Где-то на юге

      Если бы окружение Диего Армандо спросили, кто самый большой кофеман в мире, они бы все в голос ответили, что это Диего Армандо.       Если бы самого Диего Армандо спросили, кто самый большой кофеман в мире, он бы лишь загадочно промолчал и, сюрпнув из кружки более чёрную, чем сама ночь, фирменную смесь, кивнул на одну из фотографий, стоящую у него на столике.       На ней изображена красивая загорелая женщина с ясной, солнечной улыбкой, чёрными вьющимися волосами и глазами ярко-зелёными, въедающимися своим взглядом в самую душу. Она полная, но это ничуть не портит её, а лишь создаёт впечатление той самой доброй родственницы, которая, случись у тебя что, усадит тебя на кухне, от души накормит и от той же души выслушает все твои мельчайшие проблемы.       Диего любит свою мать — ту самую женщину с натруженными руками с загрубевшей кожей, от которой пахнет немного горьковатым и душным запахом духов, смешанным с ароматом кофе.       Как и для многих мужчин, для него его собственная мать являет собой пример идеальной женщины, по которой он неимоверно скучает. — А она красивая, — Мия улыбается, подойдя к нему и наклоняясь, рассматривая фотографию. — Мы давно не виделись, на самом деле, — Диего усмехается, слегка поворачивая рамку с фото, чтобы Мии было удобнее смотреть, чем она и пользуется. — Непорядок, — она смеётся звонко, и её смех мягко греет слух. — Женщину, которая передала тебе такие чудесные гены, стоило бы навещать почаще, особенно если можешь.       На последний словах в её голосе сквозит лёгкая тоска, и она смотрит на фотографию его матери с давящей на сердце грустью, будто видя в ней что-то своё, важное ей. — Диего, — говорит она вдруг как-то очень тихо. — Расскажешь мне что-нибудь про неё?       В голосе Мии слышится, будто ей это правда надо, и он лишь кивает, даря своей любимой мягкую, полную понимания улыбку. — Её зовут Далма, — он задумчиво касается фотографии. — Я точно не знаю, откуда она, но вроде то ли из венгерских, то ли из румынских цыган. Как она оказалась в Аргентине, ума не приложу. Но сама она рассказывала, что первое, что она сделала, когда она оказалась в Латинской Америке, попробовала знаменитый на весь мир кофе и до беспамятства влюбилась. — Её первой любовью в Латинской Америке был не твой отец, а кофе? — Мия улыбнулась, пряча эту улыбку за кружкой, налитой ей Диего. — Бинго. — И из-за неё ты его так полюбил?

* * *

— Ай, горько! — Диего слабо морщится, отпивая из стоящей на столе кружки. — Мам, как ты это делаешь? — Что именно? — Далма наклоняет голову и тихо посмеивается в кулак, глядя на сына со слабым озорством в глазах. Взяв в руки кружку, которую тут же отставил сын, она отхлёбывает из неё, в блаженстве зажмурив взгляд. — Ну… Пьёшь?       Диего чувствует себя очень глупым и маленьким. Конечно, то, что он и правда маленький, не так уж и важно. Важно то, что сейчас он _чувствует_ себя таким. И ему это не нравится.       Как и то, что мама на него смотрит, прикрывая рот рукой и тихо в неё посмеиваясь. — Ртом, мой милый. Ртом. — Я… — Диего аж задыхается от возмущения, слегка топнув ногой. — Я вообще-то серьёзно спрашиваю! Он же горький! — В том и прелесть.       Далма посмеивается, усаживая шестилетнего мальчишку к себе на колени, из-за чего он издаёт возмущённое ворчание. Он же не маленький уже! — Что значит, в том и прелесть? — То и значит, — женщина загадочно улыбается, вновь отхлёбывая кофе. — Самое хорошее в кофе — это как раз его горечь, милый, — она гладит его по волосам. — Потому что как бы грустно, тяжело и темно на сердце у тебя бы не было, каким бы сложным не был твой путь, горечь, которую ты испытываешь, никогда не сравнится с той горечью, которая остаётся у тебя на языке после того, когда ты попьёшь настоящий кофе.       Диего задумчиво смотрит на кружку в маминых в руках, после чего выхватывает её и делает ещё один глоток, уже небольшой и вдумчивый, разбирающий вкус. И… Кажется, будто кроме горечи здесь есть что-то ещё! — … Ты всё правильно понял, мой ангел, — она кивает. — Горечь каждого кофе, который ты выпьешь, будет различаться, прямо как горечь каждого человека, с которым ты столкнёшься на пути. — Но зачем пить кофе, когда тебе не горько? — Чтобы помнить, — Далма улыбается мягко, касаясь губами лба сына. — Не понимаю… — Вырастешь — поймёшь, — она щёлкает его по лбу. — Давай я тебе отдельно сделаю, пока ты весь мой не выдул.       Парниша лишь вздыхает, кивая на предложение матери. Кофе очень странный. Горький, но приятный. И пахнет вкусно.

* * *

— А сейчас ты понимаешь, что имела в виду твоя мама? — Даже не знаю, — Диего пожимает плечами, задумчиво глядя в глубину кружки. — Но, думаю, к своему пониманию я пришёл.       Мия улыбается уголками губ, подходя к нему со спины. Её бледные тонкие руки овивают его шею, пока она сама задумчиво цепляет губами серёжку в ухе. — И зачем же? — Эй, — Диего усмехается, сглатывая. — Котёнок, если наш рабочий день подошёл к концу, это не значит, что никто не может сюда зайти. Нет, мне конечно, всё нравится, но вот ты первая же будешь возмущаться.       Даже не видя её лица, Диего знает, что она покраснела, и это подтверждается, когда она перестаёт его обнимать, отходя и присаживаясь на стул, за которым обычно сидят его клиенты. — А если говорить о твоём вопросе, — Диего усмехается. — Думаю, когда хорошо помнишь, какова горечь, начинаешь лучше ценить то хорошее, что происходит прямо здесь и прямо сейчас. — Как глубоко, — Мия улыбается, всё ещё смущённо дёргая свой кашне. — Не глубже всех вкусовых оттенков, которыми богат кофе, мой Котёнок. — Тоже мне мудрец, — Мия фыркает и тянет руку, чтобы щёлкнуть его по лбу, но вместо этого её руку перехватывают и мягко целуют. — А если говорить серьёзно, то этот вкус просто напоминает мне дом.       Мия тут же теряет весь свой задорный настрой и смотрит на Диего уже с мягкостью, после чего переводит взгляд на свой стол, где стоит чашка с зелёным чаем, какой заваривала сначала мама, а потом тётя Морган, и закрывает глаза. Да. Она понимает.