15.
Видимо, всё утряслось, и Хару перезвонила уже на следующий день. Правда я не ответила. Не из вредности, конечно, а потому что лекция была действительно важной и в буквальном смысле решала — будет ли у меня диплом со всеми кредитами или же его попросту не дадут, отправив на все четыре стороны, как недоучку, позор семьи и разорение родительского кошелька. Архивное дело не было таким уж важным предметом, однако преподаватель — тот ещё мудак — очень долго не соглашался проставлять мои честно заработанные кредиты из-за предыдущих пропусков. В конечном итоге мне пришлось принести торжественную клятву, что я никогда в жизни не возьмусь за работу, связанную с документооборотом, и всё-таки получить злосчастные часы посещений с пометкой «зачтено». Вывалившись из университета, когда вокруг уже прилично так смеркалось, я уныло вздохнула, сетуя на то, что придётся довольствоваться общественным транспортом, раз никто из знакомых не мог подхватить меня на своём личном авто, и поплелась к автобусной остановке. Разрядившийся мобильный, просивший кушать ещё где-то час назад, сейчас окончательно впал в анабиоз до момента кормёжки, но я была рада, что та же участь не постигла ещё и плеер. Правда послушать музыку, драматично глядя в окно автобуса не удалось: пока я на ходу распутывала наушники, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не психануть, с противоположной стороны студенческой парковки неспешно вырулил автомобиль, преследуя мой маршрут. От панического оглядывания по сторонам в поисках помощи удержало только то, что водитель весьма недешёвого кроссовера митсубиси оказался мне знаком. — Мадам Виан, — итальянский акцент, за прошедший месяц покоривший не одну ученицу во всей параллели одиннадцатых классов, мгновенно вызвал во мне желание набрать 9-1-1 и пожаловаться на преследование. — Я могу подбросить вас. Уж не знаю, чем так приглянулась переведённому студенту, но его желание подвозить меня до дома, чередующееся с периодическими приглашениями в кафе на чашечку кофе, порой вызывали у моего тревожного расстройства приступы паники. — Спасибо, мне сподручнее своим ходом. — улыбнувшись, я продолжила трепать себе нервы спутанными узлами проводов, мысленно проклиная корявые пальцы и злосчастный перелом, который буквально выживал меня из зоны комфорта, невзирая на то, что день снятия гипса был уже совсем близко. — Может, подумаете лучше? — Бовино заискивающе улыбнулся, пряча за этим хитрую ухмылку, которая пробивалась из-под маски вежливости. — Грязный автобус и хипстеры с книгами и кофе, или комфортное кресло и ваш ни в чём неповинный ученик? Я на секунду остановилась, выразительно взглянув на него. Думаешь, будто можешь купить меня удобным сидением, кондиционером, приятным запахом салонного освежителя и расслабляющей музыкой в радио без помех? Что ж, ты можешь. Конечно комфорт — какой тут может стоять выбор? Это ведь не значит, что собственный студент берёт оплату за проезд в минетах... надеюсь. Но в свете моих впечатлений об этом парнишке и его пугающем до ватных коленей опекуне... Ничего не отвечая, чтобы голос не выдал моей внутренней борьбы с искушением и желанием добраться до дома со всеми удобствами, я ещё неотразимее улыбнулась, молча помахала рукой, прощаясь со студентом, и целенаправленно устремилась дальше по курсу. Начинающий жиголо — хотя, кому я вру? В свои семнадцать о том, как правильно ухаживать за такими девушками, как я, парень определённо знал толк — он прибавил скорости и плавно притормозил, продолжая медленно ехать по парковке и подстраиваясь под мой отвлечённый, нерасторопный шаг. — Вы боитесь, что у меня под креслом спрятан пистолет? — откровенно развлекаясь и потешаясь над моей бестолковой гордостью, спросил юноша. И его вопрос был не более, чем провокацией. Шуткой. Попыткой бросить вызов и получить желаемое, банально взяв на слабо. Но я задумалась вовсе не притворно: в каждой шутке есть лишь доля шутки — и в его юморе меня напрягло всё. Тревога скрутила каждую клетку нерва в моём теле, и от этого выворачивающего наизнанку чувства, невозможно было никуда скрыться — от самого себя сбежать мало кому удаётся. В мире существовал только один достоверный способ проверки его намерений — сесть в долбаную тачку, снять перчатку и как следует покопаться в чужом рассудке. Рискуя при этом повредиться своим собственным, конечно же. Осталось лишь решить, стоило ли оно того? Ну же, Полина. Стоит оно того? Твоя паранойя настолько тебе дорога, что ради её успокоения ты готова пожертвовать здравым смыслом? Он всего лишь школьник. — Ещё три года назад Новый Орлеан по уровню преступности ставили на одну планку с Детройтом — меня больше удивит, если у тебя под креслом не будет спрятана пушка. — Но я же и не из местных: в здешних правилах не силён. Учту на будущее — перехвачу в оружейном арсенал и растолкаю по машине. Не такого ответа хотелось бы ожидать, но, что ж, мрачная юморинка, по крайней мере, не давала с головой потонуть в своей тревожности. Такие как я вообще знают кое-что о доверии. Когда от единственного прикосновения может вывернуть наизнанку так, что потом себя ни в жизнь не соберёшь, приходится поэтапно постигать все стороны выражения «всецело доверять», чтобы в итоге обучающего курса решить для себя — да или нет. Ты либо веришь полностью. Либо не веришь совсем. Те, кто следуют последнему варианту, чаще всего, в добром здравии ума не остаются, потому что проверять намерения всех и каждого, кто принимает какое-либо участие в твоей жизни, заканчивается окончательным и бесповоротным откручиванием крышки. Или под влиянием чужих эмоций и призраков прошлого, или от одиночества — кому как повезёт. Что ж, Полина, видимо, пришла пора научиться на собственной шкуре ещё кое-чему. Веришь ты ему, своему студенту? Доверяешь? — … Мисс, у вас всё в порядке? — на посту охраны, у шлагбаума, нашу компанию встретил сторож. Он вышел из кабины, подсвечивая себе дорогу фонариком, а потом направил луч прямо на моё лицо, вынудив вскинуть здоровую руку, чтобы заслонить глаза. Это был тот самый идеальный момент, когда стоило брякнуть пару слов и надеяться на то, что парень, из страха быть привлечённым к ответственности за преследование, даст дёру, позволив мне и моей тревожности вновь мирно сосуществовать друг с другом, не вовлекая в это посторонних. Но я молчала. Когда Видишь и Чувствуешь, то с годами привыкаешь к хождению по краю. Проходит совсем немного времени — глазом моргнуть не успеешь — и очередное знакомство уже оказывается сопоставимо с подбрасыванием монетки. Выпадет орёл — поверишь на слово. Решка — воспользуешься тем, чем тебя наградила природа. Механизм донельзя простой. Не зря простые вещи зачастую оказываются самыми трудными. — … Всё в порядке. — я опустила руку, убирая плеер в сумку и заворачивая на своём пути чуть левее, делая пару шагов к машине. — Это мой знакомый, я попросила его подбросить меня до дома после занятий. Ещё один такой случай, и можно смело считать, что у меня появился ещё один фетиш — садиться в машину к людям, которых считаю для себя потенциально-опасными. — Вы уверены? — мужчина косо взглянул на водителя, который за единое мгновение сменил язвительную усмешку на вежливую улыбку, смотревшуюся на его лице, на мой взгляд, гораздо неестественнее. Что ж, по крайней мере у охранника глаза на месте, и он может заметить, что идти рядом с машиной с напряжённым лицом и время от времени искоса поглядывать вокруг себя в поисках народа на улице — однозначно не классифицируется, как поведение близких друзей. — Вполне. Но спасибо, что спросили. — дверь салона открылась, демонстрируя во всей красе водителя и его «я-заставил-тебя-сесть-в-машину»-лицо победителя. Я демонстративно закатила глаза и позже, устроившись в кресле и принявшись неуклюже пристёгиваться, обратилась к своему несостоявшемуся спасителю: — Всего доброго, сэр. Кроссовер двинулся с места гораздо быстрее, чем мужчина ответил (ответил ли?), мне оставалось лишь смотреть в боковое зеркало на то, как пост охраны медленно отдалялся. Мимо плыли магазины, частные дома, крохотные вкрапления парков и детских площадок, и про себя я отметила, что людей на улице оказалось гораздо больше, чем мне казалось там, на парковке. Даже дети до сих пор гуляли с родителями под ручку, что уж говорить про школьников с их страстью к романтическим прогулкам под покровом сумерек. Наверное, на панике я просто, как обычно, ничего не заметила. — Ну, и как? Оказалось не так уж и страшно? — лениво поинтересовался Ламбо, возвращаясь к теме нашего неудачного взаимодействия. — Оказалось, что у меня всё-таки есть совесть не сдавать собственного ученика копам, чтобы не портить ему табель перед выпуском, — я скривилась, отворачиваясь обратно к окну, планируя всю поездку медитировать на плавающие пейзажи обманчиво-тихого района. — Вы бы всё равно этого не сделали, — уверенно заявил Бовино, играя на моих нервах не самую красивую композицию. — Знаете ведь, что мой опекун… — он выговорил это так, будто лимон съел. — Он мокрого места не оставит, если придётся из участка меня вытаскивать. Я улыбнулась, но постаралась сделать это настолько неприятно и зловеще, чтобы юноша безо всяких слов понял, насколько поспешные выводы относительно меня сделал только что. Сработало отлично, судя по тому, как он поспешил отвернуться и уставиться в лобовое стекло, якобы внимательно следя за движением на дороге. Приняв вид безоговорочного победителя, я с комфортом облюбовала сидение, слушая скрип кожаной обивки под своим задом. Хорошо, наверное, иметь в распоряжении такую машину, а не таскаться ежедневно в вонючих от бургеров и марихуаны автобусах туда-обратно, скупо выворачивая из карманов последнюю мелочь. — Откуда у тебя в распоряжении этот зверь? — от ироничного взгляда: «О, теперь ты говоришь со мной нормально?» — я невозмутимо задрала нос. Насколько же моя персона должна выглядеть бестолковой, что собственные ученики меня до такой степени не воспринимают как учителя. — Можешь не отвечать, если не хочешь. — Да нет здесь большого секрета. — юноша расслабленно пожал плечами, очевидно не возражая против человеческого диалога. — Это что-то, вроде поощрения. За то, что я в эту дыр… кхм… в Штаты согласился поехать. — Культурно отослали в добрый свет, нагрузив подарками? — я оценивающе хмыкнула, вспоминая заинтересовавшее меня личное дело, в котором графа с именами родителей была лаконично пуста. Опекуны явно прохудились чердаком, отправляя несчастного на год в другую страну, чтобы он закончил посредственную школу без особых заслуг и достижений, но опять же — кто я такая, чтобы судить. На невинного пасынка, сгнетаемого тщеславными опекунами, малец похож не был, а вот на зарвавшегося отпрыска богачей — вполне. — Даже больше, они и телохранителя отправили на прицепе! — Ламбо с неожиданным возмущением поддержал меня невзирая на то, что на циничный комментарий вполне мог бы и обидеться. — Хотя я и сам, вроде как, справляюсь. Вообще не вижу нужды его тут держать — только палки в колёса вставляет. Защитничек, блин. Хотелось бы сообщить паршивцу разочаровывающую правду о том, что самостоятельная жизнь совсем не кажется прекрасной, когда подходит дата очередной оплаты кредита, следом за ней в почту толкают неоплаченные счета за электричество, воду и прочие услуги, а затем приходит пора бессонных ночей за различными подработками и судорожными подсчётами каждой копейки, но мне показалось нецелесообразным пугать пацана тем, чего он, возможно, никогда в своей жизни не увидит. В конце концов те, кто дарят ему в свободное пользование такие игрушки, явно не планируют потерпеть крах фондового рынка в ближайшее время. — Смотри на это с оптимизмом, по крайней мере его волнует твой табель и репутация. Я со смесью нехороших впечатлений и недобрых слов опять вспомнила этого мужчину, вокруг которого в последнее время строились диалоги студентов и преподавателей в школе. Ума не приложу, что такого привлекательного люди находили в поведении ходячей пороховой бочки — одна искра и рванёт так, что потом только по частям собирать. Дрянной нрав ни разу не окупался внешностью, но грех не признать — стервец был хорош собой. Хотя то, что маячило у него за спиной, не давало мне в полной мере насладиться его лицом. За ним даже с большой дистанции наблюдать не хотелось — больно уж велик становился риск схлопотать какие-нибудь кошмары. Чего моя подорванная недосыпами различной степени тяжести нервная система не желала. Мы ненадолго замолчали, слушая ту особую тишину, сочетавшую в себе свистевший сквозь опущенные стёкла ветер, шуршание шин по асфальту и размеренное, приглушённое рычание двигателя. — Почему школа? Медленно оторвав зациклившийся на мельтешивших дорожных полосах взгляд, я сомкнула веки, наконец-то ощутив в полной мере густую, тяжёлую усталость, которая в один момент заполнила всё моё тело, и лениво двинула плечами, вяло улыбнувшись: — Потому что проще. Уточнения, как бы ни старался выцепить его своими пытливыми, заискивающими глазами в моём лице, Ламбо не дождался. Не потому, что я заупрямилась и не договорила из вредности. Я просто сама не понимала, что именно в моей работе делало жизнь «проще».16.
Удивительно, как после одного только упоминания о ночных кошмарах, те искусно вползли в мою голову, стоило лишь закрыть глаза и перестать прислушиваться к каждому шороху за дверью собственной спальни. Парадоксально, но каждый человек неизбежно испытывал подобное на себе — осознавать весь абсурд, отчётливо понимать, что происходящее никак не относится к реальности, и не иметь сил проснуться. Лес во сне был густой и мрачный, окутанный ядовитым фиалковым туманом, который стелился по мёртвой земле и огибал зловеще-живые деревья с налитыми тёмной зеленью листьями. Скрюченные, наполненные гиблой силой и вредительным желанием жизни, острые ветви царапали моё лицо, шею и руки. На моём теле болталась какая-то синяя тряпка — платье, каких я отродясь не носила — но ужасало вовсе не это. Не было перчаток. И в груди всё холодело от взгляда на обнажённые ладони и пальцы с росчерками уродливых красных борозд. Я была беспомощна и напугана своей беззащитностью. Над головой смыкались хлёсткие плетья крон, на которых, если присмотреться, опасно алели тонкие шипы, они полностью закрывали и без того крохи серого неба, напрочь лишая возможности видеть что-то, помимо светившегося синевой тумана, то разрывавшегося от моих шагов, то смыкавшегося под самыми коленями. Поначалу я осторожно шла, опасаясь того, что могло бы ждать впереди и пытаясь рассмотреть темноту, где даже этот мерзкий туман растворялся, будто его утягивало в беспросветную бездну. Но вскоре и те прощупывавшие мягкую, гнившую и зловонную почву шаги совсем замедлились. Я встала, пристально изучая свои руки, словно уже много лет не видела их без перчаток. И, боже, один лишь только взгляд приносил на ум столько всего, о чём я прежде старалась не думать… Эта остановка дорогого стоила — я поняла это моментально. Когда за спиной хрустнуло. Один раз, два, три… ближе и ближе. И больше не имело значения, что там — впереди — я сорвалась с места, уносясь прочь без оглядки. Петляла от одного дерева к другому, продолжая продираться через до почти реальной боли царапавшиеся тернии, окончательно утопая в темноте. Шум назойливо продолжал гнать меня дальше, глубже, находя везде, как бы далеко я ни старалась уйти. Сердце стучало в нескольких местах одновременно, а от бега и страха я вспотела так, что одежда прилипла под грудью и на спине. Но промедление было равносильно самоубийству, потому что тот, кто преследовал меня по пятам… или то, что проследовало… не собирался отставать. Спотыкаясь от усталости, я всё ещё пыталась выбраться хоть куда-нибудь — мысли о самозащите покинули голову так же спешно, как и врезались в неё – но чем дальше я вырывалась, тем больше застревала, спотыкалась и падала, рассекая колени и локти в кровь. Казалось, до самых костей. Очередное падение выбило весь воздух — боли я не чувствовала, только невыносимую нехватку кислорода и рвущийся наружу кашель. Словно рёберные кости выломались в изнаночную сторону груди и разорвали лёгкие. Показалось даже, что на земле остались капли крови. Но моё внимание было слишком зациклено на другом, чтобы утверждать. Стоя на коленях, низко свесив голову так, что волосы чёрными змеями легли на землю, я замерла, обратившись в слух и… и ничего. Абсолютно ничего! Меня словно прибило к месту: Ни единого звука! Всё замерло, умерло, перестало дышать и даже этот злополучный туман растворился! Хруст. И на меня в одночасье навалилась такая отчаянная, беспросветная безнадёга, от которой бесполезно было прятаться. Потому что она была не сбоку, где в тенях мерещилось шевеление. Не спереди, потому что там вообще ничего не было. И даже не сзади, где оставалась только моя незащищенная спина. Это было внутри. Выскабливало грудную клетку от внутренностей и с хрустом рвущейся плоти сжирало сердце, ещё бьющееся и трепетавшее в непритворном кошмаре. Я медленно подняла голову, встречая взглядом чьи-то пустые, чёрные, как две глубокие бездны, глазницы. Существо, замершее передо мной вверх ногами, смотрело неотрывно, кривя сшитые между собой губы. Его неестественно-длинные, поломанные конечности, сплелись с деревьями и высокими кустами, удерживая уродливое, тощее тело с выпирающими костями над землёй. И запах… Смрад гниющего человеческого мяса и серы забил носоглотку. Я на вдохе собрала остатки сил и воздуха, чтобы излить их в истерическом вопле. И проснулась насквозь вымокшая от пота с одним-единственным желанием — избавиться от собственного желудка, который разворачивало тошнотой и рвотными позывами. Я едва успела перегнуться через край, прежде чем спазм сотряс всё тело и рот заполнила вязкая слюна напополам с едким желудочным соком, закапавшими на ламинат. Тошнить было ожидаемо нечем, оставалось лишь смиренно терпеть, пока это не пройдёт. Я долго лежала, выравнивая дыхание — за окном было ещё совсем темно, а электронные часы показывали лишь начало третьего. Времени с лихвой хватит и на то, чтобы убрать неприятные последствия дурного сновидения, и на то, чтобы принять ванну, и, может быть, ещё останется час-полтора на сон (отличная возможность подремать – пользоваться ею я, конечно же, не буду). Но, как я и предполагала, после расслабляющей ванны спать расхотелось окончательно, и поэтому я, надев первое, что выпало из шкафа (футболку, подаренную моим бывшим французским другом, на которой он любезно заказал надпись: «Не могу кланяться и падать ниц — падает корона») и вооружившись ноутбуком, спустилась на первый этаж, к вечному камню преткновения между мной и матерью. Выражаясь просто: на кухню, к холодильнику. Где умиротворённо встретила рассвет с огромной кружкой чёрного чая и жирным страшилой Оливии, Изи, нагло развалившемся у моих ног и маслянисто поглядывавшим на торчавшие заячьи уши на носках. В середине моей расслабленной медитации на редкие промельки бегунов, тренировавшихся под лучами восходящего солнца, на кухню вплыла окрылённая мама: сонная, взъерошенная, со следами от подушки на щеке и блистательными подтёками на шее и плечах — халат был фривольно распахнут, а шёлковый пеньюар не мог скрыть всей палитры хорошего настроения, уходившей ниже, под ткань лифа. Меня Лидия поначалу не заметила и, плавно обогнув барную стойку, устремилась к холодильнику, вытягивая оттуда мой обезжиренный йогурт. Ну, вот как? Как здесь можно скрыть ироничную, полную немых лукавых подтруниваний, улыбку? Не мудрено, что как только выпавшая в нирвану мама закрыла дверцу холодильника и обернулась, она едва не поседела. Мои улыбки всегда пугали её гораздо больше, чем мрачные оскалы. — Мадонна, Поппи! — возмущённым шёпотом воскликнула Лидия. — Доброе утро, — я отсалютовала кружкой, продолжая пить чай и бросать на женщину недвусмысленные взгляды исподлобья. — Ты меня напугала! Когда ты спустилась?! — Часа два назад, а что? Ты витаешь в облаках, мам. До сих пор не можешь поверить, что Виктор в кой-то веки дома как обещал? Спохватившись быстрее, чем я успела договорить, Лидия смущённо закашлялась, мигом принялась завязывать халат и поправлять волосы, как будто это поможет ей сохранить невозмутимое лицо. Надо ли говорить, что моё лицо выражать меньше насмешки не стало. — Заикнёшься об этом при Викторе — накажу, — надув губы, бросила мне женщина. — Я тебя умоляю, — я показательно фыркнула. — Это Оливия как Цербер стережёт верность отца его бывшей жене и свято верит, что вы сперва в постели книжки читаете, а потом выключаете свет и спите, отвернув друг от друга носы и скатившись на разные края кровати, да и вообще у вас от старости либидо ни к чёрту. — пожав плечами, стекла со стула, к которому успела привариться задом за последние часы отсидки, и гордо прошла к раковине, игнорируя искры усмешки в глазах матери. — А я радуюсь хотя бы от того, что у тебя теперь постоянный партнёр, а не… — Полетт! — теперь Лидия зашипела на меня разъярённо, стукнув баночкой йогурта по столешнице: — Мне стоит напомнить тебе, в каких случаях ты умно молчишь и не ставишь людей в неловкое положение? — А мне стоит напомнить, чей я ребёнок, и вообще я большая девочка и знаю, откуда дети берутся, хотя уроков полового воспитания ты мне не давала? — ничуть не обидевшись, спросила я, сполоснув пустую кружку и поставив её на кухонную тумбу. — Кофе? — Ты когда-нибудь научишься не язвить, когда разговариваешь со мной? Я всё-таки твоя мать, а не подружка, — обречённо поинтересовалась женщина, но столкнувшись с моими безнадёжно-весёлыми глазами, тряхнула светлыми кудрями, тяжко вздыхая: — Да, на соевом молоке и с… — … Корицей. Ровно четверть чайной ложки, — договорил вместо неё бодрый мужской бас из темноты коридора. — Доброе утро, дамы. — Виктор вышел к нам, вытирая волосы полотенцем, и счастливый жиряшка-Изи, завидев хозяина, счастливо захрюкал, резво перебирая короткими лапами прямиком к нему. — Поллс, сваришь и мне? — я кивнула. — Спасибо. Тебя сегодня подвезти до клиники? Торжественное снятие гипса как-то выпало из памяти, хотя ещё вчера я считала часы до избавления от тесной, ненавистной тяжести. Сказывались кошмары и недосып. Я бы с удовольствием приняла предложение отчима — кататься в кузове его пикапа было классно — но потом вспомнила, куда мы поедем, и отмела эту мысль. Слишком хорошо мне известны привычки Виктора и его крайняя заинтересованность в том, чтобы я жрала как не в себя, набирая то, что, по его мнению, называлось «здоровым весом». Едва мы переступим порог клиники, как он, не отходя от кассы, потащит меня по психологам-диетологам и начнёт угрожать запереть в лечебнице и демонстрировать фотографиями анорексичек, к коим я себя не относила. — Нет, спасибо, мне ещё потом по делам нужно съездить. Отдыхайте, ребята. У вас первый совместный выходной за всю неделю. Оглянуться не успеете, как Виктор обратно в Северную Каролину умотает. — Уверена? — Виктор, — я поиграла бровями, придвигая к нему кружку с кофе. — «Большая девочка», помнишь? — Прости, Поллс, — блистательно улыбнулся мужчина. — Всё время забываю, что тебе уже замуж пора. Хорошая попытка, но нет. — Побойся бога, дорогой, — Лидия поморщилась. — Полетт? Замуж? Её спесивая натура ни одного мужчину в мире не признает достойным. — Кого же мне это напоминает, ума не приложу? — многозначительным шёпотом сказала я, наклонившись к уху женщины и поставив перед ней кружку. Мы с Виктором переглянулись и поняли друг друга без слов. Прежде чем мама смогла разразиться гневными отрицаниями собственных недостатков, я поцеловала её в висок, пахший парфюмом от Диор и горькими сигаретами: — Меня не будет до вечера, но планы могут поменяться... ну, я позвоню, в общем. Не стоит им знать, что мы с одногруппниками забились на сотню баксов, и что я приду на свой выпускной со Спанчбобом на конфедератке. В конце концов, если мне придётся надеть этот квадратный ужас на свою голову (пусть и один раз), то он хотя бы должен развлечь. С Хару я решила связаться, пока снимали гипс. Она мне не ответила. Не сказать, чтобы это сильно насторожило — с характером Миуры вполне возможно, что она просто игнорировала меня, решив немного проучить за молчание. По-детски, но что поделать. Иногда Хару словно забывала о том, что ей двадцать семь, а не пятнадцать, и подростковое бунтарство должно было покинуть её дух давным-давно. Но она перестала отвечать на звонки и пропала с горизонта на целую неделю. Я названивала ей, слала кучу смс, пыталась выловить её присутствие в соцсетях, раз за разом натыкаясь на дату последнего обновления страницы. Неделю, чёрт возьми, я драла на голове волосы от беспокойства и выслушивала утешения Виктора напополам с язвительными комментариями Оливии, прежде чем подруга вновь чудесным образом возникла на радаре вечером следующего воскресенья. Лучше бы не появлялась. — Ты думаешь, это смешно?! — безо всяких предисловий заорала я, повергая в праведный ужас бульдога, неизвестно как прокравшегося в мою комнату. — Миура! Лучше бы тебе быть дохрена больной, чтобы оправдать себя, ясн... — Полина… Голос в трубке глухо захрипел и... мне показалось, что она всхлипнула? — ... Что? Что случилось? Хару? Ты... нет, конечно ты не в порядке... Тебе нужна помощь? Вызвать полицию? Скорую? Маме твоей позвонить? Никогда бы не подумала, что от одного намёка на то, что Хару что-то способно заставить плакать, меня может так выморозить. Грудь как будто вскрыло, разворотило и щедро покрыло слоем жидкого азота — стало страшно. — Нет, — она шмыгнула носом, вдохнула поглубже и... — Мне жаль, Полина. Моё отражение в трельяжном зеркале с недоумением и тревогой нахмурилось, нервно кусая губы, сдирая с них сухую кожу до щипающих ранок и крови. — Что? — Юлия умерла.