Очеловечить

Я шёл по причалу.       Причал тот, узкий, старый, деревянный, уже разваливающийся, выходил на десять метров в море, расположившись с юго-западной стороны лаборатории, и, как обычно, пустовал, чему я ни капли не огорчился. Я, положив пакет забранной из столовой кукурузы, которую никто не ел, потому что ей нас кормили каждый день, и сняв шлёпки, сел на самый край и стал бросать в воду зерна. Маленькие рыбки жадно поедали их, колебая поверхность воды. Солнце скрывалось за горизонтом, будто красный гигант ложится спать, укрывался с головой одеялом-морем. Я устало вздохнул и постарался расслабиться — после рабочего дня мозг просто кипел. М-да, всё-таки работать в Национальном научном центре морской биологии не так уж и просто, как я представлял себе во время учёбы в институте. Медленно выдохнул, стараясь убрать тянущую боль в спине.       Я лениво повернулся на какой-то странный звук, похожий на тот, когда рыба бьёт хвостом по дереву, но, никого не заметив, пожал плечами и продолжил дальше кормить рыбок. Шлёпание по причалу около меня повторилось вновь, и боковым зрением я заметил чью-то руку, шарящую в поисках пакета с едой. Я притянул кукурузу к себе и, как полагается любому учёному, занял позицию наблюдателя. Рука, не найдя свою цель, остановилась, будто поняв, что за ней следят, и медленно исчезла под пирсом.       С минуту рука не появлялась, и я, отложив качан, грудью лёг на причал, заставив его жалобно простонать, и перевесился через край. Панама спала с моей головы и медленно стала тонуть, на что я, по своей рассеяности, и не обратил сначала внимание, а когда уже и заметил, было поздно.       Наблюдение ни к чему не привело — под причалом никого не оказалось, — и я сделал вывод, что это был неудачный розыгрыш какого-нибудь коллеги из нашего отдела, хотя никто в центре не был склонен к юмору, а особенно к тем шуткам, когда надо — упаси Господь! — рисковать своим здоровьем и нырять в ледяную воду.       Когда я уже собрался уходить, раздался плеск и громкий шлепок. Я развернулся, чтобы ни столько из страха, сколько из любопытства узнать, кто этот маньяк, что хочет на меня напасть со спины, но увидел лишь молодого человека, мокрого с ног до головы, с моей, не менее мокрой, панамой.       — Держите, это Ваше, — он протянул мне головной убор.       Я, бескультурно и откровенно пялясь на его перепончатые кисти и ступни, на чушуйчатую кожу, спинной плавник и жабры, принял панаму, поблагодарив, и произнёс:       — Оделись бы, молодой человек! — и тут же мне самому стало тошно оттого, с какой серьёзностью я это произнёс, напомнив себе начальника нашего отделения.       — У меня нет одежды, — он перемялся с ноги на ногу.       — Я могу принести, — предложил я, но высокий блондин, будто испугавшись, попятился и упал в воду.       И сколько я его не ждал, он не возвращался.       Уже не помню, как оказался в спальном крыле, но вдруг я себя нашёл в прихожей своей небольшой комнаты, которую делил с коллегой Игорем, другом ещё школьных времён и единственным, кстати, способным шутить учёным в этом злополучном центре.       — Ты рано, — сообщил он, не убирая книги. — И у тебя панама мокрая.       Я молча кивнул, не двигаясь с места, и только теперь Ивашура удосужился взглянуть на меня.       — Что случилось? — взволнованно спросил он. — Выглядешь так, будто русалку там увидел.       — Это была не русалка. Скорее человек-амфибия.       Игорь, счёвший это шуткой, усмехнулся и продолжил чтение. Я зашёл в ванную, прикрыв дверь. Отжал панаму. Бросил её на холодную батарею сушиться. Упёрся на край раковины.       Я пытался его очеловечить. Чёрт, предложить ему одежду! Как же это было глупо! Кто вообще предлагает одежду человеку-амфибии?       — Никто. Потому что их никто не видел, — сам себе ответил я.       — Кого? — спросил из соседней комнаты Игорь.       — Людей-амфибий, — отвечал я, скидывая одежду. — Поэтому им никто не предлагает одежду.       — Логичный довод, товарищ учёный Егор Климович, — засмеялся тот.       Дверь в ванную открылась, и я рефлекторно кинул в друга майку:       — Я вообще-то в душе!