Напарники

Когда-то мы тоже были людьми. Мы не понимали или потеряли смысл жизни. Каждый из нас однажды по собственной воле отказался жить и предпочёл смерть. Теперь мы обречены быть её служителями. Зато, в отличие от людей, мы точно знаем смысл своего существования. Мы — несущие смерть всем живущим, хладнокровно и безразлично, мрачные жнецы. Но у нас тоже есть чувства, желания и память. ****************************************************************************** Отелло проводил удручённым взглядом в спину разметавшийся хвост серебристых волос и удобнее перехватил коробку со своими вещами. Значит, отсюда их пути расходятся. И это его собственный выбор. Ему больше не придётся только собирать образцы и пробы, путаясь под ногами у жнецов-смертоносцев, выслушивать их насмешки, к чему он привык и не обижался уже потому, что сам совал любопытный нос в каждую щель. Отныне его ждала исследовательская работа в лаборатории. И вряд ли теперь он будет видеться с луноволосым однокашником, который своими вкрадчивыми повадками напоминал лиса. Отелло сам так прозвал его. Они не были друзьями. Просто Отелло чаще отправлялся в мир смертных именно с ним. В отличие от других, луноволосый жнец не морщился в досаде, если у слабосильного лаборанта толком не получалось подвинуть человеческие тела, и не торопил, пока он снимал следы. И без всяких окриков, вгонявших в панику зазевавшегося Отелло, молча оттаскивал его в сторону от бешено мечущихся плёнок воспоминаний. Правда, порой Отелло приходил в ужас от его методов работы. При массовой гибели смертных в огне, очередной резне или эпидемии, он мог выпустить сразу с десяток лент воспоминаний и с разбегу одним взмахом своей косы смерти срезать их все, как ряд колосьев на жатве. — Ты что делаешь, это запрещено! — кричал ему Отелло, однако, не решаясь сорваться со своего места наблюдателя, и получал в ответ лишь отчаянно ослепительную улыбку. Как он был хорош с летящим длинным хвостом роскошных волос, с горящими холодной зеленью глазами на бесстрастном лице в своём безумном риске. Каждый миг его могла захлестнуть петля чужих воспоминаний, мог смять и поглотить вязкой тьмой притаившийся демон, охотник за душами. Отелло ничем не сумел бы ему помочь. А он наслаждался этим безудержным полётом смерти. В такие моменты Отелло чувствовал себя рядом с ним нелепым лягушонком. И проглатывал своё возмущение, даже не помышляя донести начальству о столь вопиющем небрежении инструкциями. Иногда, если не нужно было спешить, они вдвоём заходили в какую-нибудь таверну или паб. От выпитого у Отелло развязывался язык, он много болтал и рассуждал о механизмах смерти. Неважно, поймёт его поисковик или нет, но хотя бы выслушивал. — Посмотри, лисёнок, — говорил Отелло. — Люди рождаются в муках и умирают так же мучительно, грязно. Мне думается, это из-за несоответствия потребностей души и тела. Умирающее тело цепляется за жизнь, потому что человек не успел достигнуть своих желаний. Отсюда их глупые контакты с демонами, у которых ты стараешься их отбить. — Моё дело — находить заблудшие души и помогать им вовремя покинуть этот чумной мир, — улыбался луноволосый. Он не спорил. Притом Отелло любил баловать себя, набивая живот, и возвращаться через портал становилось чревато: на выходе лишнее выплеснется в самом неприглядном виде. А потому, наболтавшись всласть, они снимали там же невзыскательную комнату и засыпали вповалку на одной кровати. Всё это воспринималось само собой, и казалось, так будет вечно. Теперь оставалось только ворошить ушедшее прошлое, как чётки, перебирая связку давно стушевавшихся, самых ярких переживаний. Хотя бы таких: — Сколько же… Я больше не могу, — кряхтел Отелло, жалобно простонав. — Ещё немного. Постарайся, — ласково уговаривал бархатный голос. — Не надо, хватит! Это невыносимо… О-о-о! — Отелло мученически взвыл и слабо дёрнул бёдрами. Он висел на турнике, локтями обхватив перекладину, и обессилено пытался подтянуться. Луноволосый приятель не давал сорваться, придерживая его за бока. В зал для тренировок уже заглядывали несколько рож, любопытствуя, что там происходит. — Осталось всего четыре раза, и ты выжмешь норматив, — без всякой жалости приговорил Лис. — Ты думаешь? — страдальчески всхлипнул Отелло. — Уверен. Только возьмись руками за перекладину, как следует, и всё получится. — У меня ладони до мозолей стёрлись! Поскуливая и всё же перехватившись на турнике, Отелло с великим трудом и пыхтением, скрипя зубами, медленно подтянулся под собственный счёт. И наконец соскользнул столь торопливо, что его штаны бесстыдно съехали под чужими руками поддержки. Красный, как рак, Отелло повалился на маты, навсегда запомнив ощущение этих чутких рук на голой коже… Приятель добровольно натаскивал Отелло по физической подготовке, от которой будущий эксперт-криминалист откровенно увиливал. Отелло не видел смысла тратить время на бесполезную беготню, ибо вдумчивая работа лаборатории требовала скорее зарядки для ума, а не силы рук. Единственное, что у него там получалось — с проворством обезьяны карабкаться на стену, цепляясь за еле заметные выступы и выемки. Но и в этом он отставал. Собиратели душ ползали по стенам легко, как мухи, вдоль и поперёк, и с пугающей скоростью. А забравшись наверх, спрыгивали оттуда в двойном, а то и в тройном сальто. Поднявшись до середины, Отелло не решался и на один кувырок, просто соскакивал вниз, приземляясь не всегда удачно. Он любовался, как это делал Серебряный Лис. Ему не мешали даже длинные волосы, ему вообще ничего не мешало. Чуть не взмывал стремительно под самый потолок и срывался то в многократном кувырке, то парил в свободном полёте, прицельно задев пальцами кольцо на куполе, планируя с высоты, что удавалось очень немногим. Он всюду мог считаться образцом. Он был лучшим. Успевать за ним Отелло не стремился: зачем гнаться за недостижимым. Хватало того, что при случае всегда мог прикорнуть у него на плече. Без всякого интимно-сомнительного. — Ты умеешь целоваться? — однажды спросил его Отелло. — Разве это так трудно, — улыбнулся Лис. — А как? — у Отелло доверчиво приоткрытый припухлый рот, взгляд, словно ждал откровения. Луноволосый жнец тихо тронул прохладными губами его губы, мягко прихватил одну из них. — Вот так. Смутившийся Отелло торопливо отодвинулся. — Значит, трудно соблюдать целомудрие со смертными? Я видел, как ты обнимал… — О, бывают такие тайные желания, напоследок, — признался Лис, не без лукавства. — Впрочем, могу тебе это устроить. — Переспать с той, у которой утром отнимешь душу? Это грех! — А ты греха боишься. Ты бы смог отдать жизнь за одну ночь любви? — вдруг задал вопрос луноволосый. — С тобой, что ли? — Отелло обиженно насторожился. — Я вообще не о том. С ним Отелло мог говорить на любые темы, и на эти тоже. Сам ненавидел дрочку в одиночку в туалете или в душе, а если припекало, отвлекал себя зубрёжкой трудов древних философов, семеня туда-сюда по комнате. Иногда Лис заставал его за этим занятием, кажется, догадывался о причине. Но спокойно усаживался в сторонке с какой-нибудь книжкой: «Ничего, я подожду». Отелло с чувством, взахлёб декламировал себе под нос заумные высказывания. Он вслушивался, не меняясь в лице, и порой лишь вздохнёт: «Как всё сложно». И просто взбешивал Отелло, особенно своим присутствием в такой момент. У него были простые способы решения этих проблем, кто-то избавлялся от них взаимно. Что Отелло никак не мог перешагнуть в себе тогда. Оттого, много позже, он сообщил Сатклиффу о легендарном беглеце с едким отчаянием, будто в насмешку, в ответ на его вопрос. Потому что Грелля явно тянуло к нему. Была ли то зависть или запоздалая ревность, Отелло сам не понимал. Сам всегда норовил отстраниться от Лиса, они были слишком разными. Может, и хотел стать ближе, но насколько близко. Невовремя ожило в памяти и нахлынуло, всколыхнуло душу то немногое, что их связывало. Как потаённая несбывшаяся мечта, а может, упущенные возможности. Прежде Отелло был отчасти рад, что сложилось так, как сложилось, каждый пошёл по своей стезе, независимо друг от друга. Он всегда предчувствовал, Лис плохо закончит. Но трибунал, взвесив все «за» и «против», учтя острую нехватку кадров, рассудил выпустить его на рядовую работу, только строго в сопровождении. Начальник отдела сбора душ получил в его лице лишнюю головную боль. Луноволосый жнец проявил себя при первой же встрече. Уильям Т.Спирс привычно окоротил Сатклиффа, слегка стукнув его секатором по голове за очередную дерзость. Имел неосторожность сделать это на глазах вновь прибывшего. Лис тут же встал перед ним. — Надеюсь, вы больше не будете заниматься рукоприкладством, — он утвердил вкрадчиво, почти промурлыкав, нахально глядя прямо в лицо своему начальнику. Уильям не нашёлся, как ответить, и — назначил его обязательным напарником Грелля. Таковым решением ошарашив в первую очередь самого Сатклиффа. С тех пор, после досадного «исправления чужих ошибок», Отелло не сталкивался ни с одним из них и потерял их из виду. Полностью углубился в свою работу, не отвлекаясь от научных опытов и захватывающих изысканий. Если бы не последний случай. Бесследно и в никуда исчезали живые человеческие души. Эксперты были вынуждены прибегнуть к помощи опытных жнецов. Худшее, что те, наслышанные об обстоятельствах, не соглашались с этим связываться, даже самые рисковые. В руководстве, осознавая всю серьёзность дела, пообещали освободить добровольцев от основной работы для расследования. И Отелло вспомнил. Единственного, кто способен за это взяться. Но где его теперь искать…

***********

Тот волевой приказ Уильяма в один день перевернул всё больше, чем за сотню лет. Грелль одновременно был горд и растерян. Кто станет старшим в их группе, кто будет задавать тон, и кто поведёт за собой? Или сцепятся в стычке на первом же совместном задании и поубивают друг друга? В том, что задания им достанутся отменно сложные, оба не сомневались. А пока, по указанию начальника, Сатклифф пошёл вместе с назначенным напарником помочь ему заново обустроиться здесь. — Я буду называть тебя по-прежнему Гробовщиком, — сказал он. Луноволосый жнец согласно кивнул и тоже уточнил: — Грелль Сатклифф, — впервые вслух произнёс его имя, словно пробуя на вкус. Получив место в новом корпусе кампуса, они сразу направились в интендантскую службу, чтобы не бегать туда-сюда несколько раз. Порядок обоим был знаком. — … Рубашка белая с воротничком — полдюжины, платки носовые — дюжина… перчатки кожаные — полдюжины пар; полусапоги, ботинки офисные, — бубнил каптёр, выкладывая вещи поштучно. За каждую единицу требовалось расписаться в ведомости. Гробовщик ставил свой реестровый номер без имени и под каждым подводил черту, как росчерк при подписи. Помимо форменных костюмов и белья выдавалось всё от тапочек до полотенец и ниток, по утверждённому списку. Набралось два полных мешка. — А шторы где? — бесцеремонно затребовал Грелль. — Не положено. Там есть жалюзи, — равнодушно сказал каптёр. — Правда, что ли? А я знаю, что у тебя в номере занавески с голубыми цветочками и в ванной резиновая уточка, — елейным голосом сообщил Сатклифф. Порозовевший каптёр на миг спрятал взгляд. — Подпишите у старшего интенданта заявление с обоснованием! — Угу, на каждый дополнительный рулон туалетной бумаги или пачку гигиенических салфеток, — фыркнул Грелль по своему обыкновению, покосившись на напарника. — Коробки салфеток на месяц не хватит? Вы ими пол подтираете, что ли, — каптёр вскинулся и наткнулся на две пары одинаковых, совершенно бесстыжих глаз. — Журавликов складываем, — любезно пояснил Сатклифф. — Так насчёт штор?.. Споры с интендантами оставались вечно неизменными. Гробовщику досталась комнатка-спальня, как у всех, вроде гостиничного номера на одного, в серо-сумеречных тонах, с белым потолком и тёмным ковровым покрытием на полу. Никаких апартаментов, только чтобы выспаться и привести себя в порядок. Места хватало лишь для кровати, вполне широкой, с подходами по обоим бокам, и узкого стола вдоль всей стены с несколькими полками, к нему придвинут единственный стул. Вместо ванны душевая кабина, уже не общая на этаж, как было когда-то, обмолвился Гробовщик. И небольшая гардеробная заменила встроенный шкаф. Пока он там разбирал свои вещи, Грелль застелил кровать, сочетав постель из тёмного и белого комплектов; полностью раздвинув жалюзи, повесил занавески. Сдвинутая чёрная штора из крепа оттенила белую из полупрозрачного тюля, что развевалась от ветерка в распахнутое окно. На полку Грелль поставил неброскую вазочку, которую стащил со стола у интенданта. Теперь в ней красовалась цветущая ветка сакуры, её Сатклифф отломил с дерева мимоходом. Напарник заодно успел переодеться. Свою прежнюю одежду гробовщика вместе со старыми сапогами он без сожалений запихал в мешок, чтобы выбросить. Мягкие форменные полусапожки были куда удобней. По просьбе Грелля он оставил только бусы, положив их на полку около вазы. Грелль встретил его восхищённым возгласом: — Тебе идёт! — с некоторых пор он мечтал увидеть его в положенной форме жнеца, без всяких мешковатых одеяний, что прятали облик. Именно такой, подтянутый, стройный, с подвязанными в хвост туманными волосами, как рассказывал Отелло. Только сейчас его длинные луноцветные волосы свободно стекали по спине. — Спасибо. Здесь уютно, — ответил ему жнец. — Да, — Грелль заставил себя отвести от него взгляд. Он наводил порядок в этой безликой комнате, будто для себя. — Да… С твоим заселением закончили, помощь тебе больше не нужна. До завтра? — улыбка получилась неловкой. Уходить не хотелось. На самом деле, они уже сказали друг другу, что думали. Не словами. Обмениваясь ударами кос смерти, слишком пылкими, и направленными, чтобы не задеть. Вскользь брошенными при том, заводящими улыбками, пересечением заинтересованных горячих взглядов. Чуть наклонив голову, Гробовщик смотрел на него внимательно и спокойно. Теперь их не разделяло скрещение кос смерти, и между ними немного больше шага. — Подожди, — Гробовщик сам задержал его. — Ты не торопишься? Давай чаю попьём. — В холле есть кулер. Я принесу горячую воду, — Грелль схватился за чайник. — Я сам, — мягко возразил Гробовщик и аккуратно вынул чайник у него из рук. Как ненавязчиво он сразу устанавливал границы. С ним не получалось примерять очередную роль, зато хотелось встать к нему близко-близко, почти прислониться, увидеть пожар в его глазах, ощутить дыхание на губах… Грелль на секунду всего поддался чувственным грёзам. Сколько было тех, кого он хотел, но ни один не заставил его пылать, теряя голову. Этот смог, даже не прикасаясь. Их столкновения возбуждали, сродни предвкушению экстаза. Куда это всё заведёт?.. Разумеется, Гробовщик уступил ему стул, сам устроился с кружкой на подоконнике. Между прочим Грелль сообщил, что в магазинчике при кофейне неплохой выбор сортов чая и десертов. В ответ напарник предложил прогуляться: прежде, при нём, здесь чайного магазинчика не было. Греллю нравилось идти с ним рядом, никуда не спешить; перекусили в кафе, и ловили удивлённые взгляды встреченных знакомых, что увидели их вместе. Приятно было чувствовать его плечо, и вертеть в пальцах колючий стебелёк с цветком дикого шиповника. Они гуляли до позднего вечера. Как выяснилось, раньше не было многого. И вместо площадки с каруселью и несколькими видами качелей когда-то висела лишь одна доска на верёвках, неизвестно кем устроенная на дереве. — Любишь качаться на качелях? — На них днём не попасть. Здесь всё занимают офисные умники, почитать и потрепаться, — пояснил Грелль, усаживаясь на лавку перед большим столом-коробом. — Песочница? — Гробовщик присел рядом. — Забавно. Жнецы схожи с детьми в своей прямоте. Из нас долго пытались сделать чопорных взрослых. — Наши психологи установили, ковыряние в песке помогает при стрессах, — кивнул Грелль. — В этой части мокрый песок, можно лепить куличики. А здесь сухой. Сыпанув на стекло горсть песка, он принялся что-то рисовать пальцами, пока Гробовщик возился в сырой песочнице. — Смотри, это ты, — отвлёк его Сатклифф. — А это я… — он высыпал ещё одну тоненькую песочную струйку, подравнивая её. Возле силуэта жнеца с длинным хвостом, стянутым бантом, возник другой, почти такой же, с развевающейся пышной гривой и контуром бензопилы наизготовку. Они смотрели в одну сторону, и первый словно ограждал второго своей косой смерти. Гробовщик осторожно тронул рисунок. Под его пальцами из сплетения их волос на песке нарисовалась лилия, обрамившая обоих. Грелль не отрывал глаз от рисунка, на миг внутри замерло и оборвалось. — Это — предложение? — настороженно сорвалось с его языка. Он был похож на вспугнутую птицу, вдруг затихшую от шелеста внезапно качнувшейся ветки. Резко обернулся к напарнику, и тёплые капризные губы наткнулись на другие, прохладные. — Почему так? — тихо спросил Грелль куда-то ему в висок, спрятавшись в луноцветных прядях. — С этим можно тянуть очень долго, — полушёпотом ответил Гробовщик, крепко его обнимая. К нему доверчиво прижималось ласковое, волнующее, но отнюдь не податливое тело. — Зачем — долго? Грелль снова повернул лицо навстречу прохладным губам. Сладкие поцелуи, трепетные, так далеки от азарта битвы, но они привораживали, не отпускали. Терялось дыхание при коротко сорвавшемся стоне чуть слышно. Нежило мягкое тепло губ. Тепло растекалось уже изнури, оно обволакивало, и больше не хотелось задумываться. — Пойдём домой, — сказал Гробовщик, проведя пальцем Греллю по щеке, как смахнув пылинку. — Домой к тебе? — Сатклифф встрепенулся, словно вынырнув из сна. — Но ты ведь не стал бы застилать постель в чужом доме. Грелль промолчал. Медленно сыпалась струйка сухого песка, скрывая зыбкий рисунок. Тогда не было ничего, кроме поцелуев. Им оказалось не тесно вдвоём в маленькой серой комнате. Просто туда как-то незаметно перекочевал пурпурный халат, брошенный в изножье кровати; красная помада, лак и пилки для ногтей, флаконы и тюбики валялись на полочках вместе с красно-полосатыми лентами. Вещей в гардеробе прибавилось. И в вазе неизменно алела роза, непременно свежая, как-будто только сорванная каждое утро. Это случилось чуть позже. Сначала было похоже на игру в кошки-мышки. Грелль невзначай протискивался между напарником и столом, отираясь по самым чувствительным местам мужчины, или томно потягивался в одной полузастёгнутой рубашке без штанов. Замечал его голодные взгляды. Но сразу отстранялся, если руки чуть настойчивей задерживали в объятиях. Дразнил, и понимал, что играет с огнём. Однажды увернуться не получилось. Гробовщик попросту повалил его на кровать и придавил всем телом, упершись коленом ему между ног. Грелль ещё озорно сверкал глазами, но притих. — Убежишь? — Нет, — мотнул головой Грелль. Гробовщик ослабил хватку. Грелль рванулся, и тут же снова был зажат плашмя. Напарник принялся расстёгивать на нём рубашку. — Что ты собираешься сделать? — спросил Грелль, затаив дыхание. Гробовщик остановился, будто в задумчивости. — Ничего. Зачем с тобой что-то делать, — наконец ответил. Он завалился рядом, полностью выпустив из объятий. Сатклифф прикусил губу. — Тогда сделаю я, — соблазнительно облизнулся. — Попробуй, — Гробовщик остался невозмутимым, хотя у самого заметно распирало в штанах. Грелль привлёк его к себе, ласково целуя. Напарник отозвался, в затяжном поцелуе снова оказался сверху, мягко принудив раздвинуться. И встал на коленях у него между ног. С расслабленной улыбкой Грелль следил, как он откинул назад мешающие волосы. Зная его руки и губы, Грелль предполагал сладкую и долгую прелюдию. И вот тут его ждал подвох. Гробовщик рывком вздёрнул вверх его бёдра, Грелль только охнул: «Что, так сразу?..». Вздрогнул от первого нежно влажного прикосновения. Ласки трепещущего языка по сомкнутому узелку входа достались едва не впервые. Грелль таял и обмирал, но внутрь продвинулись уверенные пальцы. Остро, обжигающе остро. Внутри нестерпимо пылало. Он распахнул глаза, и тут же прикрыл их вновь, сквозь ресницы изредка встречая вконец хмельной взгляд среди растрёпанных прядей. Глубже, ещё, да, сильнее… О, эта рука хорошо знала, где пройтись с нажимом, снаружи большим пальцем и внутри другими, то одновременно, то перемежая. Жгучим спазмом сводило в паху, пронизывая насквозь. Грелль слабо вскрикивал, порываясь метнуться, от каждого такого прилива. Взвился бы, но любовник крепко придерживал низ его живота другой ладонью, что-то проурчал. Кажется, он упивался его беспомощностью. Грелль в изнеможении откинулся на подушках, только освободили из этого захвата. И в его растерзанное нутро тотчас проникла тугая плоть, сразу заполнив целиком, распирая до рези, толкнулась дальше. Он выгнулся, заскулив. Опять осадили безжалостные руки, сунули подушку под зад, так стало легче. Дыхания не хватало, пересохло во рту. Жаркие, жадные поцелуи чуть утолили жажду. И движения, поначалу медленные, в раскачке, и вдруг резким, сильным толчком вглубь. Грелль захлебнулся бесполезным вскриком. Болезненная резь разливалась по нутру теплом, как очень горячее масло. Слишком приятно скользило внутри. Яростные, мощные толчки нещадно вбивались в самую глубь. Грелль оплёл любовника ногами, руками, прижимаясь теснее. Именно так. Быстро. Жёстко. Чтобы врывающийся орган одирал внутренние стенки. И до упора, на весь размах, перед тем почти выскальзывая. Невыносимо набухшая тяжесть в паху взорвалась. Грелль зажмурился, и внутри сжималось, пульсируя под довольный рык насытившегося зверя. Он не сразу очнулся под лёгкими поцелуями. «Ты мой…», — ответил на них сладким стоном в слабой улыбке. Ещё заметил, как заботливо Гробовщик обтёр салфетками жемчужные капли, растекшиеся и размазанные по всему животу любовника. Коробки салфеток на месяц им точно не хватит.