дай мне эту клятву с боя обратно дождаться воина.
Рано или поздно это должно было случиться, но, как и любой пиздец, произошло неожиданно — вся Россия, словно только того и ждала, слетела с катушек и окончательно мутировала в грёбаный РЕН-ТВ. То есть, та же «вашу-маму-и-там-и-тут-показывают»-тема, но с инопланетянами. Интернет-культура с этого дерьма только выиграла. Да не было в мире дерьма, с которого она не выигрывала. Количество шутеек шкалило на эпохальном уровне, конкурируя с котиками, а вне конкуренции были только пришельцы с ушками, «мяу-мяу» вас из бластера. Ёбаный адище. Тёма поудалял все соцсети, а по телеку смотрел только новости, и то лишь для того, чтобы перебить тишину в квартире. Все настоящие, стоящие новости ему передавала Юля. Её отконвоировали на самый край страны при первой же возможности, она даже не успела заценить первый UFO-мерч. И с Тёмой попрощаться не успела тоже — напечатала торопливую смс и неделю была вне зоны доступа. Везли её какими-то окольными путями, государственно-тайными. Оно и понятно — будь у Тёмы шанс, он бы тоже отослал всех дорогих людей подальше, но Руса убили, как и многих других из нелепого уличного «сопротивления», а бабушка скончалась от сердечного приступа, не выдержав суровой реальности. Войну пережила, а вот инопланетян уже не смогла. Тёма, немного отупев чувствами от свалившегося, даже порадовался слегка. Легко ведь отделалась. Руса перемололо ногами своих же, и Тёма даже не знал, где его похоронили. Юля, как после ни пыталась, тоже выяснить не смогла. Они с Тёмой говорили каждый день, иногда — просто дышали друг другу в трубку, лишь бы слышать, что оба живы. Юля знала, что Тёма близко к зоне военных действий. Тёма тоже это знал. Юля не могла уговорить его уехать — он сам не мог себя уговорить. А после одного из разговоров — слёзного, тяжелого — понял, что точно умрёт здесь.***
Это было неприемлемо: Лебедев оборвал собственную речь и передал слово угрюмому мужику в такой же форме, а сам, не отрывая от Тёмы страшного взгляда, шепнул что-то рядом стоящей девушке. Та кивнула, глянула на Тёму с жалостью и кинулась к служебному выходу. Уже через минуту Тёму вывели из строя и по бесконечным коридорам провели до дальнего кабинета. Сунули внутрь и любезно хлопнули дверью. Уже через минут пять Лебедев за грудки прижимал его к этой самой двери и рычал, «что ты делаешь?!», «что ты делаешь?!», словно заело. Что Тёма делал? — да нихрена он не делал, а хотелось до чёртиков. Рус за эту страну жизнь отдал, а у Тёмы — у Тёмы хоть шанс появился вслед за ним в бою сдохнуть, разве что по уму всё сделать, а не как те парни — с битами на орду трёхметровых тварей. — Рекрутируйте меня. Вербуйте. Я не знаю, как это дерьмо называется. Просто — пожалуйста, блять. Лебедев так смотрел — казалось, Тёма прям там умрёт, от его рук, без славы и свидетелей. Сжимал ворот в побелевших пальцах, едва зубами не лязгал, словно тёмина инициатива стала последней каплей, словно мало было того, что девки вокруг начали мечтать о сексе со внеземными существами, а дети тратили свои карманные на футболки со вражескими рожами и хотели жизни бок о бок с пришельцами. Тёма с нацистской свастики на молодёжи так бы не бесился, как с этой херни. Тёма был нормальным, Тёма хотел идти и защищать свою ебанутую страну. Лебедеву как будто мозг отключили — он не понимал. — Ты о Юле подумал?! — Да она сама мне рассказала, где и куда! А ей — вы! Вы же, блять, всем этим заправляете, думали, я, как трус, буду дома отсиживаться, пока! — пока такие же, пока вы, блин, будете защищать нас от этой!.. Они стояли не в окопе и пули вокруг не свистели — они стояли в просторном светлом кабинете, гремели только их голоса, а в основном, даже за окном, было тихо, почти спокойно. Бились далеко, да, считай, почти под боком, но далеко. Их не цепляло — не физически. Но душами оба были там, и обоих трясло как под обстрелом. Может, Лебедева тоже хлестало по сердцу желание взять в руки огнестрел и кинуться в атаку. Сесть в танк и расшмалять инопланетных ублюдков. А сколько было на нём сверх этого, понятного Тёме желания. Сколько людей, документов и прочей военно-политической ебистики. И Юлька. За Юльку отвечал он, а не Тёма. И думал о ней тоже он. Не Тёма. — Валентин Юрич… Я вас по-человечески прошу. Дышалось тяжело обоим, пальцы сковывало судорогой: Лебедев скручивал его ворот так, что шея горела, Тёма — держался изо всех сил, чтобы не врезать. Лебедев, от которого гулом пёрла ярость, нерастраченный этот гнев, только рот открыл, — но Тёма успел: — Возьмите меня. Так искренне, что сам же и застыл, глотая воздух. Столько было разговоров про радиацию. Ни один не подтвердился, но и без неё все ощутимо трогались умом. Тёма вспомнил, как давно не трахался, когда Лебедев уже пережал ему горло горячей рукой, — и не успел осознать, когда Лебедев уже вгрызался ему в губы, голодно и глубоко. Тем же вечером Тёма клялся Юле убить всех, кто встанет на пути к их счастью. Лебедев стоял напротив, прислонившись к косяку, и сжимал губы в нитку. Положив трубку, Тёма сказал ему: — Ей так надо, — и больше той ночью о Юле не вспоминал.