у него довольная морда!) — пренебрежительно бросил немец под мой согласный вздох.       Да уж, мы на одной волне.       В обеденную залу зашел Грелль, катя перед собой тележку с едой. Стоило тарелке с бутербродами оказаться на столе, как глаза немца заинтересовано блеснули, и он живо подался вперед, тянясь за одним бутербродом с колбасой, яйцом и зеленью.       — Тебе нужно есть более сбалансированную еду, — назидательно подняла указательный палец я, на что мужчина недовольно закатил глаза.        — Я только что закончил тренировку, мне нужно питаться чем-то более существенным, нежели овсянкой.        — Вот-вот, ты обнуляешь весь эффект от своих упражнений со шпагой.       Дитрих промолчал, но красноречиво посмотрел на мою тарелку. Я, все так же глядя на него, проткнула вилкой яйцо пашот, из-за чего желток свободно вытек на тарелку, и я тут же макнула в него бангер, принявшись тут же хрустеть ним. Бангер — это хрустящий, хорошо обжаренный хлеб с маслом и кусочками колбасы, это неземное и сногсшибательное удовольствие в одном укусе. Особенно с яичным желтком.       Правда, вспомнив о правилах приличия, тут же начала есть нормально.       — Кстати, я планировала заехать в один из приютов Рейчел, проведать некоторых детей, — вспомнила я.       И это действительно была правда. Все равно, что хотела уехать ближе к обеду, но раз уж у моего дорогого супруга сегодня выходной, а я его негласно избегаю, то поеду сразу после завтрака.       Джека действительно хотелось увидеть, посмотреть, как ему живется и на то, какое у него теперь отношение ко мне. В последний раз мы виделись, когда спасли его от маньяка, воровавшего необычные глаза. Тогда Джек жался ко мне испуганным котенком, поскуливая, цеплялся пальцами, лишь бы его не оставляли там. Тогда мне было все равно на то, останется ли он жив или нет, и я просто отдала его сестре, чтобы её люди позаботились о нем — возможно, в будущем этот мальчик мне еще пригодится, мне нужны преданные люди, которые обязаны мне жизнью. Главное, чтобы мальчик-без-имени не узнал, что он пережил весь этот кошмар из-за меня.       А еще хотелось посмотреть на Малли и Томаса. Кажется, они в том же приюте, что и Джек. Возможно, они даже подружатся: трое из Ист-Энда, а еще Джек слишком добрый, чтобы не помочь двум маленьким детям с искалеченными телами и судьбами.       Отец, по моей просьбе, навел справки, чтобы узнать не является ли девочка нашей родственницей: уж слишком она была миловидна и, что самое главное, имела красные глаза, пусть и не такие яркие, как у меня с отцом. Так вот, если Малли и была нашей родственницей, то только дальней, настолько, что носить фамилию Даллес она не сможет. Да это только к лучшему: нет ничего более ужасного, чем безродный ребенок в интеллигентной семье. Возможно, он будет мил и покладист, но к нему никогда не будут относиться так же, как к другим высокородным, он был бы позором для рода и прекрасным поводом для грязных слухов. Нашей семье не нужны проблемы.        — В тот самый, где теперь живет Джек? — на всякий случай уточнил Дитрих, со странным интересом в голосе, вырывая из размышлений, но я все-таки кивнула, — Хм, если не возражаешь, я поеду с тобой — надоело сидеть в четырех стенах.        — Конечно, — так даже лучше, мне не будет слишком скучно, а Дитрих хотя бы знаком с этим мальчишкой.        — Кто такой Джек? — спросил Габриэль, и я будто очнулась, понимая, что почти забыла о его присутствии здесь.       Немец тоже удивленно посмотрел на меня, будто спрашивая: «Ты ему ничего не говорила?». Я лишь поджала губы, рефлекторно касаясь кончиками пальцев к шее, на которой когда-то красовался порез от ножа. Я все еще могла в деталях вспомнить тот день, когда меня взяли заложники, начиная грубо домогаться, а Дитрих ничего не мог сделать, когда его окружили двое, чтобы не навредить мне. Я все еще помню тот момент, когда достала скальпель и воткнула в ногу этого плебея, который посмел лапать меня грязными руками. Тогда только Дитрих был свидетелем моей маленькой истерики и помог перевязать рану на шее, скрывая её платком. После этого я прятала её за другими украшениями, которые раньше почти никогда не носила, что заметил отец, но не смог заметить супруг.       Немец, заметив мой жест, все понял и, видя, что я все еще витаю в облаках, сам начал говорить:        — Джек — это безродный мальчишка из Ист-Энда, которого забрала Анджелина однажды.       Как хорошо, что он сказал не всю правду!        — Рейчел, добрая душа, приютила его, — подтвердила я, кивнув, вспоминая счастливое лицо сестры, стоило ей понять, что она может помочь еще одному ребенку.        — Ист-Энд? — искренне поразился Габриэль, с нескрываемым шоком и даже с каким-то страхом взирая на меня, — Что ты делала в этом злачном месте?        — Прогуливалась, — коротко ответила, удовлетворенно отодвигая от себя тарелку, тянясь за конфетами.       Весь вид доктора буквально кричал о том, что он не верит в это, впрочем, имел на это право — никто в здравом уме не решил бы «прогуляться» там, но в первый раз меня сопровождал Гробовщик, который своим внешним видом отпугивал буквально всех в радиусе нескольких метров, в второй — Дитрих, а в третий — Грелль. Не знаю почему, но когда меня сопровождал последний, к нам тоже никто не подходил, хотя Сатклифф в тот момент выглядел как дворецкий. Возможно, это какая-то особая сила жнецов? Аура, как говорит Эмилия?       Так вот, не говорить же мне доктору, что я выполняла пожелание, читай, почти что приказ, как бы оскорбительно это не звучало, Фантомхайва?       Поднялась с места, заметив, что немец уже закончил есть, и заговорила прежде, чем Габриэль решил бы что-то возразить:        — Думаю, нам уже пора, если не хотим припоздниться.       Дитрих понимающе кивнул и тоже поднялся, на секунду замерев, стоило кинуть беглый взгляд на мой живот. Его глаза забавно округлились, но он тут же взял себя в руки, привычно нахмурившись. Он повернулся к доктору, почтительно кивнув:        — Спасибо за завтрак, все было на высшем уровне, и примите мои поздравления.       Глаза Габриэля странно блеснули, но он все равно благосклонно кивнул, даже улыбнулся! Фыркнула: сколько пафоса во всем этом.       Возмущенно дернула друга за рукав, заставляя обратить на себя внимание, и тут же двинулась к выходу из обеденной залы. Хотелось верить в то, что это не выглядело, как попытка бегства, и не выглядело, будто я тащу за собой немца, который, между прочим, сам вызвался поехать со мной!       Только в экипаже я смогла свободно выдохнуть и откинуться на спинку кресла, совершенно не заботясь о том, что подумает обо мне Дитрих — тому точно не было дела до этого и, кажется, особо эмоционально он реагирует на несколько вещей: на канапе, на Фантомхайва и с недавних пор на меня тоже, особенно когда я дурачусь. В который раз убеждаюсь, что кто бы и что бы не говорил о его дурном взрывном характере, на самом деле этот мужчина просто большой плюшевый медвежонок, только главное при нем это не ляпнуть.        — Ну что же, я могу тебя поздравить? — с доброй усмешкой спросил он и я не смогла сдержать счастливой улыбки, той же, которая была у меня еще утром, и тут же кивнула.        — Спасибо.       Вообще мне не нравилось, как в этом веке, в этой стране и в этих высших кругах поздравляют с чем-то столь важным, как беременность: все тут же начинают поздравлять отца этого ребенка, совсем не обращая внимания на женщину, которая уже носит эту жизнь под своим сердцем. Так что эти слова, адресованные лично мне, нравились больше, нежели те официальные, которые он говорил моему мужу — там был только этикет, здесь же у меня возникало чувство, что он, как настоящий друг, решил искренне поздравить меня.        — Кстати, теперь понятны причина твоего неадекватного поведения.        — Не понимаю, о чем ты, я всегда держу себя в руках, как и подобает женщине моего статуса, — чопорно ответила я, в упор не понимая, о каких именно странностях он говорит.        — Неужели? — притворно удивился Дитрих и я поняла, что даже его я почти что испортила: был же нормальный, немного взрывной прямолинейный мужчина, а сейчас что? Превратился в ехидну, которых в моей жизни и так достаточно! — Тогда я тебе напомню тот день, когда ты обнимала сына Алексиса, рыдая с ним из-за того, что у тебя, цитирую: «Мерзкий зять».       Ах ты нехороший человек!        — Нахал! — оскорбительно воскликнула я, жалея, что не взяла с собой веер, чтобы скрыть пылающее лицо, — Ты не можешь не согласиться, что это веская причина.        — Для злости — конечно, — покладисто «согласился» Дитрих и я действительно смогла увидеть, что он старается не заржать!       Обижено фыркнула, скрестив руки на груди и закинув ногу за ногу. Платье немного неудачно задралось, обнажая нижнюю часть сапог, которыми я всегда любовалась на ногах Гробовщика. Моих любимых сапог, кстати!       Захотелось одернуть юбку, стоило мужчине взглядом задержаться на моей обуви, которая совсем не была создана для благовоспитанной леди. В Англии действительно были строгие порядки и свои понятия о благонравственности, так что, чисто теоретически, я только что повела себя совершенно вульгарно, выставляя напоказ свои ноги. Особенно в этих дерзких сапогах. Правда, желание сделать это тут же пропало, стоило осознанию мелькнуть в глазах компаньона: сомневаться в том, что он узнал, где, а главное на ком он видел эти сапоги, не приходилось.        — Пожалуйста, скажи, что ты сняла это с его мертвого тела, — с надеждой попросил Дитрих, все еще не отрывая взгляда от моих ног.       Моргнула, не совсем понимая, о чем это он, а потом у меня затряслись плечи от смеха, которого я и не пыталась скрыть. О реинкарнация, и этот человек смеет называть меня кровожадной!