горечь-трава

На Миньоне холодно, не спасают теплые одежды, уютный кров и танцующий огонь в каменной печи. Холод сидит в людских душах. Дрейк переводит взгляд с одного дозорного на другого, смотрит в пустые, ничего не выражающие, глаза и сжимается, стараясь сохранить драгоценное тепло. Он не знает, как реагировать на происходящее. Его отец – дозорный, всеми уважаемый человек, выходит, им можно доверять. Но мать молчит, Дрейк чувствует, как от нее, словно от загнанного в угол дикого зверя, тягучими волнами исходит страх. – Вы не можете так поступить. – Голос матери скачет, срывается, то на «птичий» крик, то на надрывный шепот. Руки жгут холодом, изморосью через ворот куртки. Пальцы матери так сильно сжимают его плечи, что Дрейк слышит, как ломко хрустит кожа. Голос внутри велит ему бежать без оглядки, скорее, куда угодно. Бежать. Но Дрейк лишь сильнее прижимается к грудной клетке матери, он не может оставить ее. От гостей веет холодом. – Мэм, он его сын. – Сухо, в очередной раз, чеканит первый, делая шаг вперед. Дрейк с трудом останавливает себя от порыва оскалить зубы и зарычать, когда мать жарко шепчет ему на ухо, опаляя дыханием: «Молчи, глупый». – Он желает видеть его рядом с собой. – Вы лжете. – Дрейк поворачивает голову. Тонкие губы матери сильно дрожат, краска покинула ее лицо, оставив лишь чахоточно-розовые пятна на скулах и подбородке. Зрачки бьются, словно в агонии. Дозорный поправляет сползшую на предплечье лямку ружья. Дрейк чувствует, как кольцо стальных объятий внезапно разжимается, мать опускает руки, но не склоняет гордо вскинутой головы. Когда прутья птичьей клетки смыкаются тонкими нитями в небосводе, все думают, что – над ним. Дрейку не нравилась атмосфера, плотным коконом окружавшая его: инстинкты вопили, хотелось жалобно заскулить, обернуться, рвануть назад, к матери. Он не хотел оставлять ее одну. Наверное, он должен был, просто обязан, не покидать, ведь защитников у нее больше не было. Но и ослушаться Дрейк не мог, все, что следует за непослушанием, очень огорчает мать. Мальчишка давно уяснил, − она всегда права, как никто другой. К тому же, Дрейка ждет встреча с отцом после долгой разлуки, только странно, что тот сам не пришел за ним. Служба в Дозоре, должно быть, очень тяжела, когда-нибудь он станет похожим на него, но определенно не на тех, что ведут вперед. − Ты, что, просто взял и оставил ее? Зачем ты ушел? – Дрейк впервые видит родителя в таком бешенстве, не то чтобы последний часто бывал дома: крупные желваки, красное, перекошенное лицо, подергивающиеся в мнимой агонии зрачки, на шее выступила толстая вена, будто канат. Граненый стакан лопается о стенку каюты чуть выше головы, Дори едва успевает присесть и обхватить голову руками. Стеклянная крошка осыпается за шиворот, один из крупных осколков царапает шею. Он не знает, что делать, как реагировать, существо отдается тупой болью, но Дори отметает ее. На лице застывает маска, он трясущими руками, пальцами вытаскивает осколок, стряхивает крошку и только после этого поднимает голову. Наверное, должен заплакать, среагировать, но не может. Дори лихорадочно ищет оправдания, не представляя, как это предопределит его дальнейшую судьбу: он всегда будет искать отцу оправдания. Широкая спина мелко сотрясается от рыданий. Отец говорит, повторяет: «Лучше бы ты, чем она». И Дори с этим согласен.