Коллекционер квантовых катастроф

С самого начала все было не так. Кожа горела предчувствиями, Чертоги протестовали - раздраженно и зло, швыряли в лицо обгорелые бумажные обрывки, исписанные его собственным нервным почерком. «чушь» «чушь» «чушь» Он что, ослеп, оглох, лишился разума одновременно??? Он повелся на очередное «тебе определенно понравится, мальчик мой»? Снова??? Черт. Он яростно тер глаза, будто ждал, что идиотское наваждение исчезнет, как только он выдавит их окончательно, как заляпанное грязью окно. Уберет ладонь, и все чудесным образом окажется дурацким сном, вроде тех, что снились после аварии так долго, что он перестал отличать их от яви… сомнительной терапией бесконечной череды клиник, куда заботливый братец с маниакальным терпением, достойным более важных для человечества дел – от спасения австралийских коал до свержения мировых диктаторов по алфавиту на выбор – засовывал его раз от раза, пока… пока что? Он мерил гостиную нервным аллюром, газетные вырезки, книги, вещи, оставленные на краю стола, дивана, просто в неровных стихийных башенках по всей комнате не разлетаются жертвами урагана с нетропическим именем «Шерлок», выстилая ковер причудливым коллажем высветленной сепии лиц, газетного шрифта и карт – игральных, географических. Даже пара карандашных набросков и геральдических гербариев вписалась в их разношерстную компанию вполне гармонично. Пальцы пришли в себя на лаковом изгибе скрипичного грифа – он даже не понял, когда успел раскрыть футляр, и это сработало, как пощечина. Он глубоко и очень медленно вдохнул, выпрямился, освобождая легкие от жгучего, как спирт, кислорода, аккуратно опустил потертую крышку с лиловым бархатным нутром и тщательно защелкнул каждый замок. Рассматривать учиненный хаос не было никакого желания – легко, как по болотным кочкам, ступая по оставшимся свободным местам на полу, он прошел в кухню, выслушал шорох зерен и низкое урчание кофемашины, вдохнул густую пряный поволоку над пенкой и почувствовал, как расслабляются мышцы – одна за другой. Когда? Когда он перестал ощущать навязчивую ежеминутную заботу, удушающую и беспощадную, как «братские объятия», слишком похожую на медицинский контроль в преддверии очередного эмоционального срыва? До аварии или после? Или пару лет назад, когда архив Скотланд-Ярда с его коллекцией нераскрытых дел полувековой давности стал интересовать больше свойств психоделиков и амфетаминов в плане расширения сознания или полного сноса его интегральных границ? Все, что было «до» он помнил смутно… вернее нет. Он помнил. В деталях и мельчайших подробностях – до тех странных вещей, что обычные люди забывают спустя пару часов, как они случились - сколько было прослоек у бекона на его тарелке за завтраком и насколько прожарены гренки… какая пуговица, считая от горла, отлетела в драке… или в сексе…? В какую сторону был развернут козырек фуражки у почтальона, доставившего заказ на новый микроскоп… Он помнил, да. Но это выглядело странно… словно кто-то высвечивал картинку ярким лучом, как свет фонаря выхватывает из темноты просторного, бесконечного в своей протяженности коридора развешанные по стенам старые фотографии. Миг - и выцветшая сепия становится живой, полной событий картину - лица, события, ощущения и звуки сыплются разноцветным конфетти. …пляж и ему пять… горячий песок жжет ступни, родители накрывают пикник на льняной скатерти, расчерченной свежими хрустящими складками, фарфоровые тарелки словно лаковые молочные озерца… «Гарольд, никакого картона! Оставь эту модную ерунду миссис Кроу…». Он мог легко вспомнить – кто такой Гарольд и что там с достопочтенной, падкой на причуды прогресса миссис Кроу, но уже знал - ничего полезного там нет и, значит, информация не стоит приложенных усилий… …книжные полки. Им нет конца, нет рубрикаторов, нет даже алфавитных меток… лишь римские цифры – такие длинные, что с непривычки он тратит секунд двадцать, чтобы привести очередное в привычную метрику… он задыхается от восторга. Огромный мир знаний всей человеческой цивилизации в его распоряжении… Он быстро разберется в структуре и выстроит по этим универсальным чертежам собственные Чертоги – уникальное, строго организованное хранилище информации, идеальный инструмент. Но пусть в нем будут такие же полки. Он всегда любил запах дерева и старых бумажных страниц… …боль в скуле не так сильна, как стыд от того, что он пропустил удар, хотя рот и наполняется кровью куда скорей, чем он успевает сплевывать… нос вроде цел, хотя это не точно… нелепая драка. Можно назвать дракой, если трое бьют тебя за то, что у тебя закончились сигареты? И не стоит уточнять, что в них был не совсем табак… прикрыть локтями ребра, отбитые почки вряд ли улучшают мыслительные способности… зарубка в Чертоги «оружие или бокс?» …скучно, воспоминания немедленно тускнеют, рассыпаются, погружаясь обратно в мягкий молчаливый сумрак. А потом случилось это. И это он заметил только теперь. Камеры на перекрестках перестали пялиться в спину циклопьими зрачками, у таксистов оказались разными не только лица, но и фотографии на приборных панелях, а среди бездомных перестали попадаться обладатели ухоженных рук, брендовых часов и обуви за три-четыре сотни фунтов. Неужели Майкрофт, наконец-то, наклонировал себе новых, более смышленых миньонов? Или Шерлок поглупел настолько, что перестал их опознавать в лондонской толпе? Когда? Память отматывает запись в прошлое на годы, месяцы, дни. О. Чертежи Брюса Партингтона. Скромная просьба скромного британского служащего, без зазрения совести пользующегося семейными связями в своих при-про-бла-бла-бла-… правительственных играх. Слишком скучных, по мнению его младшего брата. Совести… Он фыркает. Отмену слежки, по-видимому, следовало расценивать, как щедрый аванс. Но Шерлок не просто не оценил гонорара, он его даже не заметил. Как странно. Впрочем, все мотивы Майкрофта знал только Майкрофт – их сложная многомерная паутина простиралась на недоступную нормальному взгляду глубину. И ненормальному тоже - Шерлок пытался, и не раз. И всегда оставалось что-то еще. Очередной глоток из прижатой к губам чашки оказался почти остывшим. Но он вдруг понял, что не это в нем ему так не нравится. Ему не показалось, нет. Он может пробовать сколько угодно и в любых комбинациях. И каждый проведенный эксперимент подтвердит – ему больше не нравится его идеальный кофе из его идеальной кофемашины стоимостью в два месячных инспекторских жалованья с бонусами на Рождество и Пасху. Ну, хорошо, и премией за раскрытую сеть наркодилеров в Мэйфэр. Весьма и весьма именитых - газеты две недели пестрели громкими заголовками. И теперь, его превосходный некогда напиток совершенно явно отдавал металлическим привкусом, горчил и оставлял на нёбе скользкую, химическую оскомину… черт побери Джона Уотсона с его допотопной кофемолкой и иранской джезвой, которую он с бараньим упрямством перетащил на новое место жительства. Именно «место жительства», а не временное пребывание, как Шерлок планировал с самого начала… или как пытался себя в этом убедить. Прошло всего четыре дня, а уже казалось – Джон был здесь всегда, как дубовые балки перекрытий и стены из канадской лиственницы, как каминный зев с венецианскими стеклами и отполированный дверной молоток… словно он был в этом доме задолго до того, как там появился сам Шерлок. Он безошибочно находил вещи, всего однажды с ними столкнувшись, будто знал о них и так, но давно не пользовался или долго отсутствовал. Даже учиненный повсюду бедлам, казалось не волновал его совсем – он легко наводил порядок с минимальными потерями для них обоих, умудряясь найти для каждого вида ценного «хлама» соответствующее место в шаговой доступности, не вызывая ни протестов соседа и обеспечивая лично для себя комфортное окружение. Миссис Хадсон была в восторге, как никогда до этого времени. Миссис Хадсон. Шерлок не стал анализировать – чем именно Джон очаровал домовладелицу уже с порога – своей полезной профессией или экзотикой военного прошлого. Но его присутствие оказалось легким, уютным… от мягкой смущенной улыбки их вечно сумеречная гостиная наполнилась живым радостным солнцем. Каждое утро Шерлок слушал меланхоличный хруст кофейных жерновов, мягкое медное созвучие и шепот поднимавшейся пенки… и язык уже начинало пощипывать от предвкушения – еще до того, как наспех завернувшись по халат, он появлялся на пороге кухни, наполненной вкусным запахом только что испеченных оладий и апельсинового джема в красивой вазочке, стратегически расположенной на безопасном расстоянии от хрупкого нагромождения химической посуды разной степени наполненности сомнительными реагентами. Шерлок хмурился, недовольно бурчал о вреде раннего пробуждения и нарушения личного пространства, ерошил свои и без того растрепанные кудряшки… и тянулся за чашкой черной, с двумя кусочками сахара божественной неизбежности. … Все оказалось слишком легко. Слишком. Джон прожил четыре дня, затаив дыхание, словно ожидая, что может проснуться в любую минуту. К сумке с вещами, что он наспех собрал в своем прежнем доме, уже на следующее утро добавились четыре объемные коробки с новой одеждой на пару сезонов, обувью и полезными принадлежностями, о которых он не вспомнил второпях, медицинский саквояж и новенький ноутбук довольно дорогой марки. В принципе, он мог бы все это купить и сам, но его новое юридическое и финансовое состояние оставались неопределенным, так что он только пожал плечами и поставил свой пароль на новую учетную запись. А неопределенность откровенно и предумышленно затягивалась. Он не мог припомнить, когда в последний раз оказывался в подобной ситуации – от его куратора до сих пор не было ни слуху, ни духу, словно это его, а не прожитые годы стерла временная складка. Вообще-то, Джона не удивило бы, поменяйся его присматривающий - такое случалось не раз и не два. И последний, о ком он будет сожалеть - Чарльз Огастес Магнуссен, не вызывавший ничего, кроме ноющей боли в затылке и липкого животного страха, как если бы паук забрался под одежду. Но это уже должно было случиться – сразу после того, как уровень его блокировки повысился до «красного», такими мерами никто шутить бы не стал, а это значит – на него, на Джона есть имелись какие-то иные планы, о которых ему почему-то сообщать посчитали необязательным. … На следующее утро после переезда на пороге 221B по Бейкер-стрит появился невысокий джентльмен в костюме, определенно сшитом на заказ, если не в Turnbull&Asser, то где-то в районе Мэйфейр, с бесцветным лицом страхового агента и логотипом «GСT» на серебряной табличке черного кожаного портфеля. «Greybull Capital Trust» Корпорация, единолично принадлежавшая господину Чарльзу Огастесу Магнуссену, в исключительном управлении владевшая парой-тройкой газет, крупным вещательным каналом, сетью финансовых компаний на двух континентах, не считая самой Великобритании и ее заморских территорий. По большому счету, его имя не значилось ни в одном из учредительных документов, но Джон знал это все по одной существенной причине – все юридические дела его самого и всех его гипотетических «потомков» обеспечивались компанией господина Магнуссена – лорда, члена нижней палаты Парламента, медиа-магната, его персонального тюремщика. Когда Джону приходилось менять личность, трастовый фонд этой корпорации занимался всем его имуществом и обеспечивал конфиденциальный переход собственности в «новые» руки, придавая особое значение легитимности документов и предупреждению возможных информационных утечек. Обычно это занимало пару дней и выглядело простой формальностью. После всего, что успело случиться, удивляться было поздновато, и Джону пришлось выслушать длинное и пространное уведомление об открытии некого наследственного дела доверителя Д.К. Уотсона, по которому он сможет вступить в права не раньше истечения шести месяцев с момента подписания документов, дабы избежать ущемления прав прочих претендентов из числа семьи Уотсон, возможно имевшихся как на территории Соединенного Королевства, так и за пределами оного. Закусив губу, Джон молча давился справедливым «какого черта», поскольку озвучить оное мешал как происходящий абсурд, так и невозможность подтвердить документально – это он сам, собственноручно подписал тот самый документ, по которому его только что оставили без жилья, средств и хоть какой-то перспективы вернуться к прежней, привычной жизни. Хуже всего, было бы вершиной глупости заподозрить в неосведомленности происходящим господина Магнуссена, учитывая эпичное появление его поверенного на пороге новой Джоновой квартиры уже на следующее утро после переезда. Джона намеренно выставили из его же дома, и теперь он оказался в странном положении, с новым водительским удостоверением и банковским счетом скромного ежемесячного траста и еще более скромной армейской пенсией. Сертификат хирурга, в отличие от диплома медицинской школы, тоже остался на его прежнюю ипостась, и Джон не представлял, что будет сложней - объяснить предполагаемому работодателю то, как он выглядит для сорокапятилетнего мужчины, или найти работу молодому отставнику пусть с военным, но, все же сомнительным медицинским стажем? Не мог же он, в самом деле, сказать, что участвовал почти в каждой военной кампании Британской короны от Индостана до Фолклендов за последние сто лет? … Четыре дня. Идиллия тройственного сожительства продержалась четыре дня. Вряд ли он мог честно сказать, что узнал Шерлока Холмса в общепринятом смысле, но это и без пресловутой дедукции было понятно – ближе, чем он, Джон Уотсон, его вообще вряд ли кто-то мог узнать. Миссис Хадсон, Майкрофт… ладно, инспектор Лестрейд - «ближний круг» и в соревновании не участвует, но все-таки… Джон сидел в наполненной ванне, обняв колени руками – глупая детская поза, но ему было плевать, как нелепо это выглядело. Теплая вода делает тело невесомым, комья пены ластятся к коже. Сандал, кедр… что-то еще - свежее, дразнил… апельсин… нет, нет… горчит на языке… бергамот? Он никогда прежде не испытывал склонности к подобной тронутой изморозью пряности – модным миксам он предпочитал старую добрую лаванду, мягкость и покой ее прованса. Но рука сама потянулась к флакону со строгой и даже скучной этикеткой (видимо, жутко дорогой брэнд, раз может позволить себе подобную нарочитую простоту), и теперь аромат кружил, обволакивал, будил что-то глубоко внутри. Что-то очень и очень знакомое. И Джон не собирался ему мешать. Он хотел вспомнить. Надо было подумать. А для этого необходимо уединение. И тишина. Нет, конечно, нет. Шерлок не врывался к нему в спальню, не требовал внимания, не болтал без умолку… или что там еще он обычно делал в своей собственной вселенной. Четыре дня он был нечеловечески тих, аккуратен и даже заботлив… если, считать заботой перехваченный у миссис Хадсон пастуший пирог и черничные булочки. «я вам не домработница, дорогуша» Телефон не звонил, посетители не топтались у порога, даже газеты и новостные каналы как-то прикрутили запальные фитили криминальных новостей. Ничего не происходило, словно Лондон попал в «глаз тайфуна», и вокруг внезапно установилось хрупкое тревожное затишье. Пара дней у Джону ушла на то, чтобы обжиться в небольшой, но вполне уютной для старого дома комнате, смягчив ее практичную аскезу афганским ковриком, марокканским светильником и парой индийских фигурок из позеленевшей литой меди. Джон как-то собирался их почистить до изначального масляного блеска, но передумал – патина была частью их долгой, непростой истории, и кто он такой, чтобы ее отнимать? Две полки над столом вместили три десятка книг от Бёрнса до эпически-толстенной «Современной терапии травм и хирургической реанимации» Макдермота и Соренье… интересно, это намек на перспективу предстоящего сожительства или на необходимость как-то определиться с профессией? К тому же, вся его одежда, включая обувь и коробку с пистолетом… куда же он без него… поместилась в половине шкафа – сомнительное достижение для человека без возраста. Наверное, ему стоит присмотреть себе что-то еще - из приличного, если действительно придется искать работу. Уперев ладони в край раковины, Джон смотрел, как, журча и свиваясь в тугую спираль, вода убегает в хромированную воронку слива – звонко и расточительно… весело. И от этого было невозможно отвести взгляда… Потрясающее, восхитительное бесстыдство. Он позволил этому происходить. Он позволил происходить ЭТОМУ. Желание, влечение… что там еще пишут в романах для взрослых? Стальные опилки, притянутые магнитом, комета в орбите звезды, материя на горизонте событий черной… очень-очень черной дыры… гравитация. Вот чем они стали друг для друга. Запутанные квантовые частицы*, рожденные вместе и существующие порознь, всегда свободные, всегда зависимые… чувствующие друг друга на любом, бесконечном во времени и пространстве расстоянии. По большому счету для них двоих вообще не существовало ни расстояния, ни времени – ничего, кроме взаимности. Одна катастрофа на двоих. Они бежали друг от друга так долго, так долго… не понимая причин, забыв друг о друге, мучаясь одиночеством и наслаждаясь мнимой и недостижимой свободой. Свободой, которая им была абсолютно не нужна. Скрученная тугой пружиной связь крепла, сопротивлялась, то и дело напоминала о себе острыми, болезненными приступами тоски, смутными голосами и вспышками фантомной кем-то наспех перекроенной жизни. Распрямлялась, вытягивала витки в невидимую, неразрушимую вольфрамовую нить. И вот теперь они замерли на ее полюсах, не в силах сделать ни шага прочь, ни шага навстречу без того, чтобы не разнести наступившее равновесие к чертям – все равно, что услышать под ногой хруст треснувшего льда в ста ярдах от берега. Вернись назад, или останься на месте, трещина вмиг превратится в полынью – теперь это всего лишь вопрос времени. И вопрос лишь в том – как долго ты продержишься в ледяной воде. Лиловый свет фонарей разбудил его в половине третьего ночи. И глядя в темный, бездонный потолок, Джон сдался – им придется поговорить. И дело было совсем не в проклятой влюбленности – да, да, это точно была она, Джон, прекрати себе врать хоть сейчас - сбитое дыхание, ватные ноги и постоянное возбуждение он даже не принимал в расчет – он знал. Он мог сто тысяч раз забыть, он мог забыть не только его, но вообще самого себя, но он знал. Они встречались. Они были чем-то большим. Чем-то сильно… страшно большим. Чем-то полноценным. Конечно, этого не могло быть – Джон был экстрой, перемоловшей уже не одно нормальное человеческое столетие, а Шерлок… боже правый, даже его имя, вызывало нервный шум в ушах и электрический озноб в позвоночнике… Шерлок был всего лишь человеком из параллели с отставанием в вечность… ему 29 и он прожил их без Джона в совершеннейшем благополучии. Очевидно. И нет. Они были знакомы. Назло. Вопреки. Как-то так… Это не могло больше ждать. Это невозможно было вытерпеть. Это сводило с ума… и кто сказал, что ночь – не лучшее время, чтобы спросить «прости, конечно, но что ты делал сто шестьдесят лет назад? И какого черта, все еще отказываешься меня вспоминать?» Он потер ладонями глаза, вздохнул и спустил ноги с постели. Ступни захолодило даже через ковер, он отстраненно подумал, стоит ли просить миссис Хадсон не отключать на ночь отопление? Он мог принять душ, но вот уже минут десять прикрыв глаза, сжимал ладонями край викторианской раковины, пока напряженная до крайности плоть упрямо пыталась потереться об нее прямо через ткань халата, игнорируя белье и приличия. Ему было достаточно ощущений. Жар, мучительно медленное распространение болезненного желания – от промежности и напрягшейся мошонки вдоль упругого ствола, по наполненным отравленной кровью извилистым венкам – он чувствовал каждую, каждый перегиб и пульс, из-за которого было трудно дышать. Джон позволил возбуждению его подчинить. Плевать, он и так боролся, сколько мог, стыдиться нечего – его причина была чрезмерно… преступно… абсурдна красива. И находилась в опасной близости двух простенков, книжного шкафа и стола, заваленного стеклянно-химической дребеденью. Их тонкий лед уже треснул – он не мог уйти, он не мог остаться… он мог всего лишь проживать этот момент совокупления с антикварным фаянсом и собственной памятью. Ему не нужно было двигаться. Даже со всей армейской выдержкой это чертовски трудно, но фантомные губы коснулись шеи – точно над седьмым позвонком, теплое дыхание подняло волоски, прокатилось сквозь кости и плоть прямо в пах первым сладким спазмом. Ему не нужны фантазии. Фантомные пальцы прекрасно знали свое дело – осторожное, мягкое касание – на плече, на ключицах, аккуратно минуя напряженный сосок – сейчас это было бы слишком, но потом… потом… каждое ребро, солнечное сплетение – тут уже мало даже ладони… Джону перестало доставать малой скупой тактильности, а вот горячечного тяжело прильнувшего тела – было бы в самый раз – вместе с запахом пота, мускуса и спермы… но он не жаден – вполне хватит нетерпеливого рта - на шее, за ухом, щекотного шелеста упавшей на висок прядки. Он кончит и от этой малости… так близко, так знакомо… он до смерти успел соскучиться. Ему не стоило поднимать головы, не стоило открывать глаз – он и так знал – что за ртутный дурман посмотрит на него из зазеркалья. Джон не слышал шагов, не слышал скрипа дверных петель, он вообще не помнил, закрывал ли замок вообще. Прямо за плечом, на пороге, задумчиво покусывая край нижней губы, на него смотрел Шерлок. Наверное, это должно было вызвать чувство стыда – для них обоих. Ну, для Джона, по крайней мере. Осуждение – для Шерлока. Возможно, отвращение… но нет, вряд ли - Джон помнил, как он смотрел на него там – в душе, в мокрой до последней нитки одежде. Насмешка… вот это вполне вероятно. Джон тяжело сглотнул, недо-движение подожгло склад петард у него в паху, член самостоятельно произвел фрикцию, мстя владельцу за незавершенность их интимной недо-оргии. Джон не настолько владел собой, чтобы последствия острого удовольствия никак не отразились на его лице. Но ожидаемая в отражении усмешка так и не случилась. Лишь ориентальная ртуть сделала взгляд тяжелей на пару вселенных. - Нравится? – кривая ухмылка разрезала лицо, будто бритва. Джон не ожидал от себя подобной вульгарности, но вульгарность ему почему-то вдруг понравилась… и наверное, это хорошо, что ноги его все еще не слушались – подойти и сделать все то, что нашептывали похотливые фантомы сейчас казалось не самой плохой идеей. Он вообще чувствовал себя так, словно хлопнул кружку неразбавленного шотландского виски сорокалетней выдержки. Интересно, на него так действовала близость Шерлока? Или недо-секс с ним? Изучающий, внимательный взгляд прошелся по нему, будто излучение магнитно-резонансного томографа, и Джон бы даже не удивился, если бы Шерлок действительно мог рассмотреть каждый поперечный срез пережитых им эмоций. - Нравится. Эрекцию сняло как рукой, как вылитым ушатом холодной воды, как свистком полицейского на пустой улице. Джон выпрямился и вздохнул. - Я могу все объяснить. – Он набрал воздуха побольше и решительно развернулся к двери. - Шерлок, нам надо… Тот неожиданно быстро кивнул и поднес палец к губам «шшшш». - Приехал Лестрейд. Они нашли еще одно тело. «...еще одно?» Инспектор мог позвонить, а не тащиться через весь город. От предчувствия неприятно засосало под ложечкой. - Он хочет, чтобы ты на это взглянул? – Джон сделал последнюю попытку. Шерлок отрицательно покачал головой, и его взгляд потяжелел еще на одну вселенную. - Он хочет, чтобы взглянул ты.