Опилки

***

С тех пор, как Очако научилась сносно контролировать причуду, открытые пространства больше ее не пугали. Можно было не бояться, что ее куда-нибудь унесет во сне, словно потерянный воздушный шарик, а, проснувшись, она упадет и разобьется о землю, не успев сориентироваться. Теперь было наоборот — чем ближе и привычнее становилась ее причуда, тем больше начинали давить стены и напрягали замкнутые помещения. Правильно говорили учителя: причуда — не просто способность, это такая же часть личности, как рука — продолжение тела. И на улице, под открытым небом, дышалось легче — там было больше кислорода. Очако вздохнула, в очередной раз поерзала на высоком стуле, поправляя короткую юбку, и отпила воды, морщась от громкой музыки. Как бы там ни было, как бы она себя ни успокаивала и ни настраивала, стены нависали просто беспощадно. Весь потолок был затянут сизым дымком: в небольшом клубе, в котором они торчали под прикрытием вот уже полтора часа, не особо заморачивались с вентиляцией и залами для некурящих. Еще и Бакуго куда-то сбежала, оставив ее одну наедине со стойкой, барменами и посетителями. С того момента, как их сюда послали, ее вообще будто подменили: Очако еще ни разу не видела, чтобы Бакуго Кацуки по собственной воле надела юбку куда-либо, кроме школы, а тут расщедрилась аж на целое платье, макияж и даже серьги. Нет, Очако, конечно, знала, что в ее шкафу должно водиться что-то такое — все-таки, с внешностью Бакуго было просто кощунством хоть иногда не показывать эти прекрасные ноги кому-нибудь кроме тех, кого она пыталась ими убить. Но это настолько не сочеталось с ее непримиримым взрывным характером, что невольно вызывало удивление. И вообще. Бакуго поразительно шло все, что бы она ни носила, будь то небрежно расстегнутая форма без галстука, спортивные майки, длинные шорты или армейские штаны. Не то чтобы Очако рассматривала ее ключицы или что-то вроде того. Или обращала внимание на цвет ее белья. Или хотела дотронуться подушечками пальцев до ложбинки в вырезе рубашки, когда Бакуго наклонялась, почти ложась на парту локтями. Просто чтобы проверить, правда ли ее кожа такая гладкая из-за особенностей причуды, ничего такого… — У вас очаровательно потерянный взгляд. Вы здесь впервые? Очако вздрогнула и крепко ухватилась за стакан, разворачиваясь. Рядом с ней, прислонившись к стойке, стоял тот самый информатор, за которым они должны были наблюдать, «не привлекая излишнего внимания». И даже без охраны. Напрягшись, Очако почувствовала, как резко вспотели ладони и некрасиво дернулся рот. Вот это угораздило. Вот это она вляпалась! Еще и по невнимательности, по собственной глупости все проворонила! За такое ее точно не погладили бы по голове — ни Бакуго, ни Айзава, ни Ганхэд, ни Рюкью… да вообще ни один нормальный герой из всех, кого она знала лично! Ну что за идиотка! Повезло еще, что информатор ее не узнал — от паники у Очако из головы вылетело даже его имя. А вот он, присмотревшись вблизи, мог и вспомнить, что видел по телевидению некую Уравити с фестивалей геройской академии Юэй, сопоставить с оцепленным по странному стечению обстоятельств районом, отсутствием постоянных клиентов, затишьем, и… Но пока что Очако, кажется, успешно скрывали полумрак и фиолетовая подсветка. — Да… впервые, — запнувшись, натянуто улыбнулась она. У информатора были белые волосы и прозрачные желтоватые глаза. Кажется, его причуда тоже была связана с чем-то таким: то ли он менял кожу и внешность, то ли был по-змеиному изворотливым и ядовитым, но ассоциация Очако в любом случае не нравилась. — Могу я вас угостить? — спросил тот, заползая на стул рядом. От его взгляда Очако сделалось не по себе. — Вы здесь одна или с компанией? — Я… нет, я тут… по делу… — на случай настолько близкого контакта у Очако даже не было в запасе ни одной здравой мысли, и она просто растерялась. Все-таки, ей не хватало уверенности Хагакуре, Мины или Бакуго. Они наверняка сориентировались бы быстрее, придумали, что сказать, чтобы выглядеть непринужденно. Очако же казалось, что ее видят насквозь, и с каждой секундой она проваливалась в панику все сильнее. — Она не одна, — раздалось сбоку твердое, и Очако почти выдохнула. Почти. Потому что в следующее мгновение на ее колено легла теплая ладонь, а к спине прижалась упругая грудь. Бакуго устроила подбородок на ее плече, собственнически подтянула к себе за талию и оскалилась на ухо: — Она со мной. Очако показалось, что она выпала куда-то в параллельную вселенную — настолько нереальным стало происходящее. — Так вас двое, — невозмутимо отозвался информатор и махнул бармену двумя пальцами. Очако не видела лица Бакуго, но в ее голосе точно прозвучала угроза — настолько неприкрытая, что даже у Очако по спине побежали мурашки. И вовсе не от того, как ощущались длинные пальцы на голом колене у самого края юбки. Просто Бакуго вела себя непривычно, не так, как всегда: иначе звучали ее интонации, она иначе двигалась и прикасалась, и от этих перемен у Очако в животе что-то беспокойно тлело. Ухо тоже опалило жаром — Бакуго ткнулась за него острым носом, зарываясь в волосы, и почти прорычала: — Кажется, ты не понял. Нам не интересно. Очако ощутила, как она качнула головой, потершись щекой и прижавшись теснее — кожа у нее действительно была мягкой и бархатистой везде, где они соприкасались. И Очако обязательно запомнила бы это, если бы могла вдохнуть, моргнуть или хотя бы пошевелиться. Даже ноги онемели. Казалось, если она сейчас отпустит стакан и спасительную стойку, в которую вцепилась дрожащими пальцами, то либо рухнет прямо вниз, либо завалится на Бакуго, как манекен. Информатор смотрел так пристально, что не оставалось сомнений: теперь он их точно запомнит. Но Бакуго оттянула на себя все его внимание — его взгляд застыл чуть выше плеча Очако, как раз там, где лежала ее голова. Очако хотелось бы знать, что он там видел. Как выглядела Бакуго? Как они обе выглядели? На что это было похоже? Это было красиво? Странно? Так же дико, как ощущалось? Потому что Очако казалась себе бусиной, нанизаной на растянутую между этими двумя острую леску, и еще, совсем немного, самую чуточку — ей странно хотелось, чтобы Бакуго действительно считала ее кем-то… кем-то… «Своей» — подсказало сознание, и Очако окончательно покраснела, спохватившись. Наконец, информатор сощурился и отвел взгляд. Выражение его лица стало неприятным и упрямым, почти уродливым: губы недовольно поджались, на лбу пролегла глубокая складка, скулы выделились резче. Очако вдруг почувствовала, как на мочке уха требовательно сомкнулись острые зубы — не больно, но ощутимо, — и вздрогнула, охнув от неожиданности. — Очако, — рука Бакуго переместилась на подбородок, плавно развернула ее лицо на себя, и все, что Очако успела увидеть, прежде, чем та прижалась к ее губам коротким поцелуем, были ехидные красные глаза. Она даже не успела удивиться тому, что Бакуго назвала ее по имени. На секунду тишины в голове ей показалось, что сердце рухнуло куда-то в пропасть, но потом оно истерично забилось снова, и Очако вспыхнула, заливаясь краской до самых волос. Губы у Бакуго были неожиданно жесткие и горячие, обжигали ничуть не слабее ее же взрывов. Воздух в легких закончился, мгновенно сгорев, и Очако оставалось только коротко вдыхать и выдыхать через нос, пытаясь не задохнуться. — Когда я рядом, смотри на меня. И пойдем-ка прогуляемся. Тут же отстранившись, Бакуго настойчиво потянула ее за руку со стула — через толпу, к самому выходу. Информатор на это только поднял брови, усмехнулся, проводив их долгим взглядом, и отсалютовал бокалом вслед, оставшись сидеть на месте. Оказавшись за дверью, под черным вечерним небом и одиноким ярким фонарем, Очако поежилась: недавно прошел дождь, в рубашке было прохладно. Бакуго, наконец, отпустила ее запястье и встала рядом, сложив руки на груди и расставив ноги. Это совсем не вязалось с ее узким черным платьем — оно собралось складками на бедрах, задравшись; короткие каблуки туфель монументально врезались в асфальт, грозя проделать там лишние дырки. — Спасибо, — наконец, выдавила Очако. Она никак не могла посмотреть прямо на Бакуго, разглядывая мокрую разметку под их ногами. — Ты меня просто спасла. Бакуго самодовольно хмыкнула. — Да уж, ты бы там облажалась. Теперь он весь вечер будет пялиться. Очако не стала говорить, что, по большей части, его внимание привлекла Бакуго. Тем, что с ней сделала. Всем. — Я никогда, — она запнулась, но все-таки произнесла это вслух: — Никогда не думала, что ты можешь быть такой… такой. — Да кто я, по-твоему, чтобы проигрывать какому-то червяку? — Бакуго щелкнула пальцами прямо у нее перед лицом, высекая несколько ярких искр. — Сказала же — смотри на меня, когда я здесь. Успокоилась? Очако задержала дыхание, пытаясь справиться с собой, и подняла глаза. Красивые губы Бакуго — горячие, теперь она просто не могла об этом не думать, — растягивались в широкой усмешке, обнажая зубы. — Запомни, лучше меня все равно никого нет, — привычно сообщила эта усмешка, но в красных глазах мелькнуло что-то темное. Или Очако показалось, и то была тень от ресниц. — Пойдем обратно, мы еще не закончили. И хватит трусить, мать твою, какого хрена, круглолицая? Тебе лицензия нужна как аксессуар? Если ты нам еще раз все запорешь, я взорву твою симпатичную мордашку вместе с очаровательными пятнышками на щеках. Тебе ясно? Очако сглотнула, снова невольно покраснев, и кивнула. Это, что… был такой комплимент? Бакуго передернула плечами. Скользнула руками по бедрам, словно искала там удобные карманы, недовольно цыкнула и почти пинком открыла дверь, снова натягивая свой странный образ. Он тоже ей подходил — как и все, что она носила. Как все, что делало Бакуго Кацуки такой привлекательной, несмотря на характер. Несмотря ни на что. Очако шла следом. Смотрела перед собой, только один раз коснувшись пальцами покалывающих губ, и размышляла о том, что когда стремилась в герои, не думала, что ее первый поцелуй будет таким. Из разряда необходимостей. Но даже если бы думала — не стала бы ничего менять. Она глубоко вдохнула, концентрируясь. Своей выходкой Бакуго, как ни странно, действительно помогла: все равно ничего более смущающего случиться в этот вечер уже просто не могло. В груди продолжало жечь. То, что тихо тлело раньше, теперь росло и полыхало, искорками покалывая по всему телу. Просто кислорода стало больше. А он, как известно, всегда прекрасно горел.