***
— Не перетруждайся, Торо-кун. Тебе некуда спешить. Он всегда поражается, какие пустые у директора глаза. Маленькие, черные крысиные бусинки, будто видящие насквозь, сверлят так, что, кажется, могут продырявить, и ничего в них не отражается. Здесь вообще все пустое: обстановка кабинета, напутственные слова, насквозь фальшивое напряженное сочувствие, чашка чая на настольной циновке. Торо заглядывает в нее — сквозь зеленую муть хорошо видно дно. Ему тоже видно. Даже без чашки. — Я же законно победил, нет? — мрачно спрашивает он у плавающей на поверхности чаинки. — Конечно. Никто не спорит, — кивает директор. — Но ты не должен так усердствовать со своими способностями. Притормози немного, впереди еще будет целых два года, чтобы показать себя. Мы, ваши учителя, здесь для того, чтобы тренировать вас постепенно, помочь найти себя, научить контролировать причуды, понимать... — Тогда зачем меня вызвали? — Торо напрягается и почти перебивает, сжимая в ладони медаль. Это больно, и больше она никак не ощущается: обожженная кожа еще нескоро восстановит чувствительность, а металл только делает хуже, раня острыми кромками. Но это не важно. Сейчас это приятно. — Никого больше не гоняют к вам так часто. Это опять из-за моей семьи? Директор удивленно моргает и топорщит усы на узкой морде, перебирая по дивану ногами. Думает, прежде чем ответить. — Вовсе нет. Почему ты так решил? Торо криво усмехается и пожимает плечами. — Не знаю, это вы мне скажите. Все проблемы всегда почему-то из-за моей семьи. Так что, вы теперь заберете мое первое место, или я могу идти? Директор трагично вздыхает и качает головой. Чертова крыса, зачем юлить и смотреть свысока, будто он глупый несмышленыш, который ничего не понимает. Зачем еще его было сюда тащить сразу после церемонии, если не для того, чтобы оспорить победу? Отпраздновать? Чай попить за здоровье героев? — Ну? — Торо косится из-под красной челки. — Правда заберете? Даже если все честно? — Комитет требует пересмотра, но, надеюсь, до этого не дойдет, — наконец, сдается директор и ставит чашку на стол своими раздражающими маленькими лапками. — Если не останется последствий для Юми-кун, конечно. Ты переборщил, Торо-кун. Понимаешь? Это было чересчур. Достойная восхищения скорость, но слишком сильная температура. Ты мог погибнуть. Юми-кун могла погибнуть. Еще секунда, и зрители тоже могли бы получить ожоги, не говоря уже о сопутствующем ущербе. Ты ведь осознаешь, что это не лучшая тактика для будущего героя, правда? Торо облегченно фыркает и бросает быстрый взгляд на часы. Просто очередная нотация — и его отпустят, он чувствует. Директор от этого жеста весь покрывается неодобрением, но Торо плевать: сегодня дядя со стариком приедут. Они должны были смотреть его выступление. Должны были. Обещали же. — Я сделал то, что должен был. Выложился на максимум, как и все. Сами знаете, плюс ультра. Могу я уже идти? Они всегда задают такие вопросы. Торо всегда отвечает правильно, а не так, как думает. Потому что какой смысл разжигать, если не собираешься сжечь? — Погоди, — останавливает его директор и внимательно прищуривается. — Тебя осмотрели в медпункте? — Да. Все в порядке, — с легкой улыбкой отмахивается Торо. — У меня отличный контроль причуды, несмотря на температуру. И меня ничем не зацепило, никаких проблем. — Правда? Директор замирает, словно взявшая след гончая. Только круглый нос подергивается от дыхания. Может, на кого-то другого такое и подействовало бы. Торо кивает, не переставая вежливо растягивать губы, и думает: ну же, отпусти меня, приставучая крыса, я заслужил уйти домой. Ожоги — такая мелочь за легкую победу, будет он еще время в медпункте терять. Специально ведь улизнул поскорее, чтобы не болтаться вместе с неудачниками у выхода. Потому что он сегодня лучше всех, и это официально. Старик не смог победить на своем первом спортивном фестивале. Дядя тоже занял всего лишь второе место. Нынешний герой номер один в свой первый год проиграл — как раз дяде. А он, Торо, смог. Прошел до самого конца, почти испепелил эту девчонку вместе с ее липкой причудой — она даже пискнуть не успела, куда там остальным. Стоило того. Стоило ее криков, запаха горелых волос и ужаса на лицах зрителей за оплавленным ограждением. Каждого мгновения жуткой боли, всех последствий и красной вспухшей кожи, которая потом пойдет волдырями, обдерется и слезет клочьями. Он смог. Смог. Смог. Смог. От этой мантры жжение в ладонях почти пропадает, а сердце перестает нервно частить и начинает биться быстро и радостно. Директор отпускает его с надоевшим уже вздохом взрослого, который не нашел, к чему подкопаться. Торо хватает сумку и, попрощавшись, сбегает по ступеням. И пусть они только попробуют его не похвалить.***
Деревянную дверь он давно наловчился отодвигать так тихо, что никто не замечает, когда он уходит или возвращается. Вот и сейчас голоса в глубине дома не смолкают, пока он разувается. — ...потому что тогда придется принять другие меры. Эри-сан уехала из Японии, а я обещал, что не допущу, чтобы все повторилось. — Торо скидывает кеды друг о друга и узнает ровный голос дяди. Со стороны кухни слышится звон тарелок, шумит вода. В смежной комнате приглушенно бубнит телевизор. Пахнет бульоном и специями: мама варит лапшу. — Мы все пообещали, — отвечает она, и в ее интонациях слышится непривычный укор. — Пятнадцать лет прошло, он уже совсем другой человек, ты же видишь. Ему нужно просто немного больше внимания и понимания. — Хотелось бы верить. Опять про войну, лениво думает Торо, привалившись плечом к косяку и считая обувь. Каждый раз эту тему поднимают, как будто поговорить больше не о чем: что в школе, что в новостях, что дома. Великий переворот, упадок геройского аппарата, бла-бла-бла, «мы должны изменить общество, чтобы такого не повторилось». Лучше бы фестиваль так обсуждали. Помимо собственных черных кед, в коридоре стоят только синие кроссовки дяди, тапочки и мамины комплекты обуви. Торо дважды обводит взглядом пустое место на коврике и до скрипа сжимает зубы. Не приехал. Может, и не смотрел даже. Лживый старый ублюдок. — Я дома, — зло кричит он и громко топает, бросаясь в ванную. — С возвращением! Воду он выкручивает на максимум, самую ледяную, и тут же пихает под нее руки, зашипев от боли. Гнев переполняет, расплескивается бурлящей лавой: вокруг губ и глаз, из центра груди к плечам, от локтей к запястьям, из живота вниз, по ногам вплоть до ступней. Жжется. От воды, стекающей с ладоней, поднимается густой пар. Зеркало над раковиной тут же запотевает так, что вместо Торо в отражении остается только мутная тень — непонятного грязного цвета, с темными провалами вместо глаз и рта. Торо костяшками протирает полоску, чтобы посмотреть на лицо. Голубые радужки лихорадочно светятся, зрачки огромные, но после такого дня это нормально. Сойдет. Вспышка проходит так же быстро, как началась. К тому моменту, как он выходит, мама как раз выключает плиту и заканчивает вытирать руки. Вид у нее слегка усталый: круги под очками кажутся темнее, чем утром, но улыбается она ему искренне. Сняв фартук, она машет рукой — «Прости, что не успели до твоего прихода!» — и проходит мимо него в комнату, унося овощи. Ерошит ему волосы. Торо остается наедине с потрескивающей тишиной: дядя отирается тут же, с закатанными до локтя рукавами охлаждает миску с собой и бросает внимательный взгляд через плечо. — Поздравляю с победой. Не то чтобы Торо ждал от него каких-то особенных поздравлений, но привычное спокойствие все равно раздражает. И демонстрация ледяной причуды, которая в дяде выросла в силу, а в нем выродилась в неудобную слабость. Только вот даже эта слабость не помешала Торо сегодня стать первым, правда же? — Ага, спасибо, — говорит он и тут же вклинивается рядом, чтобы достать тарелки. — Помочь? Дядя качает головой и улыбается, подвигаясь. Он всегда ему так улыбается — вежливо и мягко, будто немного виновато, никогда на него не ругается, возится с ним как с малолеткой и вообще бесит еще больше, чем старик, которого хоть иногда накрывает настоящими эмоциями. Любимый дедушка. Уважаемый бывший номер один. Герой и ветеран. Который так и не явился на чертову победу после его чертового первого спортивного фестиваля. К дяде вот в свое время лично приходил — Торо знает. Видел записи. А Торо даже позвонить не удосужился. Наверное, именно так он и просрал все отношения в семье. Злость потрескивает угольками где-то глубоко внутри, так и не затихая до конца. — Что по этому поводу говорят на факультете поддержки? — спрашивает вдруг дядя, и Торо понимает, что тот смотрит прямо на его обожженные пальцы. Они уже начали опухать, и стало заметнее, насколько сильно они пострадали. — Ничего, я же не инвалид, чтобы с самого первого курса меня улучшать, — улыбается он. Дядя пожимает плечами, но его взгляд неуловимо тяжелеет. — Нужны регуляторы, снизить температурную нагрузку. Чтобы не было таких последствий. — Обязательно загляну, когда мне будет что-то действительно нужно, — продолжает улыбаться Торо, глядя перед собой. От того, как он стискивает зубы, начинает сводить челюсть. Интересно, дяде старик и все вокруг тоже советовали, как сделать себя лучше? Или тот сразу вышел идеальным? К тому моменту, как они добираются до стола, по телевизору будто по заказу начинаются геройские новости. Ничего действительно нового там нет: будничные сводки происшествий, герой номер один посетил детишек и Шикецу, парочка еще каких-то рандомов помогают разгребать мусор после землетрясения, дядя со своим сияющим покерфейсом дает интервью. Мама вытягивает Торо на разговор, и он не может ей отказать: делится фестивалем без особых подробностей, почти не слушая. Ни она, ни дядя не смогут в полной мере дать ему то, что мог бы дать старик. А Торо так надеялся увидеть его лицо, когда расскажет, как по замерам уже сейчас разогрелся до температуры выше, чем тот когда-либо мог. Новости переключаются на рекламу какой-то документалки о событиях пятнадцатилетней давности, и дядя тянется к пульту, но Торо его останавливает. — А, это же ваш брат, да? Даби? На экране даже не лицо — почти голый череп скалится в голубом пламени. Момент запечатлен жуткий, словно кадр из фильма ужасов. — Тойя, — коротко отвечает дядя, мрачно разглядывая изображение. Мама просто кивает. — Да, я знаю, — говорит Торо и не продолжает: «...что свихнулся, связался со злодеями и самоуничтожился». Вроде как проиграл дяде и умер от последствий или вообще взорвался, что-то такое. Вместо этого он добавляет: — Голубое пламя — это круто. Я тоже так могу. И еще: — Он мне как-то снился. Дядя оборачивается. — Что именно? — Да ничего особенного, всякая ерунда. Торо набирает палочками лапшу и засовывает в рот, обрывая разговор. На самом деле, таких снов много, и они довольно стремные: в них этот Даби постоянно горит, и Торо остается только наблюдать, как он сжигает кожу на себе, как обугливаются его мышцы, прожариваясь и оголяя кости, и чувствует то же самое — зудящее ощущение неудовлетворенности. Недостаточности иллюзорного пламени. Незавершенности. Обычно эти сны приходят после того, как он перебарщивает с причудой, и тогда Торо просыпается посреди ночи от боли в ожогах. Боль — настоящая. Она измеряет его успех. Еще больнее — если ради успокоения заставлять огонек прыгать по пальцам. Он не врал директору: контроль у него прекрасный. Куда лучше, чем был у старика или дяди в его возрасте. Пусть гордятся. Последний раз ему снилось, как Даби сжигал цепочку из неподписанных хитогата. Наверное, в этом должен быть сакральный смысл, но Торо во всю эту мистическую чушь не верит. Может, у них с этим Даби какая-нибудь особенная генетическая связь, он все-таки тоже его родственник, у них даже причуды одинаковые. Хотя быть связанным с самым темным пятном на семейной репутации, будучи героем — так себе перспектива. — Торо, у тебя что-то белое в волосах, — зовет мама в тишине, и он непонимающе поднимает глаза. — Где? — Тут, сбоку. Торо крутит головой, и лицо у сидящего напротив дяди вдруг меняет свое извечное выражение: разноцветные брови сходятся у переносицы, а губы стягиваются в тонкую полоску. Тот кладет палочки на стол и молчит, не моргая. Мама охает и зажимает рот ладонью. — Да что? — Торо подскакивает и, оглядевшись, хватает с тумбочки маленькое мамино зеркало. Чуть выше над правым виском у него теперь белеет целая прядь. Волосы выцвели, а он и не заметил — скорее всего, выгорели от температуры или напряжения, потому что немного переусердствовал, подумаешь. Или, может, в нем наконец проснулись мамины и бабушкины гены? Это все равно такая мелочь. Невысокая цена за первое место. Никогда не была. — Ничего. Если весь побелею справа, — усмехается Торо, садясь обратно и заглядывая дяде прямо в глаза, — просто стану как ты. Будет круто. И старику понравится.