В этом рваном ритме

В подъезде пахнет по-родному, затхло, но привычно. Коврик перед квартирой лежит ровно, почти по линейке. Тема помнит, что оскользнулся на нем сегодня, когда выбегал второпях, и не поправил. Поправить мог кто угодно, но Тема знает — кто. Дверь не заперта. Не потому что Валентин Юрьевич охуеть какой смелый и мечет в ничего не подозревающих соседей своей пассивной дерзостью, нет. Это потому что Валентин Юрьевич охуеть как не любит лишнего внимания, а на трезвон посреди ночи нет-нет да высунется какая-нибудь любопытная бабка. Лебедев говорит, что не надо будить соседей. Тема в его человеколюбие верит с натягом. С другой стороны, Лебедев, вроде, любит его. Может, потому что Тема даже на человека не тянет. Может, врет. Просто потому что совесть у товарища полковника такая — на всю Россию. И думает он, такой весь из себя правильный, за все на свете повинный и ответственный, мол, пропадет же, щенок. Тема мысли — со всех сторон уже обсосанные, постоянные, которые ни алкоголем, ни адреналином не выветришь, только усугубишь, — с переменным успехом гонит прочь. Жмется горячим лбом к прохладной двери. Осторожно льнет, бережет опухший нос и треснувшую скулу. Почти чувствует, как твердая поверхность проступает крупными костяшками, как вот-вот по волосам пройдутся пальцами, загребая и почесывая. Лебедев иногда чешет его, словно пса. По загривку, под челюстью, царапающе — под круглой косточкой за ухом. Тема иногда садится на пол у дивана и приваливается тяжелой головой к его коленям, не очень удобно, но уютно. «Собак не ебут», — злится Тема сам на себя. Отходит от двери, аккуратно ее открывает левой, более целой рукой. Разувается в прихожей почти бесшумно. Скрипит половицами до гостиной. В гостиной Лебедев — спит, положив на грудь какой-то отчет. Тема всей душой ненавидит эту хренову макулатуру, которую Лебедев заделался пачками таскать, шерстить до полуночи и уносить обратно. Может, годовые отчеты какие-нибудь, но так весна же на дворе, о чем там отчитываться-то посреди года? Тема в это не лезет. Не умеет, не понимает. Ему не особо-то интересно, чем Лебедев занимается на самом деле. Ему интересно про испытания боевой техники, чужие проебы на службе и тех, кого Лебедев сегодня по тем или иным причинам чуть не убил. Когда Тема, как был, в куртке и засохшей крови, откидывается затылком на теплый бок, рука у Лебедева тут же дергается. Красиво он маскирует жест бессознательной самообороны сознательной лаской: кладет широкую ладонь на темино горло, слегка давит под кадык. Тема тихо мычит, просто чтобы звук отвибрировал Лебедеву в руку. — Опять? Свое «не опять, а снова, товарищ полковник» Тема проглатывает вместе с набежавшей слюной. Лебедев рассеянно соскальзывает ладонью ниже, прощупывает основания теминых ключиц. Теме немного больно. Он улыбается: — Цел, товарищ полковник. Так, по роже словил пару раз. О том, сколько раз по роже словил оппонент и к чему это привело его костяшки, Тема благоразумно помалкивает. Лебедеву из его положения лежа нихрена кроме растрепанных волос и алеющего уха не видно. Сознательно оба они оттягивают тот момент, когда Лебедев сядет, Тема обернется и увидит в глазах напротив смесь двух отчаянных желаний: оказать первую помощь и добить в один удар. Тема целует Лебедеву запястье. Короткие волоски покалывают разбитую губу. Лишь бы кровью по коже не мазнуть. Лишь бы оставить пару смазанных капель. Правая рука болит сильнее, но Тема все равно тянется ею назад, некрепко сжимает чужую голень. Массирует большим пальцем по твердо выпирающей кости. Больно, сука, но хочется. Лебедеву самое то придушить его сейчас, дебила без башки, а он лишь уводит ладонь с груди на темино плечо, опирается, садится на диване. Тема не оборачивается, когда к затылку тепло прижимаются чуть приоткрытые губы, будто прощая заранее. Или заранее извиняясь за то, как примутся распекать через минуту. В глотке застревают любые из возможных слова, когда по окровавленной руке, удобно пристроившейся на лебедевской голени, невесомо скользит большой палец. Саднит, но на самой грани. Теплые губы не отрываются от затылка, Лебедев гладит его на ощупь, даже не взглянув. Тема стискивает ладонь на своем плече до боли в отбитых суставах. И глубоко запрокидывает голову, силясь не отводить глаз от пристального лебедевского взгляда. Тот темнеет — привычно. А поцелуй — вопреки усилившейся на плече хватке — настолько безболезненный, насколько это возможно. Это все ровно до того момента, как один из них решит полноценно раскрыть рот, до первых стиснутых зубов и разочарования в темных глазах, до желания херакнуть балконной дверью, до рвущегося, но неистово сдерживаемого «вы мне, блять, не отец!» Но до тех пор время есть. Тема смазано целует колкий от щетины подбородок. Кольцо рук, двадцать пальцев на двоих, ладони держат — крепко, ощутимо. Свое честное «люблю» оба зачем-то оставляют до следующего раза.

руки без слов кричат об одном.