Заключительный Аккорд

«В конце каждого туннеля есть свет. Тот самый свет, к которому мы так стремимся... И он лишь напоминает о вашем заточении... ...но свет не всегда означает спасение»

      У Маринетт, как и у многих, наверное, девушек и парней её возраста, есть любимый человек. По крайней мере она надеется, что есть. По крайней мере она хочет верить, что она когда-нибудь его вспомнит. Когда она впервые открывает глаза, она плохо понимает, что происходит. Ощущения такие, как после очень долгого и крепкого сна. Глаза поначалу слепит электрический свет, уши ласкает успокаивающая мелодия тихой приглушённой музыки нового века и мягкие ощущения касания чего-то пушистого и тёплого, тонкий и сладкий аромат в воздухе... Это приятно, так приятно, но всё такое... чужое?.. Первая возникшая мысль неожиданно пугает даже её саму: «Мама? Папа? Вы тут?» Когда взгляд сфокусировался, а мозг отошёл от заспанного состояния, девушка попыталась вспомнить, где могут быть её родители. Всё бы ничего, если бы не одна крохотная деталь... ...она совершенно не помнила своих родителей. Практически ничего. Даже имён. Даже внешности. Даже маминого успокаивающего и, она в этом не сомневалась, красивого голоса, и отцовской улыбки. Лишь размытые силуэты и какие-то непонятные обрывки, не дающие ничего, кроме как ещё более плодотворной почвы для новых вопросов. То место, где она оказалась, было похоже на огромный дворец. Высокие потолки, большие лестницы и гигантские окна во всю стену в некоторых комнатах словно так и кричали, что в этом особняке живёт или, по крайней мере, жила богатая семья каких-нибудь знатных аристократов — не меньше. Первое время казалось, что в этом имении она была совершенно одна. Из всех людей девушка общалась лишь с Натали — хорошей и по-своему милой женщиной. Маринетт постоянно удивлялась, как же у этой дамы получается появляться всякий раз, когда о ней подумаешь. Мадам Санкёр казалась строгой, но Маринетт видела, как та порой старается сдерживать почему-то грустную улыбку.       У мадам руки холодные, почти ледяные, слегка жестковатые от мозолей ладони (видимо, сказывается то, что она почти всегда имеет при себе ручки и карандаши любого качества и оттенка грифеля или чернил) и длинные, изящные пальцы. Маринетт каждый раз вздрагивает, когда чувствует прикосновение холодных рук и приятный табун мурашек по телу, что аж волосы на голове, кажется, шевелятся, а в помещении становится прохладнее. Маринетт кажется, что мадам Санкёр не имеет какого-либо запаха — неважно, естественного ли, по типу пота и простого аромата кожи, или искусственного, будь то духи или шампунь. Но Маринетт это нравится куда больше, чем запах одиночества и пустоты, которым пропахла вся мебель в этом странном месте. Ещё были и другие люди, например прислуга или достаточно крупной комплекции охранник, но те никогда практически не разговаривали и будто не замечали Маринетт, а немногословная Натали обычно отмахивалась от вопросов, смущённо пожимая плечами и не особо желая объяснять, почему все остальные ведут себя так, будто Маринетт для них совершенно пустое место и они её даже не видят.       На семнадцатом дне своего проживания в этом поместье девушка натыкается на коридор, который до этого никогда не замечала или не обращала особого внимания. Стены увешаны картинами, и Маринетт в какой-то момент невольно подумалось, что одну из них не помешало бы повесить в главном холле, на пустующей мраморной стене над лестницей. Создавалось такое впечатление, будто все эти произведения искусства специально поснимали с других комнат этого особняка, чтобы повесить их все именно здесь — в глухом коридорчике, столь же незаметном, как крохотный тёмный переулок средь огромного количества дорог, домов и проезжающих ежесекундно машин. А ведь картины здесь действительно красивы. Особенно Маринетт впечатлила одна, вносящая в себе изображение прекрасной, как ангел, светловолосой женщины, и средь всего этого золотого великолепия очень чётко выделялись ярко-зелёные глаза.       А на двадцатом, когда в голове проносятся какие-то отдельные фразы, слова и запахи, когда она обнимает себя, чувствуя невероятное давление этих стен, когда кажется, что потолок опускается всё ниже и в любой момент задавит, а Натали рядом впервые нет, жуткий холод пронизывает до костей и она жмурится до ярких крошечных искорок и пятен перед глазами. На двадцатом дне она впервые встречает Адриана Агреста. И ей кажется, что глаза у него стеклянные. Этот человек не говорит ни слова, когда они случайно пересекаются в коридоре, а просто смиряет её каким-то странным взглядом. Маринетт даже не успевает расшифровать значения, как он обходит её, сверкнув бронзовой пряжкой от ремня и направляясь своей дорогой. Маринетт не видит, как он сжимает губы, скрываясь за поворотом. Маринетт волнует лишь то, что это был второй человек здесь, кто не сделал вид, что её не существует, и этого человека зовут Адриан — она случайно узнала, от Натали. У Адриана глаза стеклянные. Стеклянные, как те витражи в малой гостиной, как те цветные осколки в калейдоскопах, оттенка странного, порой даже с щёлочками вместо нормальных зрачков, как у кота, а взгляд пристальный, обычно ничего не выражающий, но испепеляющий в адском зелёном огне — совсем не такой, как у женщины на той картине, на которую Адриан очень похож.       На двадцать пятых сутках Маринетт откопала в одном из ящиков своей комнаты скетчбук и карандаши. Эти предметы пахли знакомо. Так знакомо и так приятно, что хотелось прижимать их к себе весь день, как плюшевую игрушку перед сном, лишь бы чувствовать этот почти полностью выветрившийся аромат как можно дольше. Маринетт думает, что это Натали в очередной раз неожиданно подошла сзади, когда она сидела на холодном полу, зарисовывая очертания мотыльков, изображённых на почти каждом уголке этого особняка. Задавая наивный и слегка неуверенный вопрос: «Сильно плохо?», она не ожидала получить лёгкое касание к правому локтю. У Адриана руки тёплые. Маринетт уже успела отвыкнуть от подобных ощущений тепла касаний, когда собственные ладони начали всё чаще замерзать. Взгляд Адриана впервые за всё это время, пусть и на секунду, теплеет, когда на его вопрос: «А почему именно фиолетовый?» по поводу окраски рисунка, она отвечает: «Не знаю. Наверное, так должно быть». Он улыбается, когда Маринетт говорит, что чувствует, будто когда-то в прошлом она уже была здесь. Молчит, когда она добавляет, что все остальные совершенно не замечают её и порой она чувствует себя здесь чужой.       На улице прохладно, несмотря на хорошую погоду, и Маринетт с жадностью вдыхает грудью свежий воздух. Она не помнила, когда в последний раз выходила наружу. Натали, имеющая поразительную способность появляться там, где её не всегда ждут, всякий раз, когда Дюпен засматривалась на выход, каким-то мистическим образом заставляла её позабыть о затее выйти. Девушка не особо возражала, ведь на улице не было чего-то особо интересного, кроме садовника, который каждый день и, кажется, ни секунды не отдыхая, занимался садом. Сейчас Натали куда-то пропала, а Маринетт всего лишь хотела проверить, нет ли её на улице (возможно, она решила договориться с садовником о его хоть минутном перерыве?), но в итоге почти у самых ворот руку обжигает невидимое пламя. От него остаётся саднящий осадок, когда Маринетт слышит сзади себя тихие, практически беззвучные шаги. Адриан замечает её почти сразу после того, как Дюпен-Чен оборачивается. Ей почему-то хочется ему верить, когда он говорит, что снаружи слишком много жестокости и страха, и ей не стоит покидать пределы особняка. Почему-то хочется верить, когда он говорит, что здесь есть всё, а там, за пределами ворот — лишь пустота, от которой способен защитить лишь иллюзированный купол, существование которого доказывало осадочное покалывание в пальцах. Маринетт всё чаще кажется, что у Адриана была непростая жизнь. Она уже давно заметила, уже давно осознала, что он старается убежать от чего-то, что ей было не под силу осознать сейчас. Не под силу осознать, почему он так странно реагировал, стоило ему на глаза попасться газете с новыми супергероями, почему каждый раз закатывал глаза, стоило вчитаться в строки о их «подвигах» и «победах» над Огненным Лисом — новым (Маринетт немного не понимала этого, каждый раз переспрашивая: «А был ещё и старый?» у Натали, которая всё также грустно улыбалась и многозначительно пожимала плечами) злодеем Парижа. ЛедиБаг и Кот Нуар были неплохой парочкой, как считала Маринетт, всматриваясь в фото, с которого ей улыбались голубоглазый темноволосый юноша и светловолосая девушка с карими глазами. Они были... неплохими, но чего-то в их дуэте явно не доставало — Маринетт чувствовала это на интуитивном уровне, Адриан же смирял их обоих пренебрежительным взглядом, чего Маринетт было сложно понять. Агрест же всё понимает. Понимает, и снова пропадает на весь день, будто испаряется из этого дома, возвращаясь лишь поздним вечером а то и вовсе засветло.       На улице слышится дробь дождя, хотя за окном практически ничего не видно — слишком темно, за стеклом лишь туман. Маринетт не может спать, а особенно, когда, спустившись на низ, чтобы попить воды, слышит подозрительный грохот с заднего двора. Она понимала, что у неё напрочь отключено чувство самосохранения, когда решила выйти и посмотреть, что случилось за дверью. «Всего лишь выгляну на секундочку, ничего более» — повторяла она сама себе, и так и замерла на пороге, обнаружив в нескольких метрах от крыльца никого иного, как лежащего на земле и не способного самостоятельно подняться на ноги Огненного Лиса. Воздух сухой, ни малейшего намёка на осадки, но почему-то с оранжевого латекса чуть ли не струями стекает дождевая вода. Через мгновение темноту озаряет яркая вспышка, маска исчезает с лица нашумевшего злодея, обнажая его истинную личность. Адриан замечает незваного свидетеля далеко не сразу, но когда несмелые шаги становятся ближе, он поднимает на неё странный взгляд изумрудно-зелёных глаз; смотрит, и девушка буквально ощущает себя ребёнком, которого отчитали за то, что он ещё не в кровати. — Прости, — в итоге опускает он взгляд, буравя им собственные ладони, испачканные в грязи в результате неудачного падения. — За что ты извиняешься? — вопросительно хмурит брови Маринетт, старательно пытаясь не зацикливать своё внимание на маленьком летающем лисёнке, как-то виновато смотрящем на хозяина своими пурпурными глазками. — За всё, Маринетт. За всё. Прости... — «Я предал тебя больше, чем тебе известно» — еле сдержал он это за плотно сжатыми зубами, когда его Леди, его бывшая напарница, пусть ничего об этом и не помнившая, помогала ему подняться. — Ты мне ничего толком о себе не рассказывал, а сейчас извиняешься за что-то? — с ноткой иронии спрашивает Маринетт, закрывая за ними входную дверь. — Ты этого боишься? — вопросом на вопрос отвечает Адриан, не зная, какой ответ больше всего страшится услышать. Триккс отлетел к холодильнику в поисках пропитания, дабы не мешать этим двоим разбираться со своими проблемами и недосказанностями, и надеясь, что в этот раз его новый подопечный будет более осмотрительным со своими желаниями. — А ты нет? — она поворачивается к нему, глядя уверенно, как когда-то смотрела на него экс-ЛедиБаг во времена их совместных миссий, так, будто вот сейчас игриво щёлкнет пальцем по носу или золотому бубенчику на шее, взмахнув своим йо-йо. Адриан понимает, что задержал дыхание, только когда лёгкие наполняются горящим песком, заставляя рвано вздохнуть. Маринетт осознала, что у неё напрочь отсутствует чувство самосохранения, когда связалась с этим человеком, но, тем не менее, её всё ещё не покидало, буквально грызло изнутри, чувство, что она знакома с ним всю жизнь и, возможно, даже немножечко дольше. Тем не менее на сороковой день Маринетт совершает, возможно, самую глупую ошибку в своей жизни, но, право слово, совершенно о ней не жалеет. — Нет. А глаза у Адриана впервые за столько времени светятся.