В этом рваном ритме

хлюпали мокрые кроссы по лужам, и я знал, что меня ждёт.

Всё, что Тёма успел сделать — это честно признаться себе в том, что затея была абсолютно провальной. Прям с самого начала. Просто дерьмо, а не план. Не, в голове было красиво. Особенно ладненько всё складывалось, когда он в одной майке стоял на балконе, давил перилами красные полосы на локтях и всасывался в третью подряд сигарету, полный нездорового воодушевления: вот он пересечётся с Юлей на квартире одноклассника, вот он закрутит с ней прилично и без всяких «пойдём трахнемся в сортире», ровно к десяти доведёт её до подъезда, потом — до двери в квартиру… сам нажмёт на звонок… или, блять, у неё же по-любому будут ключи… Говоря проще, даже на стадии разработки, проигрываемый в лёгкой от никотина башке недоплан был так себе. То тут, то там — не складывалось, но что-то Тёме подсказывало (чутьё с верой в лучшее на пару), что затея попасться отцу Юльки на глаза может вполне себе удасться, главное — очутиться как можно ближе к их квартире. Варианты из разряда «рассекать на велике вокруг подъезда, пока не выйдет» быстро отмелись в сторону: ловить взрослого работающего мужика на улице ради «здрасьте, я Артём, помните меня?» было бы краем нелепости и долбоклюйства, а ещё жутковато (он ведь не сопливая школьница — он несопливый школьник); караулить в ближайшей «Пятёрочке» — и того хуже. Ну и Лебедев всё равно туда не ходит, он проверял. Немного. Именно поэтому из всех едва ли рабочих вариантов был выбран тот самый, средней паршивости и со смутным ощущением заведомого провала: охмурить девчонку, чтобы произвести впечатление на её отца? — да конечно пиздец, кто спорит. Но особой моралью Тёма себя не утруждал, равно как и надеждами на что-то. Так, попробует чисто интереса ради — ну, а вдруг, вдруг прокатит? Сказать по правде, этого расплывчатого «прокатит» Тёма опасался куда сильнее ожидаемого провала. С провалом хотя бы ясно было, что дальше делать — забить да забыть. А вот с успехом… ну, для начала стоило хотя бы разобраться в том, что он из себя мог представлять, этот успех. Тёма честно в душе не ёб куда более простых вещей — например, с чего вообще вдруг так загорелся идеей выловить Валентина Юрьевича, недавно прочитавшего в их классе лекцию. В общем всё сводилось к тому, как тот на Тёму смотрел (всю дорогу — как на говно), и к бьющему по нервам желанию что-то срочно брать и доказывать, допустим, став достойным парнем для его дочери, Юли Лебедевой из 9-го. Говоря короче, Тёмой правил дебилизм, настаивающий, что будет весело. Что-то в этом было не так, но что конкретно, Тёму не особо волновало — раздумиям он предпочитал действовать по наитию. Наитие говорило «погнали, чё». — Чё-нибудь придумаем, — бодро кивнул Тёма себе в зеркало тогда, ранним вечером субботы, одёрнул кожанку, одёрнул выглаженную рубашку, потянулся стереть какую-то полосу с кроссовка, ругнулся, взъерошил волосы и ещё раз одёрнул рубашку. Подумал, может, помять её? — решил, что совсем долбоёб (в который раз), помаялся и вылетел нахрен из квартиры и от зеркала подальше: желание выглядеть как можно лучше грозилось порвать его в безжалостной борьбе с желанием выглядеть как всегда и не напрягаться из-за какой-то хуйни. Но примерно та же самая хрень случилась с ним, когда в голову внезапно пришло осознание: нельзя оказаться на вписке и не провоняться ею насквозь. Алкогольные пары и курево могли сделать из него подозрительного ублюдка — в глазах любого отца красивой девчонки ему подобные выглядят как потенциальная угроза, это ежу понятно, — а Тёма из кожи вон лез (в основном мысленно, так как по сути ничего пока не сделал), чтобы отцу Юльки понравиться. Вот тогда-то он, мастерски увиливающий от предложений выпить, и решил поторчать на балконе, с чем знатно проебался. Оставив довольно хихикающую Юлю «на минутку», Тёма прошёл квартиру насквозь, спугнул какую-то вовсю сосущуюся в закатных сумерках парочку, плотнее закрыл за ними створку и с облегчением выдохнул. Держаться от всяких соблазнов, коих здесь на каждом шагу было завались, с каждой минутой становилось всё труднее. Приказав себе терпеть, Тёма на автомате полез за сигаретами, осёкся и вздохнул ещё тоскливее. Походил туда-сюда. Без куртки быстро продрог. Упрямо уставился на заходящее солнце и принялся ждать, когда ветер выдует его до самых костей. Голова тут же набилась мыслями: о Лебедеве и всём, что около него. Только-только вспомнив прямую спину и удивительно мягкий и жёсткий одновременно, словно в бархат обёрнутый клинок, голос, спокойно вещающий об угрозе террористических актов, Тёма ругнулся и принялся яростно думать о погоде — не настолько дался ему этот… Май выдался каким-то херовеньким — то дождь зарядит, то вообще вдруг крупа снежная повалит: так, минут на десять, но приятного мало. С другой стороны, по новостям передавали, мол, Сибирь вообще занесло по колено. Рассудив, что на Сибирь ему похуй, а у себя в Москве в мае мёрзнуть грустно, Тёма вернулся назад, в грохочущую басами на грани приличного квартиру. Доплутал до кухни, где оставил Юльку с подружками, — и охренел. Юлька, закусив сразу три незажжённые сигареты, держала полупустую бутыль вина, второй покачивающейся рукой сложила «викторию» и в таком вот шикарном виде позировала на камеру одной из тёминых одноклассниц. — Бля, Тарасова, — задушевно начал Тёма. Тарасова заржала. Юлька вздрогнула и чуть не выронила бутылку; сигареты посыпались на голые колени (юбка задралась, но Тёма, трезвый, злой и чего-я-там-не-видевший только попенял лишний раз на её моральный облик); «виктория» повяла. — Тём, прости-и-и, — пьяно разулыбалась Юлька и попыталась слезть с подоконника. Тарасова билась в конвульсиях, сползши по стенке и повизгивая. Кто-то сзади посоветовал ей не сблевать. Юля запуталась в ногах и шмякнулась рядышком, весело хохоча. Вот тогда Тёма понял, что больше можно не волноваться — провал ему обеспечен. И вот мы здесь, спустя полчаса: Юлька пускает слюни ему на плечо, наскоро опоенная минералкой (нихуя не помогло) и счастливо отрубившаяся рядом с новым ухажёром, а ухажёр стремительно впадает в панику: часы в пустой комнате (кажется, родительской), где он забаррикадировался, уже показывали половину десятого. Юлька у него под боком всем своим видом демонстрировала как не надо. Тёма сигналил ментальным криком о помощи, но всем, разумеется, было глубоко поебать. Волшебно, чё тут скажешь. За пятнадцать минут Юлька умудрилась накидаться до дурноты и из ключа к достижению цели стала немаленьким таким препятствием на пути к ней — буквально лежащим поперёк дороги в зюзю бухим бревном. В любой другой ситуации Тёма послал бы всё и свалил — домой или к пацанам из монтажки, которые вечер субботы тоже коротали весьма увлекательно. Наступая на горло последним остаткам совести, Тёма как бы уже собирался: подтащил Юлю к подушкам, поправил ей волосы, положил рядом её рюкзачок. Помедитировал над сопящей девятиклассницей, как приличный пацан (аж перекосило с собственной правильности), закатил глаза. Только-только оформил мысль «а ну эту семейку на…», — как вокруг вдруг заебашил военный марш. Тёма до того пересрал, что надрывающийся оркестр рисковал стать для него похоронным, но — обошлось. Всей кожей чувствуя пиздец, он, проматерившись, тут же полез к распахнувшей глаза Юльке, беспокойно пытающейся сесть и хватающейся то за голову, то за рот, то за карманы. — Это папа! — прошептала она, несчастными глазами уставившись на Тёму, вытаскивающего из её кофты орущий телефон. А затем капитулировала окончательно: бедняжку сперепугу затошнило ещё сильнее. — Блять, бегом в туалет! — едва ли не волоком Тёма подтащил её к двери и вытолкал под эпичные звуки марша. — Я разберусь! Дверь захлопнулась. Тёма только и успел, беспомощно глядя на дребезжащую трубку с коротким «DAD» на экране, вздохнуть и признаться: дерьмовый план, очень дерьмовый план. И, не слушая вопящее в башке «не надо!», ответил на звонок. — Почему так долго? — вот так сразу, без реверансов, жёстко прозвучал знакомый мужской голос. Вот и он, Валентин Юрьевич Лебедев, товарищ полковник, чтоб его, получите-распишитесь. Подавившись тупым «алло?», Тёма ляпнул не менее тупое: — Здравствуйте. И добавил, чтоб наверняка: — Добрый вечер. — Кто это? — требовательно, мизерную паузу спустя, спросил Лебедев. Уровень тревоги резко подскочил, Тёма — едва подавил желание вытянуться по струнке и вместо этого присел на кровать. — Это Артём, Юлин… мы с Юлей вместе в школе учимся, вы еще на ОБЖ к нам приходили, помните? Где-то неделю назад, — комкая ни в чём не повинное одеяло, Тёма едва прикусил язык — засевший в голове отсчёт убеждал, что с того дня прошло ровно пять дней. — Одиннадцатая параллель? — зачем-то уточнил Лебедев. — Да, «Б» класс, выпускной, — по столь же непонятным причинам выдал Тёма и слегка, но с чувством — со всеми сразу — приложился лбом о спинку кровати. — Где Юля? Почему ты отвечаешь на звонок? С этим было сложнее. Свою биографию Тёма был готов рассказать хоть кратко, по-военному, хоть от ФИО до предпочтений в кино, — но начинать непосредственное знакомство с «ваша дочь в сопли по моему недосмотру»? — это совсем плохо. Времени же на то, чтобы выкрутиться, не было, как и каких-либо других вариантов. Вздохнув и осознав всю бесперспективность положения, Тёма пошёл ва-банк и признался: — Тут такое дело… ну, мы на вечеринке, вы же знаете? — вот, и Юлька как бы… ну, выпила, немного, так… Я сам трезвый, я могу довести, только адрес скажите и не беспокойтесь, всё нормально будет, — зачастил он и тут же сбился. — С ней всё в порядке, ну… бывает просто иногда. Вы… На том конце так тяжело и выразительно вздохнули, что Тёма сразу же заткнулся. — Через двадцать минут она должна быть дома. Записывай адрес. Ух ты. Адрес Тёма знал, поэтому просто сидел молча и слушал, как Лебедев диктует ему название улицы, на которой живет, номер своего подъезда, квартиры и даже этаж. — Записал? — Так точно, — не совладав с хрипотцой, ответил Тёма и залез пятернёй в волосы. — Не беспокойтесь, Валентин Юрьевич, с ней всё будет хорошо. — У тебя двадцать минут, — жёстко отбрил Лебедев и отключился. Вот и поговорили. Внутри всё дрожало, как у пубертатной девки, — внутренности, казалось, активно менялись друг с другом местами, а в солнечном сплетении натурально сплелось что-то крепкое и условно солнечное, и теперь пульсировало до боли. — Пиздец, — резюмировал Тёма. Так пересрать с одного разговора? Несмотря на разочарование в самом себе, в общем Тёма был настроен оптимистично и даже слегка романтично: Лебедев поговорил с ним и доверил его рукам свою драгоценную Юльку. О том, где эти руки окажутся в случае провала, Тёма предпочитал не думать. Он вообще больше не думал — сорвался с места, прихватив рюкзачок, и ломанулся в ванную. На улице вовсю ебашил дождь. Быстро натёкшие лужи пузырились и едва не кипели под ногами. Закатную хмарь перемазало тучами. По-настоящему темно ещё не было, так что посиневшие от холода губы на юлькином лице Тёма различил прекрасно, — как раз когда отвлёкся на дробью застучавшие зубы. Юлька была промокшей, несчастной и стремительно трезвеющей. Такую её ожидаемо захотелось понежить — да и просто захотелось. Мокрые щеки, холодные руки и пронзительно-печальный взгляд — Юля была красавицей. «Вся в отца», — невольно подумал Тёма, вновь разозлился — на себя — и принялся стягивать кожанку. Застегнув ей молнию (вечно заедает), Тёма прижал Юльку к себе под бок, бегло глянул на время — у них было что-то около шести минут — и прибавил шагу. Юля, обняв его за талию, семенила следом. Дождь капал за шиворот. Тёма промок насквозь и ещё и умудрялся защищать Юльку от ветра. Было так по-дурному хорошо, что свежестью Тёме буквально выбило из головы все мысли о Лебедеве. И шальным ветром вернуло обратно: аккурат у дверей подъезда. — До квартиры доведу, — упёрся Тёма и, не слушая возражений о строгом отце, вытащил из холодных пальцев ключи. Свои пальцы он едва чувствовал, но юлины почему-то казались холоднее. В лифте он её поцеловал, будто в качестве моральной компенсации, и даже устыдился слегка, несмотря на плывущую по лицу наглую улыбку. Вышло довольно целомудренно — вовремя остановился, покачал головой. Юлька поняла это как-то по-своему и пожала плечами, — не такая уж ошарашенная. Далеко не принцесса, скорее из драконьей, своевольной породы. Тёме это нравилось. То, что Лебедев сам открыл дверь, наверняка заслышав их возню с ключами, Тёме понравилось ещё больше. В домашнем товарищ полковник был… всё ещё полковником. Застыв, Тёма неприлично долго пялился на его босые ступни и шевелил насквозь промокшими пальцами на ногах. В кроссовках едва не хлюпало. В башке как-то тоже — мозг медленно размазывался по черепной коробке. «Чё делать?» внезапно стало вопросом дня. — В квартиру, — оборвал тем временем Лебедев едва начавшую что-то говорить Юлю. Та вывернулась из кожанки, сунула её Тёме, демонстративно поцеловала его в щёку и зашла внутрь, по косяку притираясь от замершего в дверном проёме отца. Тёма был готов бежать, но не получалось: Лебедев, сцепив руки на груди, смотрел на него и в него одновременно, так, что Тёма буквально прирос к полу. Ощущая себя пойманным на всех преступлениях сразу, он молчал, дрожал губами в улыбке и понемножку обтекал на пол. Затем, устав ждать, вякнул: — Ну, миссия выполнена, товарищ полковник, — и даже не успел об этом пожалеть. — Здрасьте ещё раз. — Ты — её молодой человек? Прозвучало это до жути обвиняюще. Тёма почувствовал себя серийным убийцей. Принялся зачем-то оправдываться: — Да нет, нет, мы просто… мы только сегодня толком познакомились, ничего такого, просто… пообщались. — И как тесно? — надавил вдруг Лебедев. Это было неожиданно, и Тёма тут же огрызнулся: — Да никак! — вон, до дома проводил, всё. Далась мне ваша Юлька. Ох, и вот теперь он был готов: поругаться, а может, даже отхватить за Юльку и за враньё — чисто для профилактики. Отец вот никогда не скупился на подзатыльники, а этот так вообще, пусть чужой, но военный — пропишет для порядка и глазом не моргнёт. К чему Тёма точно не был готов, так это к тому, что его — сука, опять! — смерят усталым взглядом от головы до кроссовок и спокойно ответят: — Ну хорошо. Спокойной ночи. Дверь выразительно хлопнула и — всё. Тишина. Ну охуеть просто. Растерянности не было — Тёма тут же, с пол-оборота выбесился, как тогда, после лекции. Случайная блажь вдруг стала делом принципа, а на губах еще не отгуляло ощущение беглого, почти украденного поцелуя, но удовлетворение — победное, воровское, посягнувшего на чужое сокровище — только усиливалось. Выйдя под всё ещё долбящий дождь, Тёма был чертовски доволен собой и, загоревшись зреющей идеей, рванул домой. В спину его провожал внимательный взгляд, — тот, которого в лицо Тёма так и не сумел удостоиться. В понедельник Юлька окончательно стала его девушкой. Солнце светило всю следующую неделю.