(Don't) let me go

Клинт просыпается в холодном поту, чувствуя липкую, мерзкую испарину у себя на лбу, голых широких плечах, даже вдоль позвоночника. Едва заметная дрожь сковывает тело. Он осторожно прикрывает глаза и присаживается в мокрых и смятых простынях, стараясь прогнать образы, что въелись слишком глубоко. Ему кажется — въелись в него всего, в каждую частичку его тела, души, разума. Она вся в нем — в его разрушенном разуме, покалеченной душе и израненном теле. Бартон жмурится, но ее улыбка все еще здесь, прямо под сомкнутыми веками, вместо ярких бликов — улыбка, та самая, что последняя, с чуть дрожащими уголками губ из-за слез, сдерживаемыми всеми силами в своих прекрасных, широко распахнутых глазах. Только эти глаза, зеленые, точно хвойные леса северных городов и стран, только они способны бередить самые тайные, спрятанные глубоко-глубоко внутри, чувства. Хотя, возможно, не такие они и тайные. Стоя на краю той чертовой пропасти, Клинт и не пытался ничего скрыть. Бессмысленно. Они только здесь — в этом моменте. Другого не будет. Для него уж точно. Именно так думал он, протягивая руку к ее ладони, сжимая в последний раз, мечтая, ощутить тепло и нежность ее кожи, а не этот проклятый костюм, касаясь своим лбом ее. Запомнить. Только бы запомнить ее неровное дыхание, как напрасно борется со слезами, зажмуривается, чтобы не плакать. И этот ее горько-сладкий запах. Клинт стискивает челюсть и понимает, что у него у самого сейчас дыхание сбито, а рваные вздохи рвутся наружу. Он собирает простынь в кулак и делает глубокий вдох. «Соберись». Трет ладонями лицо, чувствуя их грубость и мозоли, натертые грубой работой и луком. Сердце колотится в груди так, что больно. Невыносимо. Клинт ерошит короткие волосы, но перед ним до сих пор она — взгляд, которым смотрит только на него. «Смотрела». Да чтоб тебя, Клинт! Он откидывается обратно на подушки, и не надеясь забыться сном. «Думаешь, я самоубийца? Я спасаю твою жизнь, идиот». Пламя в ее глазах способно вмиг сжечь все дурное. «А ты думаешь, мне это надо?» Какая же хрупкая жизнь, какие хрупки они все. Бартон проглатывает ком, что стеклом режет горло. Она должна была увидеть, что у них все получилось. Она должна была сейчас быть здесь. Черт подери, быть рядом с ним. А вместо этого он сходит с ума без нее. Если бы только держал крепче. Он ненавидит ночи, когда не получается не корить себя за то, что не удержал. Да кого он обманывает, не было ни одной из них, когда бы этого не происходило. Наташа. «Я все решила». Ее ладонь в своей руке он чувствует по сей день. Кончики его пальцев до сих пор помнят ее горячую кожу. За миг до того, как она выскальзывает из его хватки. За миг до конца. Боль никогда не становится легче. Сколько бы ночей не проходило. Он перебирает в каждом заученном фрагменте той трагедии все мгновения из раза в раз: улыбка, глаза, блестящие от слез, взгляд, полный решимости и трепета, их борьба, слова, что сказаны и что так навсегда и останутся невысказанными друг другу, и ладонь, что скользит из его руки. Он помнит все до последней крохи. Всю трагедию. Всю боль. Всю любовь.