Дети Баларат

             Морвин Дагот сидит, скучая, наблюдает, как играют в кости вельможи Когоруна и двемерские послы; и как вельможи удаляются, завершив - с проигрышем - партию, а двемеры остаются...       Всю жизнь он только и смотрит, как двемеры делают то или это - и как чванливые кимеры из Дома Черного Шалка ищут с ними союза или ссоры.       Средний сын консула дома Дагот от нелюбимой теперь жены-телваннийки, он больше любит делать, чем смотреть, в отличие от, допустим, Ворина… но что теперь? Он - тот, кто есть. Красивый, как принц даэдра, и такой же, поговаривают, коварный и распущенный, хотя собственный Дом его обожает. А почему бы нет? Морвин умеет за собой вести. Умеет побеждать.       Вести переговоры он умеет хуже, но почему бы не потренироваться?       “Мне нужны лучшие условия по экспорту руды из восточных шахт, - заявляет ему отец накануне. - Используй средства, какие сочтешь разумными; Даштамак труслив, Зиндутц тебе не по зубам, но он стар и не будет настойчив; Игнац-Заалеф заносчив и ненавидит кимеров, а Алфет любит пари. К сыну Роуркена, вижу, ты уже подход нашёл”.       За последнюю фразу хочется плюнуть Тейрану в глаза, да только вот с [отцом и] ур-Даготом так нельзя.       Конечно, в тот час Морвин только кланяется и принимает задание.       Теперь он улыбается.       - Не желаете ли обсудить это более приватно? Никаких громких заявлений. Только я… и вы, - улыбался он и полчаса назад, когда пятеро уполномоченных согласились проследовать с ним.       Жаль, что Ринцад увидит то, что будет дальше, но он - сын своего отца, и тоже… уполномочен.       Гости разогреты напитками, играми. Ждут беседы.       Пора?       Морвин хлопает в ладоши - и молчаливый слуга подливает масла в светильники.       Нового масла.       Угощение, которое предлагают всем в завершение трапезы - чёрные грибы и белое молочко насекомых - обработано особенным образом. Они выше всяких похвал, даже двемеры признают это.       Морвин просто ждёт. Ему любопытно, что будет с этими мерами.       Здесь есть как важные персоны, так и пешки. О, вот мутсера Зиндутц не стал есть, наверное, догадался о свойствах - и удалился, скорее всего промыть желудок и успокоиться, потому что всё равно уже надышался. Остаются четверо - и верный Ринцад, который с самого начала вечера не съел ни кусочка.       - Что ж, мы здесь, чтобы обсудить восточные шахты. А именно Акмес, Абинаби и рудник Иланпу, - вкрадчиво начинает Дагот.       Заинтересованные взгляды. Некоторая нервозность.       Стол - круглый, низкий, предназначенный, чтобы вокруг него возлежали.       Морвин устроился на подушках на возвышении; все остальные - в креслах, где можно расположиться, как угодно. Сесть, лечь…       Ведя речь о шахтах и об условиях договора, которые дом Дагот желает пересмотреть, Морвин, словно забывшись, расстёгивает ворот мантии.       Вечер тёплый; может быть, ему жарко?        О, вот самого молодого из делегации, кажется, накрыло. Дергает цепочку на украшении плеч, стреляет глазами. Запинается, теряет мысль.       Морвин даёт переговорщикам право высказаться. Лениво вертит в руках тонкий бокал, прикусывает и чуть посасывает чубук кальяна.       Ему нужны печати. И гарантии. Он ждёт, пока присутствующих в зале охватит не просто лихорадка; ждёт, пока они не смогут думать ни о чём другом, кроме… о, вот ещё один. Начал ёрзать и отодвигаться от остальных.       Обсуждение территориальных претензий. Цен за меру стекла-сырца и их динамики за последний год…       Третий. Испарина. И очень внимательный взгляд на Морвиновы ключицы, по которым он, как назло, водит когтем...       Даготу даже жаль, что он не видит лица Ринцада, который сидит в качестве секретаря у окна и ведет протокол.       Четвёртый. Опускает руку вниз, накидывает полу одежды так, чтобы не было видно пах. Ах, стыдоба-то какая, у должностного лица что-то есть между ног, ха-ха!       Поднимаясь со своего места, Морвин нарочито красуется. Знает себе цену: и стройной фигуре, и длинной шее, и чёрным прямым волосам, и вызолоченным когтям, и алым одеждам, и крупным украшениям: серьгам, кольцам, пекторали, цепочке от уха к носу…       Пусть эта красота не в двемерском духе, _сейчас_ её вполне достаточно. Морвин - изогнутое жало Черного Шалка, сочащееся ядом.       - Теперь поговорим начистоту. Вы, уважаемый Игнац-Заалеф, утверждаете, что двемеры и кимеры не имеют ничего общего. Но теперь вы сидите на моих подушках и пытаетесь скрыть тот факт, что неожиданно для себя возбуждены. Вы, уважаемый Даштамак, стараетесь не смотреть на меня, а вы… вы, как раз, смотрите слишком пристально.       - Нас опоили? - морщится грузный Алефт.       Почти улыбается. Выиграл пари, что Даготы что-нибудь учудят? Молодец.       - Безусловно. С утра вы закрепили контракт, в котором согласились на все возможные способы ведения переговоров; неужели вы не читали текста? Думал, вы предприняли необходимые меры защиты…       - Сын Тейрана, ты предсказуем, - усмехается советник Игнац-Заалеф, но не может сказать это с тем презрением, с которым хочет.       У этого двемера нет бороды; он гладко выбрит, только щёки сизые сами по себе. Взгляд тяжёлый; руки… молотобойца. Тейран говорил о нём: нетривиальная фигура для евгенически точных двемери. Чистокровный, но “бракованный”. Не имеет права на размножение, но личностно не потерял в семейном статусе.       - Учтите, что вы не сможете контролировать это. Я накормил вас чёрным лишайником из подвалов Валенвариона. Он же подмешан в свечи. Говорят, мой дед любил пользоваться этим средством - для пыток и в личных целях… сейчас вы только начинаете испытывать воздействие. Сухость в горле. Напряжение в половых органах. Желание. Где-то через час оно возрастёт настолько, что вам станет всё равно, женщина, мужчина, животное… а через два - поверьте, ваш мозг перестанет что-нибудь контролировать. Но если вы будете пытаться, то будет только хуже. И лучше вам сделать что-нибудь; я немного зачаровал напиток… так что если вы не получите разрядки, эффект будет нарастать, пока у вас не лопнет сердце.       - Зачем? - с отвращением спрашивает Игнац.       - Потому что вам нужен урок. Между нами нет ничего общего? Может быть. Я ел и пил то же, что и вы, но как видите, совершенно спокоен.       - Даготская магия.       - При нашем храме Мефалы есть жрицы, что готовы помочь вам в вашей… беде, - Морвин почти не злорадствует. - Могу велеть им придти сюда. Но только после быстрого и окончательного решения всех наших вопросов.       Они думают.       Переглядываются.       Конечно, они могут уйти, но никто не выпустит их из Когоруна раньше утра, а это означает - придется довольствоваться друг другом. А это… наверное, после они все коллективно и совершат самоубийство. Есть для двемеров вещи, далекие от приемлемых - и дело не в мужеложестве, а в столь опрометчивом контракте.       Морвин пожимает плечами и отходит к окну.       - Зачем ты делаешь это? - спрашивает Ринцад полушёптом.       Он не ел и не пил, но все в этих покоях дышат одним и тем же воздухом, и младший сын Роуркена - тоже.       - Я знаю, что ты используешь лишайник постоянно. Даже когда ты со мной. Зачем? - допытывается он, перебирая Морвину густые волосы со вплетенными медными цепочками. Двемеры спорят, кричат… так не хочется покупать даготскую руду и стекло втридорога! Так не хочется строить обходной трубопровод…       - Лучше тебе не знать, Ринц, - Морвин гладит “секретаря” по плечу, стараясь запустить когти под ткань короткого рукава. - Потому что я действительно рад тому, что ты приходишь. Не обижайся на меня за эту маленькую демонстрацию власти над твоими сородичами; они сами выковали свою слабость.       - Морвин. Ты наказал их, но что делать мне?       Без воздействия лишайника Морвин равнодушен к мужчинам.       И к женщинам.       Но магически и химически изменённая нервная система податлива, и сейчас он хочет…       Хочет потянуть Ринцада на себя; приподнять за подбородок, украшенный коротко остриженной бородкой, его голову, напоказ провести языком по щеке и прикусить мочку уха, смотря при этом, через плечо Роуркена, на Игнаца.       Зависть - плохое чувство.       О, эти глупые меры будут держаться до последнего. Но Морвин устраивает спектакль.       - Сделаешь предложение моей сестре? - спрашивает он у Ринца на ухо, обнимая его и поглаживая - по спине, по плечам, действительно ласково, ведь он-то не заслужил грубых уроков.       - Ты же знаешь, я не смогу ей быть… настоящим мужем. Всё станет слишком сложным.       - Всё станет очень простым. Очень, очень простым. Останься сейчас с нами, я хочу… чтобы ты остался. Со мной.       - Но моя репутация…       - Думаешь, твой отец не знает?       - Уверен.       - Они не расскажут. То, что сейчас будет - позор для них. Круговая порука.       - Морвин...       Наркотик действует неотвратимо. Потихоньку исчезают все желания, кроме чувственных; Морвин уже так привычен, а вот остальным в диковинку - двемеры, ведущие себя, словно течные альфики, смешны. Но Ринцада хочется уберечь… Морвин заговаривает его; парализует, заставляет замереть.       Возвращается за стол переговоров - избегая касаться кого-либо, - давит, давит, как умеют Даготы, и получает одну за другой три личных печати, кроме Игнаца.       Тогда он садится рядом с ним, и гладит его между ног, и целует - грязно, рвано, повелительно. Сопротивления почти нет. Сизые щёки на ощупь - гладкие. Черно-золотые глаза вблизи - полны тоскливой зависти.       - Убеди меня лично, - требует двемер.       Морвин хохочет. Хлопает в ладоши раз, другой - подготовленные слуги дают жрицам войти, и для троих в этих покоях проблемы исчезают. Женщина, предназначенная для Игнаца, подходит размять тому плечи - а Морвин продолжает, чуть надавливая или водя когтями, сквозь ткань оглаживать отвердевший член советника.       Хотелось бы, чтобы тот так и кончил, но двемер оказывается крепок - и всё таращится на Морвина. Особенно когда тот расстёгивает на нём пояс, обнажает и сразу забирает в ладонь напряженный орган. Обрезанный, ка-а-а-ак интересно. Ещё и татуировка прямо над… татуировка - у двемера? Может, их метят. Как скот. С этим - нельзя, с тем - можно. Словно что-то где-то будет допущено, с их-то списками правил.       - Печать, - требует-зеркалит Морвин.       Оттиск кривовато ложится на рисовую бумагу; двемерис… кимерис… да, печати на обоих экземплярах!       Морвин облизывает ладонь, двигает ей вверх… вниз… сжимает и отпускает, и надавливает на головку; советник не может не дёргаться, словно ему электрические чары пропускают через позвоночник. Дышит тяжело, надсадно. От воздействия лишайника склеры становятся цвета лиловых ягод.       - Мог получить больше, если бы не артачился, - ухмыляется Морвин, и цепочка, проходящая от его носа к уху, задевает двемера по щеке. - Что такого, что я сын Тейрана? Я не только его сын. Все меры одинаковы, советник, только из некоторых приходится их природу тащить клещами. Жаль, что вы сами так _предсказуемы_.       Ещё несколько хорошо рассчитанных движений, поцелуй-укус...       Брезгливо отерев руку об одежду Игнаца, Морвин поднимается - и кивает жрице занять своё место. Судя по всему, избавленному от необходимости иметь потомство Игнацу и всего остального иметь не положено, так что пусть развлечется хоть тут, в Когоруне.       Сам Морвин преисполнен отвращения и горечи.       Он ждал, что хоть кто-то будет сопротивляться.       Он касается Ринцада - всё это время молча наблюдавшего со смесью страха и ревности - освобождает его от чар, ведёт за собой. Прочь. В собственную спальню. Там оба смогут забыться; Морвин не должен иметь подобных связей, ведь у него пять наложниц; Ринцад - обладатель идеальной (так ли уж?) генетики, должен найти себе жену…       Они все кому-то что-то должны.       Морвин не хочет помнить ничего о проклятье, которое заставляет его ненавидеть саму возможность любви. Роуркен, так искренне восхищающийся им, так искренне преданный, такой… мягкий, упоительно-растворяющийся в любви - словно отдушина для нервов. Контраст с той животной и пустой энергией, что сейчас бушует в зале переговоров. И с тем, что лежит у Морвина на душе столь огромным камнем, что ни в какой шахте не расколоть...       “Вы не контролируете всё”, - мстительно думает Морвин.       Когда-то он хотел этого - полного контроля.       Но он не способен. Никто не способен. Так зачем изображать то, чего нет…              ...Морвин выходит из своих покоев поздно ночью.       Проходит мимо переговорной, прикрывая двери. Кто-то там, в полутьме, еще продолжает двигаться; полностью эффект от лишайника выветрится часов через пять. Слуги… уберутся, предложат восстановительные средства.       Они же разбудят Ринцада, сейчас утомлённо дремлющего на постели Морвина, отведут в его личные комнаты. У него есть свои комнаты в Когоруне. Наверное, стоит решиться - всем троим… на то, чтобы устроить этот хитрый треугольник.       Согласится ли Ирет?..       Ирет.       В своем маленьком спектакле Морвин продумал всё, кроме того, что сейчас, ночью, встретит на галерее сестру - Ирет стоит, неподвижная, греет руки над жаровней.       Желание подойти к ней и обнять со спины приходится подавить, потому Морвин просто усаживается на скамью рядом.       Молчат долго.       Слышно, как ветер шумит в ветвях деревьев за стенами крепости.       - Ты делаешь глупости, - говорит Ирет.       - Глупость - это наша с тобой жизнь здесь. Я хочу уехать.       - Куда? Нам некуда бежать. Если даже Эндас не убегает, что говорить о нас?       - К недам. Или дальше. В Акавир. Мир так велик, Ирет!       - А ур-Дагот почти всемогущ. Я боюсь его. И ты боишься. Не дай страху тебя сожрать.       Ирет уходит, не обернувшись, прикрыв лицо шалью.       Морвин сидит на скамье до рассвета - и дожидается, что продрогший в одиночестве Ринцад находит его и садится рядом, сперва по привычке соблюдая дистанцию - а потом прижимается, обнимает под камзолом. Целует под ухом, отведя волосы и серьгу.       У всех них слишком мало места и времени быть откровенными.       Морвин уводит юношу к себе.       Его сердце - выжженный храм с одной-единственной статуей, но даже такое неприветливое и проклятое место может дать приют - если сын Роуркена настолько глуп, чтобы искать его там.       Контракт на шахты можно было получить и иным способом, но кажется, Морвину нравится проверять всех вокруг на ту прочность, которая для него самого - обуза.