Искушение Дракона

В сумерках мальчишка-дух в испачканных одеждах подошел к реке, за которой виднелся мост. Весь его вид говорил о том, что он проделал долгий путь из дальнего поселения и явно не магическим способом. Парень присел прямо на белый песок и оперся спиной о дерево. «Наконец-то почти дошел до дворца. Надо было отдохнуть и привести себя в порядок, а иначе могут ведь и отказать зачислить такого оборванца в армию». — Какой странный этот мир. Как же он отличается от родного Ванахейма[1]. Краски неестественно яркие, птицы не щебечут — вообще их не видно, пчелы не вьются над цветами, да и сами сорванные цветы моментально тают в руках, как мираж, и ничем не пахнут. Я иду уже несколько дней, где же этот дворец? Найа оглядела себя. Единственное, что внешне отличало ее здесь от простого духа, это тонкий магический браслет на ноге, который удерживал физическую форму, которую она присвоила. С виду сейчас она выглядела как дух — обычный мальчик, обладающий воздушной магией. Тощий и неприметный. Она подсмотрела эту внешность в первом же поселении воздушных духов, которое располагалось у границы Северного царства. Внешность, её стараниями, конечно, была почти неотличима от внешности здешних духов, но что-то неуловимое привлекало внимание. Возможно, глаза. Они все еще были похожи на глаза ее подруг в Обители, Уны и отца, которого почти не помнила. Почти все воспоминания стер эликсир забвения. Но сейчас, по прошествии почти двухста лет, проведенных за стенами Обители, воспоминания возвращались. Например, она отлично помнила тот день, когда отец отвел ее к норнам. Яркий летний день, когда они с отцом спустились в долину и подошли к огромному дереву. Найа в первый раз увидела легендарных норн[2]. Двое из них поливали корни этого дерева, в тени которого сидела самая старшая норна с прялкой. Она пряла шнуры из разноцветных нитей. Найа никогда не видела столь старых божеств или духов. Руки старухи, выглядывавшие из рукавов белого балахона, были похожи на ветки этого дерева, какие же узловатые и коричневые, а лицо на сморщенный гриб — это, несомненно, была Урд[3]. Вторая, Верданди[4] с рыжими кудрявыми волосами, была красивой, дородной женщиной. А третья, совсем юная девушка, скорее девочка, тонкая, почти прозрачная, с грустной улыбкой на милом лице — Скульд[5]. У всех трех были светло-серые, почти белые пустые глаза. Увидев, что девушка напугана их необычным видом, Верданди мягко взяла ее за руку и погладила по голове. — Она эйра[6], — скрипучим голосом произнесла старуха. — Ты и сам это знаешь, у нее уже довольно давно белеют пряди, которые ты пытаешься зачем-то скрыть. — Я не верю! Это проявилось так поздно. Ей уже почти две тысячи лет, а локоны появились совсем недавно. Возможно, это просто какое-то заклятие или болезнь. Урд то ли рассмеялась, то ли закашляла. Тогда продолжила юная Скульд: — Ты понимаешь, что это означает. Иначе повел бы ее к лекарям, а не к нам. Ведь ты заплатил немалую цену за то, чтобы услышать наше предсказание. Мы просто расскажем тебе, что сплелось из ниток ее судьбы, мы не будем тебя ни в чем убеждать. И ты знаешь, что она ни на шаг не сможет ступить в сторону от предначертанной ей тропы. Отец опустил глаза и сильнее сжал руку Найа.  — Прошу простить меня. Я покорно выслушаю ваши предсказания.  — Она эйра, — мягко и с улыбкой повторила Верданди. — Будет жить там, где и положено жить таким девам. Но ее судьба иная. Она с нами, в этом мире не надолго. Не пройдет и пяти тысяч лет, и твоя дочь навсегда покинет наш мир. — И нет никакой надежды что-либо изменить? Старуха Урд уже явно расхохоталась скрипучим противным смехом, разевая свой беззубый рот. — Это ведь неплохая участь для нее. Ведь даже ты боишься, что не справишься с искушением. Ты знаешь историю рода. Сейчас это большая редкость. Подумай о других, ведь если такие мысли посещали тебя, а они посещали… Отец в ужасе отшатнулся от старухи.  — Нет! Никогда, я никогда об этом не думал!  — Не лги нам! — голос Урд неожиданно прозвучал как гонг, отозвавшись эхом многократно. Найа присела и закрыла уши ладонями. Все вокруг замерло, птицы, пчелы… Только звенящая от напряжения тишина разлилась вокруг.  — Это всё, что мы должны были тебе сказать из того, что увидели и то, что ты должен был услышать, — ответила Скульд. Норны отвернулись и вернулись к своим занятиям, давая понять, что на этом встреча окончена. По возвращению отец заперся в своих покоях и так не пришел поговорить и увидеться с дочерью до самого расставания. Няня уговаривала, что она должна понять его:  — Он не приходит, чтобы не причинить тебе лишней боли от расставания. Ведь вы, может быть, и не увидитесь больше. «Чтобы он меньше вспоминал обо мне», — с горечью думала Найа. Она понимала отца — наверное, он был прав, так лучше. Но в сердце не могла простить за то, что не дал выплакать свое горе ему. Отец поступил разумно, как должно поступить великому воину, принадлежащему роду асов[7] — высшим божествам, он не потерял хладнокровия. «А теперь я даже не могу вспомнить его лица. Только глаза».