Всё под небесами

Тела — это подарок для земли, а могилы — для тех, кого пока в них нет. madnessfk.

Вэнь Нин пронесся ураганом до входа в парадную залу, поклоном перебил разговор между Лань Сичэнем и Цзян Чэном: — Пойдемте! Быстрее. Было что-то такое на его мертвом неподвижном лице, что ни глава Лань, ни даже глава Цзян не стали задавать вопросов. Сичэнь просто забыл, где он, зачем сюда пришел, о чем только что говорил с Цзян Чэном, сдвинул брови и быстро сделал шаг в глубину коридора, чтобы идти туда, куда позвали. Потом обернулся: — Саньду-шэншоу, ты с нами? — Да идите вы… — Цзян Чэн точно не знал, что хотел сказать. Послать ли главу Гусу Лань далеко и чтобы не возвращался, или отпустить на все четыре стороны. Пусть занимается своим умертвием и не втягивает его больше никогда ни в какие авантюры. Но вместо этого задержал взгляд на симметричных линиях скул, на ярко выраженных надбровных дугах, на тенях под ними, против воли усмехнулся. Сказал: — С вами, — и шаги троих гулко застучали по лабиринту коридоров Нечистой Юдоли. — Так и будем молчать? Цзэу-цзюню, похоже, все равно, куда с тобой идти, а мне вот интересно, — перебил Цзян Чэн жесткий ритм марша, — Вэнь Нин?! Может, расскажешь, что там у тебя произошло? Вэнь Нин честно попытался, но мертвые мышцы не послушались. Сказать нужно было многое, а собственный рот стал чужим, каждое слово складывалось в бессвязное заикание и долго искало выход наружу. Поэтому он решил сократить увиденное до простых коротких понятий «ход под крепость», «я открыл», «там Второй Господин Лань», «Чжулю — я узнал», «обмен на Печать», «скорее» и постарался восполнить пробелы в речи резкими и категоричными жестами. Когда оказались перед потайным ходом, Сичэнь уже более или менее разобрался в происходящем. — Понятно, — только и сказал он, надавливая на стену в том месте, где Вэнь Нин оставил щель. Плита отошла вглубь бесшумно и послушно, как и положено хорошо смазанному механизму. От совсем недоброго голоса главы Гусу Лань вниз полетело эхо, а волнение, пульсирующее в голове Призрачного Генерала, пошло на убыль. Сразу за стенным блоком оказалась небольшая площадка, за которой смутно угадывалось что-то вроде лестницы. — Прям как у меня в Пристани, — оживился Цзян Чэн, хлопнул рука об руку, чтобы согреть ладони. — Тут должна быть ниша с факелами. Пропустите-ка меня. Ага, вот ниша, а вот факелы, а вот огниво. Зажигаю, зажмурься там, Сичэнь. Готово. Пошли. Вниз или вверх? — Вниз, — Вэнь Нин был категоричен. — Я первый, — тут же взял на себя инициативу Цзян Чэн. Вэнь Нин не стал возражать. По мере продвижения они будут оставлять позади себя ходы, туннели, лазы и тайные проходы. Кто и что из них может появиться — не известно. Поэтому он просто отошел Сичэню за спину и приготовился убивать все, что нападет на него сзади. Цзян Чэн начал спуск по скользким ступенькам, держа факел над головой, Сичэнь шел следом, аккуратно ставя ноги на влажные камни и скользкую глину, вел рукой по мшистой стене. До замыкающего Вэнь Нина факельный огонь уже едва доставал. Впереди слышались капель и шум подземных вод. Пахло плесенью и дохлыми крысами. Спуск занял некоторое время, лестница закончилась расходящимися в разные стороны земляными галереями и небольшим озерцом, из которого брали начало подземные потоки. Сичэнь вынул меч, свет его духовной энергии отразился от воды, заиграл тенями на сводах ходов и на нависающих над некоторыми проемами глыбах. — Ну и?.. — Цзянь Чэн не закончил фразу — Вэнь Нин, ты знаешь, куда надо идти? — спросил Сичэнь. Не услышав ответа, обернулся и наткнулся на неподвижные застывшие глаза Вэнь Нина, на пляску живого огня в них. Это было жутковато и притягивающе. — Вэнь Нин? Тот молчал, прислушивался, думал. Где-то вдалеке отражались от стен быстрые шаги, звук их растекался зыбкими кругами по многочисленным переходам. Те самые шаги — Чжулю. Но он прошел здесь слишком давно, время начало уже запутывать след, и Вэнь Нин никак не мог понять, какую же из многочисленных галерей надо выбрать. Так, чтобы наверняка, так, чтобы не потерять драгоценное время, потому что туннели только делали вид, что ведут в разных направлениях, многие из них потом поворачивали, пересекались, переплетались, возвращались назад, к озеру. Пространство катакомб представлялось Вэнь Нину этаким скомканным листом рисовой бумаги. Одна ошибка — и попадешь туда, откуда пришел. Наконец Вэнь Нин ответил: — Надо ждать других звуков, других сигналов. Я не уверен, какой проход выбрать. — Я ждать не буду, — долготерпение Цзян Чэна подошло к концу, — Пойду по первому правому. Вам предлагаю идти по последнему левому, — решил он за всех. Ему нужно было себя куда-то девать, что-то делать. Знать куда идти в хаосе не обязательно. Главное идти. Ему, как ни странно, не возразили, только кивнули, он кивнул в ответ и пошел. Через несколько шагов оглянулся, но Сичэнь и его Призрачный Генерал уже слились с чернотой и растворились за занавесью неумолкающей капели. Ну вот и ладно. Цзян Чэн поспешил вперед, попеременно поминая всех известных ему жителей верхнего и нижнего мира, проваливаясь по щиколотку в лужи, подворачивая ноги, тыкаясь лицом в паучьи тенеты и обдирая руки об острые камни. Когда доходил до развилок, направление выбирал каким-то шестым чувством. Но и оно, наконец, завело его в тупик. Саньду запел в руке. С досады и не долго думая, Цзян Чэн рубанул по преграждающему путь камню. Одно движение, и вот уже вместо затхлой мокроты в легкие ворвался жаркий хвойный ветер. — А на поверхность-то мне совсем и не надо, — забеспокоился Глава Цзян, собирался уже развернуться, но тут его взгляд скользнул по неподвижному телу: красная лента в волосах, изодранное черное ханьфу, руки, сжатые в кулаки, бледное лицо, такое же застывшее, как у Вэнь Нина. — Что за… Вэй Ин? Вэй Ин! Какого ты тут! — Цзян Чэн не заметил, как выскочил из тоннеля, как пересохло горло, как надрывая связки он захрипел, потому что голоса вдруг не оказалось, как встал на колени и начал трясти бывшего шисюна за плечи, почти прижимая к себе. Серебряный колокольчик на поясе переливался тихим звоном, покачивался, распахивая давно забытую дверь в минувшее, в детское, в счастливые дни, до которых уже было не дотянуться. — ВЭЙ ИН! Душа Вэй Ина полетела на зов, нашла собственное тело, а где-то там, в нескольких фэнях от разрубленного изнутри валуна, тряпочный человечек упал на влажные камни и исчез в тенях. Вэй Ин открыл глаза: — Цзян Чэн? — облизал губы — соленые, моргнул, почувствовал в глазах что-то щиплющее. Попробовал растянуть губы в улыбке, но онемевшие мышцы не послушались, вместо улыбки получился оскал. Цзян Чэн отстранился, начал разглядывать, выпятив вперед челюсть, наблюдал, как в глазах Вэй Ина попеременно появляются отзвуки ярости, горя и ужаса. «Опять вляпался куда-то. Ну что за человек! Нет чтобы прийти, посоветоваться... Помощи попросить. Вот как Сичэнь. Нет же... Во что опять превратился со своими этими "я сам"! И куда сам-то? Куда?! Там в крепости заклинателей как лотосов в пруду... » Вэй Ин наконец заметил, что его пристально разглядывают, тут же прикрыл глаза ресницами, спрятал пережитое. — Да что с тобой? — гаркнул Цзян Чэн, отодвинулся от Вэй Ина на край тени, поднялся на ноги. — Опять запрещенные практики! — Цзян Чэн, что ты тут делаешь? — ответил вопросом на вопрос Вэй Ин, попытался тоже подняться, голова закружилась, никчемное Золотое Ядро совсем не хотело работать. Ноги подкосились, и Вэй Ин осел назад. Надо бы спешить, вон проем, надо туда, найти Лань Чжаня, но тело подводило. Ци диктовало свой ритм: неспешно восстанавливало потерянные духовные силы. Инци он использовать не решался. Может, попросить о помощи? Цзян Чэн бросил на непутевого брата еще один быстрый взгляд. Хотел по привычке сказать еще что-нибудь хлесткое, но во всем облике Вэй Ина было столько горя, что глава Цзян забыл, зачем открыл рот. Подумал: "Хорошо, что хоть не как тогда. Вроде в своем уме." — Что? Так жалко выгляжу, что и ругать уже не можешь? — Вэй Ин скривил губы, провел рукой по лбу, оставил черно-красный след на вспотевшей, как при лихорадке, коже. Черный — от земли. Красный — от стертых до крови пальцев, которые в бессилии скребли камни, пока его тряпочный человечек метался от Ванцзи к двери, из коридора в другой, от одного просвета к другому, ища выход. — Языком молоть прекращай. А то последние силы выболтаешь. Я помочь пришел — не ругать, — наконец совладал с собой глава Цзян, переждал, пока от сердца отступила застоявшаяся желчь и непрошеная нежность. Наклонился, подхватил Вэй Ина, поставил на низко висящий над землей Саньду, придержал за плечи. Проворчал: — Там, внизу, запутано все. Сичэнь и Вэнь Нин поди уже на месте. Не паникуй. Давай, показывай куда. Вэй Ин словно зажегся изнутри от этих слов, ожил, просиял, махнул рукой в сторону проема. Цзян Чэн вскочил на меч позади, и они метнулись в лабиринты катакомб. Перед глазами замелькали переходы, коридоры, тоннели, темнота и неизвестность. Вэй Ин успевал ориентировать Цзян Чэна: — Направо, налево, прямо. Быстрее. Еще быстрее. Теперь смотри внимательно. Где-то там должна быть чугунная дверь. Вот она! — дернул плечом, освобождаясь от цепкой хватки Цзян Чэна, спрыгнул, понесся вперед. Дернул тяжелый металл на себя. Беспомощно оглянулся на главу Цзян. — Сейчас, — прорычал Цзян Чэн. Повернул брызнувший искрами Цзыдянь. Из-за двери донеслось: — Он очухивается! Неси гвозди. Быстрее! — Так он же не лютый мертвец. Мы его убьем. — Или он нас, или мы его. Давай. — Молодой господин Фо сказал ждать его возвращения, — завопил третий голос. Цзян Чэн не стал дослушивать. Хлыст Цзыдяня взлетел вверх, и духовная сила клана Цзян обрушилась на дверь. Уши заложило от ударной волны, Вэй Ин, не обращая на это внимания, толкнулся плечом в рассыпающиеся горячие куски металла, ворвался внутрь с лихорадочно горящими глазами, синими искусанными губами, восково-бледной кожей. Где-то в глубине угадал Ванцзи: ноги, бедра, плечи, вздернутые вверх руки. В желудке у Вэй Ина моментально сжалось. «Бычье сердце» попятился от двери прочь, «щеки» вскрикнул и принялся рыться в рукаве в поиске талисманов, приняв Вэй Ина за лютого мертвеца. Достать талисман он не успел. Белая сталь тонко запела над ухом, и «щеки» осел с растерянным выражением лица, рассеченный поперек. — Извини, мы немного заплутали, — Сичэнь говорил ровно, но видно было, что все в нем вибрировало от еле сдерживаемого внутреннего напряжения. Он не отводил глаз от Ванцзи, и взгляд его становился ледяным. Цзян Чэн по-деловому оттеснил главу Лань и Старейшину в разные стороны, шагнул в образовавшийся проход, рубанул духовной силой Цзыдяня еще раз. Цепи, перекинутые через потолочный блок, бряцнули и сложились бесформенной кучей. Вэй Ин рванулся, успел подхватить оседающего Ванцзи. — Квиты, — бросил им через плечо глава Цзян. — С браслетами уже сами. — Внимательно глянул на двух оставшихся палачей, словно решая, что с ними делать. — Надо уходить. — Вэнь Нин появился в проеме, повел головой от одного плеча к другому, вставляя выбившиеся из пазов шейные позвонки, незаметно стряхнул с плеча застрявший на нем чей-то вырванный язык. — Поднять тревогу я им не дал, но наверняка есть гонг. Н-надо уходить, — повторил Вэнь Нин и повернул голову ко Второму Господину Лань. Понял, что Ванцзи не в том состоянии, чтобы уходить. Да и куда уходить? Надо сначала со всем этим покончить. — Непростительные талисманы, — разжал зубы Ванцзи. Получилось невнятно и тихо, как дыхание. Но у всех слух был так напряжен, что произнесенные слова показались гулом в тяжелом воздухе пыточной. Сичэнь тут же кивнул, посмотрел в мутное золото глаз: «Не волнуйся, брат. Найдем. Все перевернем здесь вверх дном, но найдем», — обернулся, чтобы спросить «бычье сердце»: — Где талисманы? Тот насупился. Прищурил глаза. Сичэнь рубанул белой сталью. Некогда. Обернулся к «корню». — Где талисманы? Цзян Чэн видел и раньше страх на лицах. Но не такой. Брови «корня» прыгнули вверх до самой кромки волос. Могли бы прыгнуть и выше, да лицо кончилось. Губы задрожали. Но долго быть испуганным «корню» была не судьба. Вырванное сердце уже трепыхалось у Вэнь Нина в руке: — Он все равно не знает. А оставлять живым — опасно. — Подумал: «Скоро здесь будет слишком много живых». Сичэнь словно считал его мысли: — Брата надо спрятать, пока мы тут… наводим порядок. Есть надежное место? — Д-да. П-потайная комната. Меня там д-держали. Я отведу. Тут два шага. — Погоди. — Сичэнь одним движением сбросил свое чистое, — Вэй Ин, помоги переодеть. Вэй Ин поставил Лань Чжаня на ноги, тот был так слаб, что едва стоял, почти сползал по мокрой неровной стене, сознание его держалось на волоске и медленно уходило в темноту. — Лань Чжань! — Вэй Ин подхватил его, выудил из темноты, передавая духовные силы. Сичэнь тем временем надел на брата свое, накинул на себя его: рваное, непотребное. — Вэнь Нин, возьми у Старейшины ленту, подвяжи волосы. Призрачный Генерал выполнил четко, словно поручение на войне, чуть ссутулился, стараясь быть одного роста с новым телом молодого господина Вэя, чтобы уже совсем стать на него похожим, по крайней мере, издалека. Лента в его волосах повязалась с непривычки криво, неумело. Сичэнь поправил, словно на себе, словно делал это каждый день. Потом Вэнь Нин подхватил еле живого Лань Ванцзи на руки: — Туда, — мотнул головой в сторону незаметного бокового коридора. Четверо колыхнулись в едином порыве, но строй тут же разбил Цзян Чэн. Остановился: — Идите. Я прикрою. — Остался стоять, весь напряженный, как тетива, но в подземелье было пока тихо. Те, другие, еще не спохватились. Трое продолжили движение. Вэй Ин спешил рядом с Лань Чжанем, старался на ходу передать духовные силы, те, что у него самого еще остались. Прорастал в него всем собой. С другой стороны — Сичэнь. Держал брата за руку. Занимался тем же. Вэнь Нин шел, как во сне. Шесть шагов, пять, четыре… Ведомый незримой силой проснувшейся памяти, туда, в небольшой боковой проход между ровными стенами. Три шага, два… Поискал рукой по каменной кладке, вот и механизм, надавил. Плита плавно ушла вбок. — Первый господин Лань, я бы не хотел, чтобы вы туда заходили. Три ступеньки вниз, запах мертвых факелов. Вэнь Нин на месте. Тут он пробыл в небытии тринадцать лет. Затхлый воздух, сырость, холод, могила. Темень. Но тут их никто не найдет, кроме Чжулю. А Чжулю Вэнь Нин возьмет на себя. Вэнь Нин осторожно посадил второго господина Лань у стены, оперев о стену лопатками и затылком, положив руку в сторону, чтобы ненароком не задеть, не сделать еще больнее, чем есть. Сказал: — Не зажигайте факелов. Смола отравлена. Бичэнь сильный меч. Если нужен будет свет — лучше им. Потянул Вэй Ина на себя, к проему, снова пошарил по стене, только теперь водил по ней живой рукой Вэй Ина. Тот кивнул, когда нащупал провал и механизм в нем: — Закроете за мной, молодой господин Вэй. Я вернусь за вами, когда мы их… когда все кончится, — отпустил запястье, сделал шаг в узкий проход. — Погоди! — Вэй Ин качнулся в его сторону, обнял. — Спасибо! Потом плита бесшумно поползла на свое место, отсекая Вэй Ина и Лань Чжаня от лабиринта. *** Чжао Чжулю закрыл за собою проход в стене, взял факел и стал быстро спускаться по скользким ступенькам лестницы. Ссора с Хуайсаном его не особо озаботила. Разногласия у них были и раньше, а значит, будут и в будущем. Чжулю всегда умел находить нужные слова, чтобы вернуть себе расположение главы Не, умел играть на его чувствительной струне: справедливости для ордена. И на его слабой струне — пренебрежении ко всем другим орденам. Хуайсан имел много струн, Чжулю младший не поленился и старательно изучил их все. Да и самого Хуайсана он тоже изучил. Знал, что мстительность — это то, что их объединяет. А еще они оба ненавидят Ланей. Хуайсан — за то, что высокомерные заоблачники допустили смерть его брата. Чжулю — за то, что разрешили убийство его отца. Разные степени ненависти. Но суть — одна. Наказать. Хуайсан свое наказание осуществил, не без помощи Чжулю, поэтому будет снисходителен к тому способу, который избрал для своей мести его первый помощник. Чжулю ведь, так и быть, придет к главе Не с Печатью и с лобной лентой ордена Гусу Лань. Но это случится не сейчас. Может быть, завтра. А может, чуть позже. Сейчас надо вернуться в пыточную. Доделать дело. «Причинять боль и не оставлять следов — это искусство, которое надо постоянно практиковать. И совершенствовать», — так говаривал отец. Он умел бить, не ломая грудную клетку, и научил этому Чжао младшего. И многому чему еще научил. Чжулю мог бы пытать Ханьгуан-цзюня по заветам отца, но… но в этот раз он решил сделать по-своему, пустить кровь. И не пожалел. От смеси вины перед отцом, самовольства и вида начинающих подгнивать разрезов на нефритовой коже испытал необычайное возбуждение. Словно в угоду этим размышлениям воображение Чжулю услужливо нарисовало надломленный силуэт Ванцзи, в цепях, с закинутой назад головой, с сочными разбитыми в кровь губами, с нелепым клеймом Вэней у сердца. Картинка получилась такая яркая, что Чжулю на секунду остановился, ослепнув. Спина загорелась от загривка до ягодиц, будто стеганули кнутом, и Чжулю почувствовал прилив постыдного наслаждения. Снова. Это его не удивило: он уже давно стал замечать, что возбуждение приходило к нему вместе с жесткостью, просто последние три дня оно стало особенно острым. Подумав, Чжулю решил не идти в пыточную сразу, а ненадолго заглянуть к себе. «Снять напряжение и проверить тайник». Ему вспомнилось, что в крохотной нише за лежанкой должна была быть запрятана баночка мази травника, когда-то, в самом начале их работы, отложенная на черный день. «Надо поискать». Чжулю поднес к глазам начинающую сохнуть и чернеть руку. Теперь ей и не подрочишь, на запечатывание Золотого Ядра Ханьгуан-цзюня потрачено все здоровье. Хорошо было бы восстановить. «Решено», — и Чжулю свернул в один из боковых восходящих тоннелей. Его покои были недалеко. Без окон, они озарялись тусклым пламенем восьми светильников. Это были особые светильники: бальзамированные мужские торсы с факелами из чистого золота вместо голов. Чжулю расставил их вдоль стен, как торжественный караул. Своими огромными мускулистыми руками, сжатыми в кулаки, торсы упирались в каменный пол. Чжулю это нравилось. В свое время он сам выбрал самых сильных воинов из клана Чжу, сам их обезглавил, сделал из них свою первую призрачную армию. Верные светильники горели ровно, не чадили, добавленные в смолу пряные травы источали дурман. Наполняли маленький мир Чжулю благоуханием. «Маленький мир», — мотнул головой Чжулю, откидывая волосы со лба. А ведь когда-то его мир не сводился к одной комнате. Он был огромен, и центр его был в Куй Чжоу. Много прекрасных лет его мир был наполнен музыкой, книгами в красивых переплетах, садами и картинами. Семейными делами, праздниками, поездками, визитами отца и поездками к нему. Но началась война за солнце, и отец был предательски убит. А клан Вэнь разгромлен и опозорен. Чжао Чжулю пришлось бросить свои ноты, книги и безделушки. Из него сделали прокаженного. Его стали называть просто Чжао, Чжао — один из тысячи. Но и это было еще терпимо. Нестерпимо оказалось жить совсем одному. Он готов был отдать все, что у него осталось: силу, знания, себя самого, чтобы найти кого-то достаточно извращенного, кто захотел бы поговорить с ним, изредка коснуться его. Поэтому Чжулю стал бесконечно благодарен Мэн Яо. Засучил рукава и без разговоров встал на то место, которое тот ему предложил. Потом стал благодарен Не Хуайсану. Долгие годы Чжулю был послушен и надежен. Вытеснил горькие мысли о сиротстве, как инородное тело. Взял себе другое имя, придумал другую жизнь. И вот к чему это привело. Мир, из большого и прекрасного, превратился в душный, скукожился, провонял дурманом. Чжулю посмотрел на изуродованную скрюченную руку. Поморщился. Вспомнил жесткий тон Хуайсана, когда тот забирал мазь. «Ненавижу». Сам о себе не позаботишься, и никому на свете не будет до тебя дела. А ведь он старался ради. Находил в себе силы быть лояльным, преданным, достойным. Старался помнить только о хорошем. Только о правильном. Когда прах отца стучал в его сердце, дергал грудь, словно в ней была застарелая рана, Чжулю заглушал его дурманом. Говорил: смерть отца — просто факт, далекий плоский факт, сухой, без подробностей. А потом его послали с поручением в богами забытую, затерянную в горах деревню, и там он узнал эти самые подробности. Их ему рассказала старая трактирщица. Рассказала просто так. Не потому, что узнала в Чжулю потомка, не потому, что питала ненависть к Вэй Ину, а просто потому, что была когда-то очевидицей и с тех пор рассказывала историю о смерти молодого господина Вэнь и его верного слуги каждый вечер и всем подряд, словно увиденные ужасы преследовали ее, а она всеми доступными способами старалась переложить их на чужие плечи. Старуха без умолку кудахтала о том, как Старейшина Илин заставлял его отца сначала смотреть, как младший отпрыск Вэней глотает тонко срезанное с икр мясо. А потом приказал и отцу жевать человеческую кожу. Чжулю слушал и ничего не чувствовал, смотрел в подслеповатые глаза трактирщицы, думал: «Зачем мне это? Столько времени прошло. Все уже поросло быльем. И откуда мне знать, что все, что рассказывает эта ведьма, — правда? Надо просто забыть». И он отгородился от рассказа делами, рассуждениями о собственной жизни и о собственном пути. Тогда. Чжулю поморщился от этих воспоминаний, совсем сейчас неуместных, открыл тайник. Вот она — баночка. Мало мази, едва ли хватит на одно восстановление. Но ничего. Он выпросит новое снадобье у Хуайсана. Мазь начала впитываться, руку — пощипывать. Чувствительность должна была вернуться с минуты на минуту. Чжулю с сожалением заглянул в склянку. Пусто. Как в его душе. Потому что старая история о гибели его отца не растворилась в закоулках памяти, а легла на сердце, отравила его своим ядом, прожгла в нем дыру, через которую улетели благие намерения быть честным, лояльным, благородным. «Ради чего? — спрашивал себя Чжулю ночами. — Чтобы кончить, как отец?» Постепенно то, что было памятью об отце и рассказами о его смерти, стало воображением. Разрозненные черно-белые и цветные картинки он сшил на новый манер и даже не заметил, что изменил историю старухи под себя, да и сам начал меняться под придуманное его же ложной памятью. И потом он увидел их. Старейшину Илин и его обрезанного рукава. Таких вальяжных, таких беззаботных, таких счастливых в Павильоне Сокровищ. И все встало на свои места: тело отца не оплакали, не похоронили, оставили на растерзание воронам и лисицам — за это надо наказать. Не кого-нибудь абстрактного, а этих двоих. И эта мысль перестала пугать Чжулю. Он даже не мучился выбором и угрызениями совести. Печать, Хуайсан, Долг — все отодвинулось на второй план, стало неважно. Он понял, что либо отомстит, либо умрет сам. Третьего варианта Чжулю себе позволить просто не мог и пустил в ход все находящиеся в его распоряжении средства: хитрость, обман, талисманы, положение при Верховном Заклинателе, подчиняющийся ему старый орден Су, организованный им новый орден Чжао. — Да, — выдохнул Чжулю, распахивая ханьфу и освобождая член. Потрогал себя. — Да, вот так. Он сумел. Он мстит. Там, в пыточной, висит тот, кто делает его месть сладкой. Утонченной. Почти идеальной. Чжулю восстановил в голове картинки из каземата, вытесненные другими мыслями, сделал это неторопливо, в подробностях, вспоминал прикосновения к истерзанному телу Ванцзи, ощущал приступы гадливости и одновременно волнительного предвкушения, от которого его плоть стала тяжелой и твердой. Чжулю побежал по срамному пальцами. Да, вот так. Но чего-то не хватало. Жаль, что Лань не кричал. Зато смотрел. Как все они. Пренебрежительно. Мимоходом. Они пробегали мимо него взглядами, как мимо пустого места. А он не пустое место. Уже нет. Он заставит их думать о себе, оставит по себе память. Оставит Вэй Ина одного в этом мире. Так будет правильно. Нет ничего хуже одиночества. В паху заныло, тяжесть стала болезненной. Чжулю сжал подрагивающими от нетерпения пальцами основание члена, сделал пару резких движений. От них полоснуло по оголенным нервам, обожгло. — Да. Чжулю выпустил член, ощутил его влажное прикосновение к коже на животе. Ощутил томление, легкое, головокружительное. Плюнул на ладонь, помял головку, выгнулся от удовольствия. Начал ласкать себя дальше. Исступленно. До сильной дрожи в пальцах. Был на пределе, терялся в ощущениях и, чтобы не потерять связь с реальностью, бормотал еле слышно в такт движениям: «Отец. Ты был сильным, честным и верным. До самого конца преданным. Все хотели плясать на могилах врагов, но никто не собирался марать руки их выкапыванием. У тебя одного хватило смелости делать то, что хотели все. И у меня хватит. Я тоже преданный. Только не им, а тебе. Это семейная верность. Она выше чести, морали и жизни». Глаза Чжулю затуманились. В голове, мешаясь и тесня друг друга, мелькали образы: снятая с живого Вэнь Чжао кожа, тонкие куски нарезанной человечины, наполненный кровью рот Ванцзи, лопнувшая на щиколотках кожа… «Отец, прости. Моя пытка оставила на нем следы. Много следов! Везде. И мне это понравилось. Да». Чжулю прикрыл глаза, доил себя жесткими шершавыми пальцами здоровой руки, двигал кулаком вверх-вниз, вверх-вниз, все быстрее и быстрее. В момент разрядки уродливая гримаса перекосила его лицо, а в следующий миг оно стало пустым, как у самоубийцы. Отдышавшись, он привел себя в порядок и вышел из комнаты. Его игрушка ждала там, в самой дальней точке катакомб. Тишина лабиринта сначала действовала на него умиротворяюще. Сердце билось с ленцой, сытое и довольное. Но вдруг что-то в этой тишине показалось Чжулю непривычным. Он пошел быстрее, перешел на бег, уже на подходе к пыточной увидел красную ленту, знаменитую красную ленту Вэй Ина и гордую спину Цзян Чэна. Они вели под руки… не может быть!.. Да как они посмели! Стража! К оружию! Наверное Чжулю выкрикнул это в порыве неистовства. Иначе почему глава Цзян обернулся? Иначе почему он встретил этот злой и торжествующий взгляд? Обычно спокойное невзрачное лицо Чжулю скривилось в оскале. Огонь мести вспыхнул с новой силой в глубоко посаженных глазах. Чжао Чжулю младший втянул гниловатый воздух подземелья сквозь плотно сжатые зубы и бросился в погоню.