Сигареты и время

Рыжая просыпается от тихих шагов, раздавшихся в погружённой в полумрак стайной. Комнату освещает лишь слабый лунный свет, бьющий прямо в незашторенное окно. Приподнявшись на локте, она видит сидящую на подоконнике похожую на привидение Русалку в длинной ночной рубашке, вплетающую новые колокольчики в лежащие вокруг нее пушистым ковром волосы, и тихо поющую какую-то заунывную песню. - Ты чего не спишь, ночь на дворе, да к тому же уже осень, в Могильник хочешь? - Ядовито интересуется Рыжая, набросив на плечи одеяло, спрыгивает с кровати и тут же зашипев поджимает пальцы, стоя на ледяном полу. - Ну и дубарь, аж ноги судорогой свело, а ты ещё на окне сидишь... Не моё дело, конечно, но лучше слезь, а то действительно подхватишь бронхит и отправишься радовать Паучих. - Ну и что, зато смотри, как красиво, всё как будто серебряное. - шелестит Русалка, вплетая в волосы серебряные колокольчики и протягивая состайнице меньший по размеру медный. Та лишь поморщившись запихивает его в карман пижамы, чешет веснушчатый нос и, недовольно что-то пробормотав, нашаривает под кроватью пару махровых полосатых носков. - На, мечтательница. А то и правда в Могильник попадёшь, а тебе там уж точно не место, - хмыкает, набрасывает на плечи одеяло во влажном из-за промозглой осени пододеяльнике и нашаривает ногой стоптанные шлёпанцы. Соблазн забраться обратно в кровать безумно велик, но осколки невидимого стекла, царапающие изнутри грудь и горло никуда не исчезнут без очередной дозы отдающего травами ингалятора. Дошлёпав до тумбочки Рыжая тихо шипит ругательства, не обнаружив бело-синего баллончика на привычном месте. - Твою мать, ну и куда он опять подевался? Свет не включишь, эти проснутся, галдеть начнут. - Раздражённо дёргает головой в сторону матрасов Кошатницы и Мухи. Крысы в комнате нет и это почему-то немного радует и печалит одновременно. Рыжая снова глухо кашляет, чувствуя во рту металлический привкус. - Чёрт, ну вот только крови и не хватало. В Могильник ночью я уж точно переться не планирую. - Хрипло смеётся, снова срываясь в свистящий кашель. - И не надо, сами справимся, подойди сюда и стой спокойно. - Тонкие теплые руки, унизанные феньками почти до локтя осторожно обвивают ее за плечи. От ладоней Русалки пахнет лимоном, Лесом и совсем немного речной водой. Тонкие пальцы с короткими ногтями переплетаются и легонько надавливают на рёбра, подцепляя склизкое чёрное щупальце, клубок которых крутится в груди ее состайницы. Стоит ей это сделать, Рыжая вздрагивает, как будто её дёрнуло током, выворачивается из тёплого кольца Русалкиных рук и, отбежав на другой конец комнаты, шипит рассерженной кошкой и мотает головой так сильно, что огненные волосы хлещут ее по лицу. - Опять ты за эти свои штучки? Сколько раз я просила так не де... - вновь заходится кашлем и машет рукой. - А впрочем хрен с тобой, делай, что угодно, иначе я сейчас на полу натюрморт из собственных легких нарисую. Русалка не отвечая снова подходит и кладет пахнущие лимоном и травой ладони на выступающие рёбра состайницы, худые и хрупкие. Тонкие-тонкие, почти что птичьи. Чаячьи. А за рёбрами ворочается сизо-чёрная с алыми прожилками боль. Могильные Пауки, как обычно, не справляются. Даже Янус, самый умный и зоркий из них, не понимает очевидного. Рыжая кашляет не от астмы. Точнее, не только от астмы. Минимум полпачки сигарет в день, серая кошачья шерсть, клубками мотающаяся по полу стайной благодаря Кошатнице и ее питомцам. Кто-то более мечтательный обязательно бы ввернул еще что-нибудь банальное про осколки отношений и невысказанные слова, но Рыжая не из такого теста. Обретя хоть какую то возможность дышать, фыркает, морщится, все таки выворачивается из объятий, садится на кровать и болтая ногами наблюдает за Русалкой, что шуршит носками по полу, копошится в своем гнезде выискивая мешочки с чабрецом и мятой и вытаскивая из рюкзака предусмотрительно припрятанный от Душеньки и Крёстной кипятильник с длинным-длинным чёрновилочным хвостом. Пока в фарфоровой с отколотым краем кружке закипает вода, Русалка находит в углу маленькую стеклянную банку с оранжево-синей железной крышкой и вытряхивает себе на ладонь слипшиеся и засахарившиеся тёмно-желтые леденцы. Анис, мята, солодка и лимон. Рыжая саркастически хмыкает - она сотню раз видела, как состайница часами простаивает возле маленькой электроплитки, притащенной Крысой. Засыпает сахар во вручённые ей Шакалом металлические формочки, губами тонкими и обкусанными беззвучно шевелит. Отсчитывает капли ароматного эфирного масла, сыплет зёрна аниса, крошит в пальцах коричную палочку и корень солодки, только что заговоры не читает. Конфетки выходят вкусными, но вот их пользу нужно еще доказать. Скачущие мысли Рыжей прерывает ткнувшийся в губы тёплый фарфор. Чай горячий и очень ароматный. Мята, чабрец и что-то кисло-цитрусовое, не являющееся ни лимоном, ни апельсином. Расспросы Русалка игнорирует, только пончо свое из угла тащит и плечи Рыжей укутывает, усевшись рядом. Та не возражая прихлёбывает питье и стучит леденцом о зубы. Мычит какие-то благодарности, но Русалка лишь рукой машет, да снова обнимает. Вывернуться бы из ее рук, зашипеть, отпрыгнуть, да только нет ни сил, ни желания. Расслабляется, прижимается, да конфету с хрустом крошит зубами. Тепло. Уютно. И почему - то странно спокойно. Русалка, она такая. Всегда такой была. С детства. Спокойная, молчаливая, нездешняя. Звякающая колокольчиками, да спицами в своем углу. Заговаривающая им с Крысой разбитые колени и синяки, готовящая самодельные конфеты и чаи из невесть как добытых трав и читающая почти шёпотом сказки, пахнущие водой и влажным мхом. Рыжая ей завидует, ведь её Лес не впускал еще ни разу. От настоек Стервятника и Шакала ее только мучительно выворачивает вязкой смолисто-травяной чёрной горечью, от Лунной Дороги в глазах пляшут цветные пятна, напоминающие не то змей, не то юрких пёстроспинных жуков, не то огромных бабочек с крыльями из переливчатого шёлка всех цветов. Красиво, но на смену этому безумному калейдоскопу всегда приходят лишь серость, озноб, тошнота и набитая ватой голова. Названый брат, исходивший Лес вдоль и поперёк еще в далеком детстве и до сих пор присутствующий Там намного сильнее и чаще, чем Здесь, гладит ее по голове и вроде - как - в - шутку говорит, что она слишком огненная для Леса, в том числе характером. Рыжий шутит, пытаясь ее ободрить. Вот только Рыжей на самом деле совсем не смешно. Ей действительно кажется, что Лес боится её огня. Огня, который горит так сильно, что прорывается сквозь тело. Огненно-рыжие волосы, веснушчатая красноватая кожа, даже ресницы, и те красно-рыжие. А Лес и правда боится. Боится и избегает ее, оберегая поросшие мхом камни, стволы старых деревьев, высушенную летним солнцем траву и все, что может пострадать от неукротимого пламени. Он ускользает, убегает и прячется, но дразнит ее отголосками запахов и полушорохами. Рыжая хочет приблизиться и не может. Не помогает ни влюблённость в оборотня, которому попросту на нее плевать. Ни Белый Дракон, полюбивший ее такой, какая она есть и укрывающий белоснежными крыльями. Рыжая любит в ответ всем сердцем. Любит и бережет их всех. От Лорда, окончательно теряющего в ее присутствии всю свою заносчивость, которая с него и так-то почти слетела после психушки. И до Толстого, радостно гудящего всякий раз, как она переступает порог Четвёртой, с восторгом смотрящего в разожжённые ею для него трещащие костры и скармливающего им мелкие щепки и тонкие прутики. Она любит их. Всех, кроме разве что Курильщика, который настолько Фазан, что его уже не исправить. Но в последнее время ей все чаще кажется, что серые стены Дома смыкаются и вот-вот раздавят её. Ей тесно, пусто, душно и страшно. Временами ей хочется обсудить это с Лордом, но она не может. Она знает, что он поймёт и поддержит, стоит ей только заикнуться на эту тему. Но не может, язык прилипает к нёбу намертво, а в груди начинается дикая резь и жжение, как будто она наглоталась осколков стекла. Собственно, грудь ей режет даже просто от мыслей об Изнанке, Лорде, выпуске и жизни в принципе. Думать об этом каждый раз очень больно, больно и теперь, но она в кои то веки не глушит мысли, а наоборот ныряет в них с головой. В конце концов, боль становится невыносимой и наконец-то прорывается. Рыжая утыкается в Русалку лицом и, задрожав всем телом, беззвучно плачет, чувствуя, как состайница начинает петь и мерно качаться из стороны в сторону, обнимая ее. От Русалкиной ночной рубашки пахнет прохладной водой и травами. Эта вода усмиряет жгучее пламя, не гасит, не душит, но приглушает до умеренности. Смывает пепел и сажу. Беззвучно и бесследно, как и всегда. Спустя какое-то время коридоре раздаются шаги и в спальню, топая высокими чёрными ботинками, входит Крыса. - Что случилось? Что с ней? - Отрывисто говорит она, кивая на все еще судорожно всхлипывающую Рыжую. Русалка пожимает плечами и безмятежно улыбается, не прекращая перебирать спутанные рыжие пряди состайницы. - Астматический приступ, ничего страшного, уже прошел. Крыса, видевшая астматические приступы Рыжей не один десяток раз за последнее время, скептически хмыкает. Меньше всего происходящее сейчас похоже на астму. Не настаивает, только кидает на постель Рыжей фляжку, булькнувшую при падении и баллончик ингалятора. - Не роняй в коридоре больше. Не подбери я его, растоптали бы и хер знает, как бы мы доставали новый. В Наружности, знаешь ли, эту дрянь на каждом шагу не продают. Практически любые колёса достать проще, чем твои эти пшикалки. Если ты конечно не решишь законопослушно отправиться к Паукам и получить их легально. - кривит в ухмылке бледные губы и топает к своему матрасу. Рыжая отрывает от плеча Русалки зарёванное лицо и охрипшим от слез голосом подробно описывает место в котором видела Пауков, Могильник и саму Крысу вместе с такими предложениями. Шмыгает носом, откашливается, кривится и шипит от боли. Тянет руку за кружкой с остатками Русалкиного чая, делает глоток и кашляет - горло обжигает, а в цитрусово-травяном отваре явственно чувствуется привкус алкоголя. - Нахера ты это сделала? - Рыжая окончательно перестаёт рыдать, только кашляет, зло глядя на состайницу и сверкая чёрными глазами. Крысу, однако, ее тирада не впечатляет и она опять хмыкает. - Чтобы помочь, конечно. Русалка сколько угодно может говорить о пользе всяческих трав, и я даже с ней не спорю. Но травяные настойки гораздо лучше, чем простой чаёк помогают и от кашля и от истерик. Не веришь мне и Шакалу - спроси своего ненаглядного. Или вон, Рыжего, на правах сестрицы. Многие из Крысятника к Паукам бегают хоть по какому-то поводу, вне обязаловки, типа осмотров? То-то и оно. - Нет у меня никакого ненаглядного, - огрызается Рыжая, допивая содержимое кружки и откидываясь на подушку. - И спрашивать я никого ни о чем не буду. И вообще больше туда не пойду, вот. - Ну и что это тебе даст, сама подумай? Я что-то не заметила у тебя стальных нервов. Или ты собралась ловить такие "астматические приступы" на постоянной основе? - Голос Крысы буквально пропитан сарказмом, но глаза беспокойно поблёскивают. - Она права, Рыжик. Поговорите уже наконец. Ты и себя изведёшь в конец и его. Он тебя любит и это видно. - Вторит Русалка, ожидая чего угодно: взрыва, крика, протеста. Но ответом ей служит сонное сопение. Рыжая спит, скорчившись эмбрионом и зажав ладони между коленями. Русалка укутывает Рыжую пледом, сворачивается клубком рядом с ней, переглядывается с Крысой и тяжело вздыхает. Та в ответ бурчит что-то про идиотов, и обустраивает на матрасе гнездо. Когда засыпает и Русалка, Крыса встает и аккуратно накручивает на тонкое запястье переменившей во сне позу Рыжей тонкий тёмно-коричневый кожаный ремешок с тремя дробно перестукивающимися бусинками на нем. Оникс, малахит и аквамарин. То, что нужно. Касается щеки сухими обветренными губами и шепчет: - Так-то лучше, теперь все распутается. Смотрит на собственное запястье, обвитое ремешком с тремя ониксами, довольно усмехается и запутав пальцы в рыжих прядях на пару секунд, отходит к своему матрасу и укладывается, напевая вполголоса. Ведь все, что мне нужно просто лишь держать тебя за руку Под снегом там наверху вместе вернемся из темноты и ты держи меня, держи...