Глубокое чувство всегда неуместно. Если выставить его напоказ, оно начнет причинять боль, и сгниет, как цветок, распустившийся раньше срока, сорванный походя и выброшенный за ненадобностью MOPEYXODN, «… но он не провидец»
Прошло уже порядочно времени, а травница все еще не приходила в сознание. Лань Чжань остался подле нее, время от времени проверял пульс, пускал по ее руке немного своей Ци. Старался перевести обморок в восстанавливающий сон. Вэй Ин отправился осматривать лавку и приводить ее в порядок. Нашел потайной рычаг, раздвинул деревянные ставни, разблокировал дверь. Походя, увидел на полке над очагом курильницу, точно такую, какая стояла в цзинши у Лань Чжаня. Забавная была штучка, несколько раз переносила их каким-то непостижимым способом назад во времени, в те счастливые дни, когда казалось, что на свете нет ничего невозможного и жизнь будет продолжаться вечно… Жаль, что они оставили ее в Облачных Глубинах. Но может быть, эта тоже работает? «Я был бы не прочь еще раз вернуться назад, — подумал Вэй Ин. — Моя дырявая память мало чего удержала из того беззаботного времени. А Лань Чжань, оказывается, помнит все до мелочей». Вэй Ин взял курильницу, повертел в руках. Открыл крышку. Пусто. Провел пальцем по стенкам, понюхал. Раскуривали не очень давно. Пошарил на каминной полке: может там есть что-то припрятанное, чтобы раскурить пока что бесполезную штуку и дать времени вновь проскользнуть сквозь пальцы, как чистая вода. Но ни смол, ни благовоний под рукой не оказалось. Нет так нет. Вэй Ин поставил курильницу на место, лихо развернулся на пятках, чтобы отправиться за прилавок и забрать половину бумажной полоски, но перед его глазами все поплыло, словно он посмотрелся в кадку с водой, по зеркалу которой пошла рябь. Вэй Ин тряхнул головой, потер глаза. Четкость реального зрения вернулась, однако перед внутренним взором всплыло неясное воспоминание о молодом красивом лице. «Что-то в курильнице все-таки осталось. Не затягивает назад в прошлое, но похоже на сон с открытыми глазами». Вэй Ин не стал отмахиваться от нечеткой картинки, которая появлялась размытым пятном везде, куда бы он ни посмотрел, прошел в дальние покои, начал тщательно осматривать дом. Время шло, картинка становилась четче: несколько черных как смоль волосков выбились из-под лобной ленты и перечеркнули правильные черты, сломали линию скул, прилипли к упрямо сжатым губам. Именно таким Вэй Ин увидел Лань Чжаня в первый раз. Вэй Ин вгляделся в воспоминание. Подумал: «А ведь у него не холодное лицо. Это только маска. За ней молодой Лань Чжань скрывал… А что он, собственно, скрывал?» Вэй Ин сосредоточился. Он же тогда, в первый момент их встречи, что-то подумал про Лань Ванцзи. Что-то хорошее. Не холодный… и не высокомерный. Совсем не эти мысли первыми пришли в голову. Первая мысль была о том, что мальчишка, который преградил ему путь, смазливый. Точно. Он понравился. Вэй Ин потом несколько раз попытался ухватить и передать на бумаге это странное несоответствие того, что видится, и того, что он почувствовал. Но безуспешно. Быстро нарисовать не получалось, а долго над рисунком сидеть не было времени. Куда же он девал свое время? Его же было полно. Вэй Ин продолжал осматривать шкафы, ларцы и сундуки в доме. Заглядывал везде в надежде найти запрещенные талисманы. Вдруг именно здесь их изготавливали вместе с мазью? Но часть его самого была сосредоточена совсем на другом. «Давай, дырявая башка, вспоминай!» Точно выполняя этот мысленный приказ, в голове Вэй Ина начали всплывать подробности, которые он не заметил во времена обучения в Гусу. Первым делом вспомнилась их стычка с Лань Чжанем на стене Гусу. Вэй Ин думал, что победит высокомерного парня с легкостью. Сразу обратил внимание на детали: как тот стоит, куда смотрит, как согнул колени. По первым движениям Лань Чжаня определил стиль и угол атаки. Перегруппировался, уклонился, переместился в слепую зону — сделал все, что усвоил из уроков Иньчжу… и не выиграл, хотя имитировал телохранительницу мадам Юй безупречно. Очень удивился. Вэй Ин еще не видел человека, который смог бы противостоять приемам рукопашного боя Иньчжу. Но молодого Ланя они даже не заставили замедлиться. «Он что, не такой, как все?» — мельком подумал Вэй Ин. Спросил: — Ты кто такой? — Я Лань Ванцзи. Отвечаю в Облачных Глубинах за соблюдение правил. Вход на территорию ордена после комендантского часа запрещен. Оставайся снаружи до утра. — Лань Ванцзи? Как официально. У тебя есть имя для друзей? — Лань Чжань. — А вот это мне нравится! Но я все равно не останусь за стеной. Ты меня не остановишь. Они снова схлестнулись. На этот раз Вэй Ин присмотрелся к Лань Чжаню внимательнее. Движения того были текучие, воздушные. Продуманные, но не заученные. Он постоянно их менял, как меняют форму облака в небе. Вэй Ин предугадывал их с опозданием, защищался от них в последний момент, не мог действовать на опережение. Молодой Лань не был быстрее его, сильнее или ловчее. Он просто был другим. Это поразило Вэй Ина в самое сердце. Вот он — достойный противник. Тот, кого хочется победить. А утром был мост. И Лань Чжань на нем был освещен утренними неторопливыми лучами, четко виден, словно выдавлен на фоне парка и неба. Изящен. Усянь почему-то старался не смотреть в его сторону, но Лань Чжань все равно оттягивал на себя взгляд. Усянь глянул украдкой один раз, второй, глянул через плечо, посмотрел в спину. И каждый раз видел Лань Чжаня по-новому, словно нарезанное мимолетными взглядами время снимало с него лишний слой, показывало красоту второго Нефрита с неожиданной стороны. Вэй Ин подумал: «Почему его все боятся? Разве совершенство может пугать?» Начал наблюдать и зарисовывать за Лань Чжанем, как дома наблюдал и делал зарисовки движений Фанцзюня, когда тот практиковался с мечом, за Иньчжу, когда она оттачивала приемы рукопашного боя, или за Цзиньчжу, когда та стреляла из лука по мишеням. Старался понять. Разгадать, чтобы выиграть при новой схватке. А что такая будет — Вэй Ин не сомневался. Чем больше наблюдал, тем больше понимал — на фоне второго Нефрита теряются все остальные, отходят на второй план… Он был особенный. Даже глаза Лань Чжаня были особенными, не такими, как у других людей — очень светлыми, будто бы сделанными из подкрашенного хрусталя. И молчание Лань Чжаня в библиотеке было не такое, как у всех. Оно не ранило, как молчание тех людей, что проходили мимо, когда маленький Вэй Ин искал еду в отбросах постоялых дворов. Не пугало, как отповедь мадам Юй, когда та, поджав губы, обдумывала очередное наказание. Это не было похоже на сосредоточенное молчание ночной охоты, на скорбное безмолвие погоста или на обиженную игру в молчанку Цзян Чэна. Молчание Лань Чжаня было подначивающим, заинтересованным. Вэй Ину очень хотелось разбить его и посмотреть, что там такое спрятано. В конце концов не выдержал. Спровоцировал Лань Чжаня весенними картинками, а тот в ответ взялся за меч, словно только и ждал повода, чтобы опять помериться силой. Только и меч второй Нефрит держал по-особенному. Не так, как Цзян Фэнмянь, у которого Вэй Ин перенял манеру складывать пальцы на рукояти прямыми углами. Пальцы Лань Чжаня на мече лежали безупречными ровными дугами. Вэй Ин запомнил и это. Вечером, когда все уснули, зарисовал. Посмотрел на сопящего во сне Цзянь Чэна, подумал: «Найдет и будет ворчать». Схватил рисунок, ушел далеко в лес. Перед тем, как выкинуть, посмотрел еще раз. Красивые у Лань Чжаня все-таки пальцы. И не только пальцы. Весь он красивый. Не такой, какими привык видеть людей Усянь. Вернувшись в комнату, Вэй Ин растянулся на кровати. Подумал, что ему нравится Лань Чжань. Особенно когда выходит из себя. Споры — не его сильная сторона, и в них он приоткрывается, показывает себя настоящего. Становится забавным. Решил еще, что и он нравится Лань Чжаню. Потому что как же иначе? Нравиться — это всегда взаимно. Как отражение в зеркале. Вот, например, ему нравилась шицзе и он нравился ей. Он нравился Фанцзюню, и ему нравился Фанцзюнь. И с Цзян Чэном то же самое. В «нравится или не нравится» всегда была симметрия. И в старом трактате в библиотеке Облачных Глубин, куда его недавно завел Не Хуайсан, он прочитал что-то подобное. Утром Вэй Ин обсудил эти мысли с Цзян Чэном, а тот посмотрел на него как на сумасшедшего. «Все, что ты творишь, только раздражает Лань Ванцзи. Однажды он тебя возненавидит!» Вэй Ин хотел было поспорить, но… Может быть, Цзян Чэн в чем-то прав? Может быть, на прислугу правила симметрии не распространяются? Вэй Ин решил последовать совету своего шиди и выбросить Лань Чжаня из головы. Его сюда отправили не баловаться, а набраться ума, чтобы в будущем стать надежной опорой Цзян Чэну. Поэтому он должен стать таким же, как… Лань Чжань. Лучшим. Сказано — сделано. Теперь Вэй Ин проводил ночи в библиотеке. Он — самоучка, самоучкой и оставался. Проглатывал одну книгу за другой: об особенностях ци, о металлах, о свойствах звуков, о связи видимого и невидимого… Краем глаза замечал, что Хуайсан приходит в библиотеку тоже. Берет книги, уходит. Словно стесняется. Или скрытничает. Вэй Ин делал вид, что не замечает приятеля. Если тому хочется оставаться незаметным и притворяться незнайкой — пусть. Не Вэй Ину его осуждать, самому-то ему нравится притворяться шкодником и забиякой. Вэй Ин засиживался за трудами ученых мужей до утреннего тумана. Подъем в пять утра — это так рано, что иногда и не ложился вовсе. Пробирался сразу в Небесный зал или в зал Уединения, в зависимости от того, какой из предметов стоял в расписании первым: теория или медитация. Дремал на уроках, пять-семь минут на одном, две-три — на другом. Ему хватало. Да и в классах слушать особенно было нечего. Самое главное и самое интересное в них не говорили. Он ушел с головой в учебу и не собирался больше давать Лань Чжаню повода для осуждающих взглядов, но обстоятельства сложились по-другому. — Давайте отметим еще один день свободы, пока Лань Цижэнь не вернулся, — разошелся вечером Цзян Чэн. — Я угощаю. Вэй Ин, ты же сумеешь принести нам «Улыбку Императора»? Как на такое ответить «нет»? У Вэй Ина язык не повернулся. Пришлось нарушить данное самому себе обещание и перебраться через стену после комендантского часа. Он купил сосуды в Гусу, ринулся назад. Казалось, что в такой дождь все шансы на его стороне. Но Лань Чжань настиг, словно неотвратимая тяжелая рука правосудия. И игра «поймай меня, если сможешь» началась по новой. А Вэй Ин вдруг почувствовал, что соскучился по ней. И по Лань Чжаню, и по его молчанию, и по его движениям. Сильно соскучился. Сильно захотел выиграть. Но опять не получилось. Получилось вместе сорваться со стены. Они падали с высоты стены Облачных Глубин вместе, падение длилось целых четыре удара сердца. Для Усяня это время растянулось неимоверно. Он зажмурился, почувствовал тяжелые руки второго Нефрита на своих плечах. Ладони, широкие и горячие. От них под кожу, в мышцы, до самых костей передавалась страсть, и тело Вэй Ина на нее отреагировало. Когда они упали на мокрую от росы землю, Вэй Ин еле сдержался, чтобы не выгнуться от истомы. Вместо этого прижался плотнее, плохо понимая, что делает. Терпкий, резкий запах сандала застрял у него в легких, и он не хотел его выпускать из себя. Ему показалось, что запах превратился во вкус. Лань Чжань под ним был напряженный и жесткий, как доска. Натянутый, словно тетива. Цзян Чэн сказал бы — от злости. Но в тот момент Вэй Ину показалось, что от чего-то другого. Потому что от близости Лань Чжаня по всему телу расходились мягкие теплые волны, и чувство это было настолько необычным и неконтролируемым, что Вэй Ин поспешил вскочить на ноги и отвернуться, чтобы Лань Чжань не посмеялся над его возбуждением. Что же такое между ними произошло? И почему от этого было и стыдно, и хорошо одновременно? Вэй Ин решил обмозговать ответы на эти вопросы позже. Но позже не получилось. С утра события полетели с огромной скоростью. И наказание, и источник, и омут, и сильные пальцы Лань Чжаня рядом с его затылком. Так близко, что мурашки бежали по телу. И мягкий нежный диалект У, на котором так красиво говорили продавщицы локв. «Лань Чжань непременно говорил на нем в детстве, — решил Вэй Ин. Посмотрел на Лань Чжаня пристально. — Не может человек, который знает У, быть бессердечным и черствым, как говорит про него Цзян Чэн». После этой мысли у Вэй Ина как-то сама собой появилась мечта. Хорошо было бы, чтобы однажды Лань Чжань перестал кидаться в него короткими жесткими фразами, а поговорил бы на диалекте У, нежно и певуче. Но мечта так и не сбылась, и Вэй Ин сам был в этом виноват. Он допустил ошибку, сорвался на Цзысюаня. Поставил в неловкое положение шицзе, Цзян Фэнмяня, не оправдал надежд. И за это пришлось расплачиваться. «Ну почему я никак не научусь вести себя разумно, почему не могу контролировать свою ярость?» — думал Вэй Ин, вороша палкой землю. Привычные с детства поиски муравьиных лазов успокаивали, приводили мысли в порядок. На сердце было слишком тяжело, и ему надо было хоть что-то делать руками, чтобы отвлечься. Занятый этими мыслями, Вэй Ин слишком поздно заметил силуэт Лань Чжаня. Почему-то вспомнилось ледяное: «Ты должен быть наказан». Да. Теперь да. Теперь он действительно это понимает. Теперь все правильно и с этим надо смириться. И то, что Лань Чжань развернулся в нескольких шагах от него и пошел назад — это и было самое страшное наказание. Презрением. Что Лань Чжаню теперь делать рядом с таким человеком, как Вэй Ин? Ни безупречных манер, ни достойного поведения. Нарушать комендантский час и спорить с Лань Цижэнем — это одно, но нарушать принципы гостеприимства ордена Гусу — это совершенно непростительно. Вэй Ин вырыл могилу их дружбе своими собственными руками! От понимания этого Вэй Ину стало грустно, как еще никогда в жизни. К горлу подступили рыдания. Он не мог их унять и чувствовал только, как трясутся плечи. Краем глаза, сквозь соленую влагу, увидел, что Лань Чжань возвращается. Да как же не вовремя! Вэй Ин не любил слезы, а мужские — особенно. Не хватало еще, чтобы второй Нефрит увидел его плачущим. Разглядывать мужские слезы — это еще позорнее, чем рассматривать порнографические картинки. Они уж точно его осквернят. Когда Лань Чжань протянул руку к его плечу, Вэй Ин заставил себя широко раскрыть рот и изобразить веселость. Нет, он не плачет, он смеется. Но Лань Чжань взглянул на него и все равно среагировал не так, как рассчитывал Вэй Ин. Его лицо перестало быть бесстрастным, переполнилось неподдельными эмоциями. Сначала на нем появилось недоумение. Потом оно сменилось смятением, ужасом, злостью, обидой. «Он меня сейчас ударит», — подумал Вэй Ин. Но Лань Чжань просто отвернулся и бросился прочь. Даже руки не захотел марать. Когда пришедший позже Цзян Чэн предположил, что Вэй Ину лучше убраться из Облачных Глубин, чтобы не сделать все только хуже и не навлечь на себя еще больший гнев Ланя, Вэй Ин согласился. В голове его был такой туман, что он уже не мог думать самостоятельно, мысли были вялыми, как дождевые черви на свежевскопанной грядке. Перед рассветом, собрав свои вещи и спустившись по лестнице до самой последней ступеньки к выходу, Вэй Ин обернулся. Первые лучи рассвета окрасили стену с тремя тысячами правил багрянцем — точно кровью плеснули. Сердце у Вэй Ина сжалось. В нем зародилась уверенность, что он больше сюда никогда не вернется. «Оказывается, и тогда у нас не все было беззаботно», — подумал Вэй Ин, приходя в себя и потирая виски, отгоняя прошлое прочь и пряча обрывок бумажной купюры в рукав. После этого достал из-под прилавка первый попавшийся пучок сухих трав, набил курильницу, аккуратно поджег. Долго смотрел, как сквозняк утягивает белый побег легкого душистого дыма в задние комнаты. К Лань Чжаню.***
Воспоминания Лань Чжаня были четкими, но покрытыми пылью. Он не доставал их из своей памяти очень долго. Сначала, потому что они доставляли ему боль, потом, из-за того что они могли свести с ума, а после, потому что настоящее захватило его настолько, что в воспоминаниях больше не было нужды. Сегодня вопрос Вэй Ина разбередил его интерес. Когда же он влюбился? Точно знал, что не во время их первой встречи на стене Облачных Глубин. Тогда он был поражен. Пойман в ловушку противоречивых чувств, но осознание, что это любовь, пришло позже. В ту ночь, бросив случайный взгляд на стену, отделяющую Облачные Глубины от остального мира, он увидел просто юношу, который ловко и быстро, словно горный лев, карабкался вверх и уже перекидывал ногу на территорию ордена. Юнец, полностью поглощенный своим занятием, действовал уверенно, словно возвращался к себе домой. Был совершенно не похож на ученика: ни один из них не позволил бы себе нарушить комендантский час. Но и на чужака парень похож не был. Лань Ванцзи не знал, что и думать по этому поводу. Крикнул первое, что пришло в голову: — Эй, убери сейчас же ногу с той стороны стены. Вход в орден после отбоя запрещен. Парень на секунду замер, словно прислушиваясь, но значения словам не придал. Это уже было неуважением не только к правилам, но и к Лань Ванцзи лично. Такое нельзя было прощать. Он взлетел на стену, готовясь остановить нарушителя, и повторил: — Убери ногу. — Что? Парень обернулся, и луна озарила его лицо. Огромные черные глаза и алые губы поразили и взволновали Лань Ванцзи. Он повидал немало мужчин, женщин, детей, стариков и подростков, но и не подозревал, что глаза и рот могут быть так привлекательны. Лань Ванцзи на секунду стало не по себе. Он бессознательно сделал шаг в сторону такой красоты, а потом уже ничего другого не оставалось, как драться. Лань Ванцзи был уверен, что быстро приструнит юнца, но чем дольше они сражались, тем больше росло удивление Нефрита. Он не мог победить. Было в этом юноше кое-что, с чем он никогда не сталкивался: цепкость, внимательность, прямота и горячность, от которой воздух вокруг пульсировал ровно и жарко. Через несколько минут Лань Ванцзи не столько сражался, сколько смотрел на откровенную красоту движений, которой парень не кичился, но и не стеснялся. Его тело перемещалось как ветер. С необузданным стихийным изяществом. Это нарушало все правила, которых так старательно придерживался Нефрит клана Гусу Лань. После потасовки Лань Ванцзи вернулся к себе в цзинши. Чем упорнее не хотел думать о Вэй Усяне, тем больше о нем думал. Думал на следующий день. Думал все дни. Злился и не мог понять, что с ним происходит. Почему он постоянно ищет Усяня, оказывается с ним рядом? Что в нем такого? Да ничего же! Мозг такой маленький, что каждая вторая мысль вываливается из него на язык. Он шумный и суетливый. В нем нет ни деликатности, ни стыда. Поэтому и глаза он никогда не опускает, а они горят, как два угля, сверлят, что-то ищут внутри Лань Ванцзи. Беспокоят. Хочется дотронуться до век Вэй Усяня руками, закрыть, чтобы не смотрел… или потрогать длинные ресницы. Вздор и бессмыслица какая-то. «Вэй Усянь — пустой, — отдавался в голове Лань Ванцзи голос Лань Цижэня. — Пустой как пустышка». Нарушитель. Разрушитель. Неисправимый. Настырный. С глупыми шутками. Скабрезными. Грязными. Не стоил мальчишка ни его времени, ни его внимания. Но почему же так хотелось его разыскать? Почему все его ужасные качества, сложенные вместе, действовали как приворотное зелье? Почему он, Ванцзи, из-за этого мальчишки нарушил правило две тысячи восемьдесят три — сохранил под кроватью собственное изображение, сделанное Усянем? Каждый раз, когда доставал его, стыд за собственную слабость жег ему руки, прижимал лопатками к стене с этими нерушимыми правилами, как к пыточной. Не выдержав, Ванцзи избавился от рисунка и не знал, хорошо сделал или плохо. Выиграл он или проиграл. Чтобы успокоить совесть, он стал караулить Вэй Усяня на стене — тот должен был снова нарушить запреты, как же иначе! Он же нарушитель! Эти ночные бдения были для Лань Ванцзи сродни ночной охоте: мысли собраны, дрожь предвкушения в мышцах, горячее желание в сердце. Он сам толком не знал, что будет делать с шисюном Ваньиня потом. Заставит дядю выгнать его из Облачных Глубин? Докажет в сражении, что он лучший? Он не мог признаться себе, что хочет еще раз восхититься движениями Вэй Усяня и отблесками лунного света на его скулах. Каждый вечер расстраивался, что тот не спешит нарушить правила, обижался, словно тот не сдержал данное обещание и не пришел на свидание. И вот наконец Вэй Усянь появился. Лань Ванцзи пришлось на секунду спрятать лицо под зонтом, чтобы скрыть радость за маской холодности: чувства — это слабое место в игре. Холодность — лучшая защита. Наблюдал, как Усянь на миг застыл абсолютно неподвижно, расставил в стороны длинные ноги, как заиграли желваки на скулах, как напряглись вены на руках. Как он чуть преувеличенно удивился, чуть наигранно сделал недовольное лицо, чуть рисовался. И выглядело это… эффектно. А потом они сорвались со стены и падали четыре долгих удара сердца, и время для Ванцзи остановилось. Он смотрел, как с зажмуренных длинных ресниц Усяня сорвалась капля пота, чувствовал ее на своих губах. Чувствовал, как черные, пахнущие стычкой и далекими лотосами жесткие волосы забиваются ему в рот, щекочут нос, колют глаза. Чувствовал, что с его телом что-то происходит в ответ, что его холодность и спокойствие станут после этого вечера надуманными, лживыми, перерастут во что-то совершенно другое. Лань Ванцзи больше не хотелось быть охотником. Когда Вэй Усянь скрылся, Ванцзи долго лежал и думал, что же теперь делать, когда они оба нарушили правила. Все правила. Вместе. Решение разделить наказание показалось почти желанным. До этого он делил что-то только с Лань Сичэнем. Лань Ванцзи гнал от себя мысли об Усяне, медитировал, музицировал. Иногда вместе с братом. Но Усянь все равно как-то просачивался в голову. Не оставлял в покое. Однажды, когда Ванцзи уже закончил «шлифовать» один из вариантов песни успокоения и убрал правую руку со струн, а левой собрался приглушить вибрацию, в трепете натянутого шелка расслышал имя «Усянь», словно гуцинь тоже думал о нем. Ванцзи снова тронул струны. Прислушался. Сначала к инструменту, потом к себе. Ему неудержимо захотелось сыграть с Вэй Усянем дуэтом. С Вэй Ином. Не как с братом, но чтобы у Вэй Ина была непременно флейта. Не сяо, нет. К его губам, к его пальцам, к его длинным рукам лучше бы подошла флейта ди. Ванцзи представил, как Вэй Ин подносит ее к губам, как губы влажно блестят и двигаются уверенно, ритмично. Флейта начинает говорить на одном языке с гуцинем, на понятном языке музыки. Нежно и страстно. В унисон. Замечтавшись, Ванцзи почувствовал тяжесть между ног и острое желание немедленно себя потрогать. Сладострастие с ошеломляющей внезапностью охватило его. Зажав гуцинь между бедер, он несколько раз подался вперед и достиг яркого наслаждения. Семя вырвалось из него в первый раз за очень долгое время. Судорожно вздохнув, он вытер руку о подол нижнего белья. Поспешил переодеться. Подумал, что такое с ним случалось всего один раз. Утром, похожим на сегодняшнее. Он тогда был совсем ребенком. Его оставили одного в цзинши. Вокруг царило какое-то напряжение, он смутно чувствовал, что от него что-то скрывают, брата позвали к дяде, потом снова. Каждый раз он возвращался замкнутым и молчаливым. Ванцзи чувствовал себя забытым, и ему было скучно. Он замерз. Чтобы согреться, положил руки между ног, нашел теплую и приятную штуку, занятную и мягкую на ощупь. Достал ее и начал играть. Постепенно утешился, забылся в своих мыслях. А потом случилось то, чего он никак не ожидал. Размеры игрушки изменились. Скука и одиночество были окончательно забыты. Для Ванцзи так и осталось загадкой, как он тогда, маленький, нашел нужные движения, чтобы начать испытывать необыкновенное удовольствие. Он ускорил движения, почувствовал внутри себя волну, остановить которую было выше его сил, она затопила его полностью и доставила невероятное наслаждение, о котором он просто должен был рассказать. Удержать такое открытие в тайне он не мог. Но рассказать кому? С кем поделиться в первую очередь? Брат, как нарочно, был у дяди, и Ванцзи побежал, почти полетел, к далекому деревянному домику на самом краю Облачных Глубин, не разбирая дороги, топча тонкие стебли горечавки. Но мама ему не открыла. Он стучал, смотрел в щелку, шептал в нее, что пришел не по расписанию, не в выходной, но ему надо рассказать что-то замечательное. Он долго ждал под дверью. Там его и нашел Сичэнь: заснувшим, замерзшим, свернувшимся в клубок. На следующий день Ванцзи побежал к маме опять. Но она опять не открыла. Тут он испугался, что может быть ей не понравились те слова, что он шептал вчера в дверную щель. Может быть, он сделал что-то не то, и мама на него рассердилась. Когда брат сказал ему, что мама уехала навсегда и больше никогда не вернется, Ванцзи упал духом и почувствовал себя виноватым. В глубине души он точно знал, что это он и никто другой был причиной маминого ухода. Потом рассказал о своем поступке Сичэню. Не сразу. А когда смог. Через год. Брат объяснил, что все не так. Что мама болела и умерла, а ему сначала не хотели говорить — слишком он был маленьким. Что он не сделал ничего плохого и никакой вины его нет. Ни в чем. Ванцзи кивнул, умом понял, что это было просто стечение обстоятельств. Но вина уже слишком глубоко проросла в нем страхом перед своими желаниями. Ванцзи избегал трогать себя и не любил трогать людей. Думал, что научился контролировать свое тело, думал, что никогда больше не допустит ничего постыдного. И вот оно. Это сильное, всепоглощающее желание опять накрыло его. Он почти физически ощутил, что будет за это наказан. Опять потеряет то, что дорого. Он вздрогнул. «Дорого». Когда же Вэй Усянь стал для него дорогим? Почему он не заметил, как это произошло? Он сложил в голове два и два: Вэй Ин всегда предлагал ему дружбу, дарил подарки со значением, рисовал его, дрался с ним так яростно и страстно, как никто. Приглашал в Пристань Лотоса. Эротические картинки, купание и комплименты, прикосновения и улыбки, взгляды. Откровенные взгляды, и его возбуждение во время падения. Оно точно было. Ванцзи почувствовал. Все это вместе взятое не может быть просто так. Неужели то, что он чувствует к Вэй Ину — взаимно?! Это открытие выбило Лань Ванцзи из колеи. Оно готово было прожечь в нем дыру. Слова признания сами собой слагались у него в голове, горели в горле, сушили губы. Сердце забилось в груди подобно утреннему колоколу. Лань Ванцзи понял, что не сможет удержать все это в себе. Да и незачем. Теперь оставалось только найти Вэй Ина и объясниться. Ванцзи заметил его стоящим на коленях перед залом Предков. Сделал несколько быстрых шагов вперед. Вдруг подумал, что не принес подарка. У него есть от Вэй Ина кролики. А у Вэй Ина от него ничего нет. Совсем ничего. Бросился к себе. «Надо взять книгу. Нет. Книга — это так банально. Лучше что-то другое. Необычное». Остановился. Понял, что в его жизни нет никаких необычных вещей. Ничего, что бы оценил Вэй Ин. Что ж. Он придумает подарок позже. Ванцзи развернулся и решительно зашагал назад. Так был сосредоточен на своих переживаниях, что только подойдя близко-близко заметил, что плечи у Вэй Ина сотрясаются. Словно тот рыдает. Ванцзи протянул руку. Желание дотронуться было таким сильным, что пальцы онемели. Он перестал дышать, так захотелось обнять… прижать… Как же он был поражен, когда Вэй Ин повернул к нему свое смеющееся лицо. Ванцзи отпрянул. «Как же так?» Забыл все приготовленные слова. Вся уверенность о существовании взаимных чувств испарилась в одну секунду. Он для Вэй Усяня просто посмешище. Обрезанный рукав. За словами и поступками Усяня не было ни капли любви, ни капли скрытого значения. Только эгоистическая потребность привлекать к себе внимание. Этим он и ввел Нефрита в заблуждение. «Небеса, как же я ошибся!» У Лань Ванцзи появилось ощущение, что его вываляли в грязи и провели в таком виде перед всем орденом. Зрачки сузились. «Ничтожество». Выражение растерянности сменилось выражением отвращения. Прежде всего к самому себе. Как он мог столько напридумывать на пустом месте? Ни о какой взаимности не было и не могло быть и речи. Просто цепь случайностей. Или еще хуже. Грязное пари с Ваньинем, чтобы развлечься, чтобы поставить Нефрита ордена Гусу в неловкое положение. От этой недостойной мысли Лань Ванцзи задохнулся. Но тут же справился с собой, спрятал разочарование и горечь под сурово сдвинутыми бровями. Лицо само превратилось в привычную каменную маску. Он развернулся и бросился прочь. Всю ночь не спал, сначала придумывал, какие слова бросит Вэй Усяню в лицо при новой встрече, потом жалел себя, потом начинал сомневаться. Не поспешил ли он с выводами? Встал, схватил с пола кроликов, лег с ними в кровать. Начал гладить по пушистым шкуркам. Решил, что сразу после подъема выяснит причину смеха. Чтобы уже понять все для себя окончательно. Но его решение так никогда и не было претворено в жизнь. После подъема Вэй Усяня в Облачных Глубинах не оказалось. «Пустышка». «Трус». Сбежал ночью, как вор, чтобы не смотреть в глаза, чтобы не отвечать на вопросы. Он его не простит. Никогда. Нет. Не может быть, чтобы трус. Все что угодно, только не трус. Просто ничтожество. Но тогда почему? Почему так болит за грудиной? С тех пор Лань Ванцзи не находил себе места. Словно Вэй Усянь унес в ту ночь с собой часть Ванцзи, без которой теперь как раньше жить не получалось. Внутри образовалась пустота, заполнить ее не могли ни мантры медитаций, ни музыка, ни ночные охоты, ни упражнения самосовершенствования. Ничего не помогало, кроме сидения на высокой стене Облачных Глубин. Лань Ванцзи приобрел дурную привычку взбираться на нее после отбоя. Иногда засыпал прямо там, и ему снился Вэй Усянь: он появлялся из тумана и как ни в чем не бывало заявлял: «Лань Чжань, я вернулся! Ты скучал, а? Все эти дни ты скучал по времени, когда я переписывал правила, сидя рядом с тобой?» Однажды во сне Лань Ванцзи услышал мелодию. Когда проснулся, не забыл ни единой ноты. Сыграл ее на гуцине. Потом придумал слова и спел их на языке своей матери — на диалекте У. Нежно и протяжно, как если бы голосом имитировал флейту ди, как если бы Усянь играл с ним дуэтом. Подумал: «Это был бы хороший подарок для Вэй Ина». От этой мысли стало еще больнее, но с тех пор Вэй Усянь уже больше не покидал его сердца. Лань Чжань скучал по нему. По раскованности его движений, по уверенности позы, по радости жизни, которую Вэй Ин каждый раз приносил с собой и неаккуратно разбрасывал повсюду. Лань Чжань сердился на него так же сильно, как и скучал. Но больше не хотел задавать никаких вопросов. Он понял, что любит этого несносного человека, и этого уже не изменить. Даже если это не взаимно.