Очерки пера

       Он никогда и подумать не мог, что быть запертым неделями на острове, окруженном водой, так сложно. Держащие в напряжении тренировки сильно били по мозгам. Так же, как и знание, что без них не обойтись, если не хочешь сдохнуть. Нет, он не был рохлей, который ныл бы из-за взвалившихся на его жизнь испытаний, и не стал бы всерьез избегать их. Но разгрузка, какая-никакая передышка, была необходима, как глоток свежего воздуха. И под конец второй недели тренировок Лиза Лиза сама предоставила им ее, передав в руки удивленного Цезаря пару бутылок хорошего вина. В тот момент он был готов простить ей все выжимающие соки тренировки. Поэтому, недолго думая, Джостар ухватил друга и понесся в свою комнату. Их отношения, балансирующие между «не маячь перед глазами, придурок» и «ты на удивление не такой уж придурок временами», как раз достигли такого состояния, что провести время в компании друг друга и алкоголя казалось хорошей идеей. Возможно даже лучшей, чтобы наконец окончательно притереться.        — Ты собираешься пить из горла? – Цезарь недоуменно поднял брови и посмотрел на напарника, будто сомневался в его умственных способностях. – Если бы ты не стартанул без раздумий, мы бы могли успеть попросить у Сьюзи Кью пару бокалов. И не пришлось бы так издеваться над этим благородным напитком.        — А что? Ты у нас, я смотрю, сведущ в употреблении бабского пойла, - он ухмыльнулся на его претензии, не понимая, в чем проблема, – Если ты против, то я могу выпить все сам. Никто тебя здесь не держит.       На это Цезарь закатил глаза, устроился на чужой кровати и призывно посмотрел ему в глаза. Мол, раз уж ты притащил меня сюда и устанавливаешь свои правила, то и уступай лучшее место. ДжоДжо только пожал плечами и, откупорив бутылку, плюхнулся на пол.        — За долгожданный отдых! – он поднял бутылку на уровень глаз и вопрошающе посмотрел на Цеппели. Тот покачал головой на эту театральщину и тоже протянул свою бутылку, с характерным лязганьем прикасаясь стеклом к стеклу.        Они продолжили распивать вино под возмущение Джозефа тренировками, глупыми требованиями, надоевшей маской, суровостью учителя, разбавляемые редкими комментариями Цезаря, который часто сам не хотел признавать, что порой согласен с напарником. И это продолжалось до тех пор, пока Джостар не заметил, что итальянец смотрит на него уж слишком мутным взглядом. Две бутылки вина на двоих — это, конечно, много, но не настолько, чтобы потерять связь с реальностью. В конце концов, он сам чувствует лишь слабое головокружение, а в остальном трезв, как стеклышко.        — О, так наш Цезарь-чан, слаб перед алкоголем! – Джозеф усмехнулся и с интересом посмотрел на друга, ожидая какой-либо реакции от его пьяного мозга.        — ДжоДжо, как же меня раздражают эти твои безалаберность и легкомыслие, - Цезарь все пытался сфокусировать взгляд на размытых очертаниях парня, но терпел неудачу за неудачей. Поэтому просто оставил попытки и улегся на скрещенные руки. Джостар на это только вздохнул, ведь ничего нового так и не узнал. Цеппели чуть ли не каждый день говорит ему это. Так что ожидать другого было бы просто глупо. – Но на деле ты не такой уж и плохой друг. Возможно, мне этой безалаберности и не хватало.        Сквозь проступающее смущение Джозеф пытался выровнять ускорившееся сердцебиение. Да, это было выше всяких смелых мечтаний. Что в трезвом, что в пьяном состоянии дождаться его признания как друга было слишком нереальным событием, которое в тайне от самого ДжоДжо его печалило. Но, как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Однако стоит ли говорить, что Цезарь на утро ничего не вспомнил и лишь послал его со своими вопросами далеко за водой. Но даже так их взаимоотношения потерпели изменения. Зная, что он вызывает у друга не только негативные эмоции, воспринимать все колкости стало легче, они больше не ранили так сильно. Все их взаимные препирания приняли совершенно другую тональность, не исчезли, ведь они были приятны обоим, но теперь никто из них не пытался задеть другого. Или Джозеф просто наконец это понял.        Но единственное, что смущало Джостара в своем поведении – это странные знания, которые теперь будто из ниоткуда появлялись в его голове. Цезарю очень идет его ухмылка, но именно та, которая появляется у него на губах в последнее время, не злая, а какая-то умиротворенная. Ему очень подходят его повязка и перья, добавляя его образу свойственные лишь ему одному черты. На тренировках он всегда сосредоточенно хмурится и, как в ответ, яркая зелень глаз становится холодной и колючей, как еловые иголки. А еще, кажется, он любит пускать в небо мыльные пузыри, сидя среди подсолнухов в саду учителя. Все эти и еще многие другие моменты были так отчётливы и отчего-то важны, что не понять, зачем он их по крупицам собрал, было бы глупо даже для него.        Но, даже осознав свои чувства, он колебался. С каждым прожитым днем этого чертового месяца, казалось, кольцо в его горле становилось отчетливей, осязаемей. Все больше сдавливало его горло, мешало дышать. Но его хамон и дыхание никогда не подводили, а эти воображаемые тиски и были лишь воображением. И страх сказать важнейшие слова засел в душе и не отпускал. Не отпускал так же, как желание того, чтобы Цезарь услышал его. Поэтому, когда Лиза Лиза вновь преподнесла им возможность расслабиться, Джостар ухватился за нее, как утопающий за соломинку.        В этот раз он старался как можно больше выпить для храбрости, но при этом сохранить ясность ума. Старался вести себя как можно непринужденнее, но Цеппели все равно иногда поглядывал на него подозрительно, пока это у него не перестало получаться. ДжоДжо смотрел на друга, который лениво перекатывал жидкость в уже почти пустой бутылке, пытался собраться с мыслями и, наконец, начать разговор.        — Цезарь, я хочу тебе кое-что сказать, - но когда зеленые глаза впились в его лицо, все прежние мысли будто вылетели из головы, заменяясь другими. «И что ему дадут эти знания, когда неизвестно, выживу ли я? Когда, возможно, весь мир может быть уничтожен?». Поэтому он только ухмыльнулся, – Ты просто ужасно пьешь.

Шанс был упущен.

***

       Джозеф, крепко держа в руках букет из подсолнухов, стоял напротив монолитной плиты и усмехался её форме. Да уж, судьба умеет быть изобретательной, особенно в своей жестокости.        Как только он смог сам встать с больничной койки, то сразу направился сюда. Обошел все возможные цветочные магазины, но нашел эти яркие цветы, которые так инородно смотрелись в этих руинах. Да, он еще придет сюда с учителем, Сьюзи Кью и они вместе здесь все обустроят. Так, что цветы будут выглядеть уместно и никогда не закончатся. Но сейчас ему просто надо было побыть одному. «Черт, одному, да?» Он с болью посмотрел на каменный крест и, наконец-то, положил на него букет.        — Это так странно, - будто страшась, ДжоДжо медленно опустил ладонь на холодный камень, – Даже не знаю, что именно, наверно, вся ситуация в целом? Пришел, чтобы выговориться, но даже сейчас слова не идут. Ведь все, как я и хотел, мы победили, мир спасен, и теперь я могу открыться, но сделать это больше некому, - он прикусил дрожащую губу и зажмурился, – Я просто не могу этого сделать, зная, что ты этого не услышишь. Поэтому я сохраню эти слова у себя в сердце, до поры до времени, - и только когда сказал эти слова, не смог сдержать влагу в глазах, - Черт, Цезарь, ну кто так делает?

***

       Казалось, он только закрыл глаза, желая отдохнуть после тяжелого дня, как вот уже ясным взглядом осматривается вокруг. Такой резкий переход от сна к бодрствованию не мог остаться незамеченным, но так и произошло. Он просто осознал, что стоит непонятно где. Ни то, как он сюда пришел, ни то, зачем и когда, не отложились у него в памяти. Поэтому со всевозрастающим удивлением понял, что эта вымощенная камнем веранда с резными перилами никак не похожа на его родную комнату, где он по идее и засыпал. Тут его взгляд наткнулся на простирающуюся впереди морскую гладь, отливающую всеми оттенками голубого и бирюзового с яркими, режущими взгляд, солнечными бликами. Такая невероятная красота, которую он просто не должен был, в силу своего возраста и здоровья, постичь. Но его восторженное созерцание нарушил легкий ветерок, обдувающий его лицо и колыхающий волосы. В ответ на движение воздуха его кожу тронула невесомая ткань, на что Джозеф вздрогнул и резко поймал нарушителя спокойствия. Но когда понял, что держит в руках, то не смог сдержать шокированного вздоха и мелкой дрожи.        Не передать словами, как он пожалел о том, что не смог сберечь единственную частичку, напоминающую о Цезаре, которую тот сам же и передал ему. Тогда казалось важным до самого конца сберечь его посмертное желание бороться, помогать ему и Лизе Лизе. Но спустя уже каких-то пару дней понял, что у него не осталось ничего поддерживающего образ напарника, только собственные знания и воспоминания, бывшие невероятно яркими. Но память человека такая ненадёжная, и полагаться на нее было ужасно неспокойно и боязно. "А вдруг забуду? Вдруг когда-нибудь не смогу воссоздать все детали?" Поэтому он сейчас так неверяще сжал в кулаке эту, такую дорогую, ткань.        — Я рад, что хоть в этот раз ты изменил себе и не сильно спешил, – звук этого голоса, уже почти стершегося из памяти, пробирал до мурашек и ускорял пульс. Мужчина сквозь шум собственного разбушевавшегося сердца и скачущих в бешеном ритме мыслей медленно развернулся. И обомлел.        У него не было даже фотографии этого человека, но все его черты так и остались свежи в памяти, будто отпечатались на сетчатке глаз. Он очень хорошо помнил этот насмешливый изгиб губ и слегка прищуренные глаза. Блондинистые лохмы с их извечным атрибутом – белыми перышками, и недостающей для целостности повязкой, которая сейчас опоясывала именно его лоб.        — Цезарь? – он сделал неосознанный шаг вперед, внимательно следя за стоящим в проеме парнем. Казалось, еще секунда, и навеянный непонятно чем образ исчезнет. – Что ты тут делаешь?        — Наблюдал за одним неугомонным парнем, – Цезарь легко пожал плечами, – Сколько раз я уже готовился задать тебе трепку, сочинял обличительные речи о твоей излишне экстремальной жизни, постоянной опасности, не сосчитать. Но хорошо, что они не пригодились.        — Oh, my God! Так я просто умер, а это не галлюцинации! – Джостар всплеснул руками от резкого озарения, стараясь не обращать внимания на чужой смешок, – А это тот самый рай?        — А ты так уверен, что попадешь в рай? – Цезарь, казалось, даже удивился чужой наивности и самоуверенности, но на деле ничего другого и не ожидал. Это ведь был Джозеф.        — Хей, я не такой и плохой человек. Я сделал так много для устранения мирового зла, что можно было бы и простить мне некоторые грешки. Да и... Ты же тоже здесь, – он проникновенно заглянул в зеленые глаза напротив. На это Цезарь ответил таким же взглядом и улыбкой.        — Это место можно назвать переходным пунктом, где обитают неупокоенные души, – итальянец развел руками в стороны, будто охватывая все вокруг, давая понять, что он имеет ввиду. – Принимает образ дорогого для человека места, которое он считает своим домом. Неудивительно, что в моем случае это остров Учителя, – как в ответ на его слова послышался отчетливый звук волн, который, как старый друг, приветствует парней. Улыбнувшись, Цеппели перевел взгляд обратно на Джостара, – Знаешь, я, конечно, могу провести здесь вечность, но и рай увидеть бы хотелось. Поэтому предлагаю побыстрее решить наши незавершенные дела и отправиться дальше.        — О чем ты? – Джостар нахмурился, с возрастающим ужасом понимая, что скорее всего Цезарь застрял здесь именно из-за него. Ведь за столько лет он так и не смог смириться, отпустить. А знания, хоть и подчерпнутые из книг о мистике, говорили, что нужно мертвых отпускать. А он, вольно или невольно, всегда его помнил... Поэтому и не понимал, что же от него требовалось, Джостар ведь тоже теперь мертв.        — Mamma Mia, Джозеф! Просто скажи уже то, что не решался озвучить столько лет, – и нежно улыбнулся, пытаясь донести все свое понимание и солидарность.        На осознание ушло несколько секунд, прежде, чем Джостар резко сорвал с себя чужую повязку и накинулся на Цезаря с объятиями. Стиснул его так сильно, что, казалось, сейчас треснут ребра и останутся синяки, но, несмотря на это, Цеппели обвил руками его в ответ с не меньшей силой. Почувствовав ответ, он зажмурился, пытаясь сдержать слёзы. Но разве когда-то у него это получалось?        — Я люблю тебя! – чувствуя, что его голос начинает дрожать, он только сильнее стиснул руки, но даже не собирался останавливаться. Как же сейчас легко ему дались эти несчастные слова, которые раньше так и не смогли получить огласку. Ни когда только понял, что этот итальянец-казанова привлекает его своей душой, характером, телом. Ни когда понял, что скоро будет возможно последняя их битва, и шанс поведать свои скрытые чувства может быть утерян. Ни когда стоял у каменного надгробия с вырезанным на нем любимым именем, – Хотел сказать это после всей той заварушки, ведь боялся, что, не справившись с теми ублюдками, только больно сделаю своей смертью. Это ведь так не похоже на меня, да? Никогда раньше Джозеф Джостар не пасовал перед угрозой. Всегда жил моментом, настоящим, не думая о грядущем. Не ну, а ты?! Будто поменялись ролями!        — Ну, тише! – Цезарь попытался успокоить разбушевавшегося парня, который начал кричать на него чуть ли не во всю мощь легких. Ему ведь тоже нужно сказать самые важные слова, которых он так испугался. И наконец закончить с их долгами.        — Считаешь, что твоя смерть сделала мне легче? Я ведь так по тебе скучал! Да я готов сам тебя сейчас прибить, чертов рыцарь! Блин, ты такой идиот, Цезарь!        — Да дай же мне сказать, что я тоже люблю тебя! – Цеппели закатил глаза на возмущенно пыхтящего Джостара, – Семьдесят лет мечтал сказать это и уже наконец избавиться от глупого секрета, который и не должен быть секретом.        — Как ты можешь подобным способом затыкать меня? Я хотел впервые в жизни почитать тебе нотации, а ты испортил мне весь настрой!        В ответ послышался смех, безобидный комментарий и вот они снова, как и прежде, начали переругиваться и обмениваться колкостями. И в этом ощущалось нужное им сейчас чувство спокойствия, потерянное давно, но снова обретенное. Так они смогут восстановить душевное равновесие и на утягивающий их дальше свет ответить только одинаковыми улыбками. Счастливыми. Ведь груз, что держал их в напряжении столько, лет наконец отпущен.