Заточение

      Солнечные лучи кокетливо ущипнули веки. Джон, нехотя открывать глаза, поёрзал в постели с приятным осознанием того, что просыпается не у себя дома — эта разница ощутима даже с закрытыми глазами. Долго противиться утру было невозможно, и Джон открыл глаза. Да, он точно в доме Беллами, и это ему не приснилось. Самого Беллами в постели не было, а на его стороне кровати осталась лишь смятая постель. Джон с трудом мог поверить, что снова засыпал с парнем вчера. И даже в утреннем полудрёме прокручивал страшную мысль о том, что он откроет глаза и окажется у себя дома, снова в одиночестве. Но вот — он здесь. Тело ломило от приятной боли. По истине, приятной, а не так как в прошлый раз. А внутренняя оболочка заполнялась от волнения снова увидеть Беллами — и неважно, как надолго, и будут ли они о чём-либо говорить.       Ещё вчера Джон смирился с мыслью, что его грохнут и закопают где-нибудь в лесу. Но автомобиль завернул на до боли знакомые улочки, а после Джон увидел перед глазами дом, о котором беспрестанно грезил. И парень был напуган этим больше, чем мыслью о ближайшей смерти. Потому что придётся увидеть Беллами, и неизвестно, чем эта встреча обернётся. Но всё прошло удачно. Беллами взбесился, поорал, но по итогу ласкал в своей постели. Лучшей перспективы он и не мог ожидать. И Джон сполна насладился парнем, почти что с ума от него сходя, ведь он так скучал, так давно этого хотел. Учитывая то, что он уже и не рассчитывал это вновь ощутить, ведь считал интерес Беллами к своей персоне безвозвратно утраченным.       Джон поднялся на ноги, надел штаны и пошёл на кухню. Беллами был как раз там, сидел у большого окна, о чём-то задумавшись. Мёрфи чувствовал физическую усталость, так как поспал часа три, а вчерашний вечер и сегодняшняя ночь были утомительны. Он подошёл к кофемашине и нажал на кнопку. Кофе сейчас способно решить половину проблем его жизни. — Ты спал вообще? — поинтересовался Джон у парня, как только хоть чуть-чуть включил свой мыслительный процесс. — Нет, — ответил Беллами. — На том свете высплюсь. — Оптимистично. — Ты, я смотрю, тоже особо не выспался, — сказал Беллами и приблизился к Джону. — Может даже тебя придётся взбодрить.       Беллами посмотрел на тело Джона поедающим взглядом и провёл рукой по обнажённой спине. И тогда Джон осознал свою ошибку, слишком поздно поняв, что стоило надеть майку. — Прошло не больше четырёх часов, как ты не во мне. Я не успел даже выспаться за это время, не то, чтобы перекусить. — Да, верно, — согласился Беллами и мягко улыбнулся. — Сначала стоит тебя накормить. Чем-нибудь съедобным, а не мной. Могу сделать тебе сэндвичи. Ты же не против сэндвичей на завтрак? Я не в курсе, чем ты обычно завтракаешь. — Ты умеешь готовить? — Ну ветчину с сыром запихнуть между кусками хлеба могу, — усмехнулся Беллами, параллельно доставая продукты из холодильника. — Луны теперь нет, и я сам, собственными ручками, всё делаю. И всё вроде бы цело, кухня не сгорела, пальцы все на месте. Может не так уж я и плох в быту?       Беллами говорил с такой лёгкостью и мягкой улыбкой, что Джон не мог поверить своим глазам. Он молча уставился на парня, пытаясь уверить себя, что в этом ничего странного нет. Но есть. Есть странное. Беллами не был таким давно. Тем более с тех пор, как Луну посадили, на его лице не было и тени улыбки, а все эмоции, на которые он был способен — это злость, раздражение, ненависть. А сейчас он, как ни в чём небывало, нарезает ветчину, искренне улыбаясь, и отражая в глазах лишь наслаждение моментом. Джона это не на шутку взволновало. Он понимал, что всё это неспроста. — Всё в порядке? — спросил Джон, и Беллами поднял на него заинтересованный взгляд. — Ты какой-то слишком спокойный. В последний раз, когда мы виделись, ты был совсем другим. Всегда был другим. — Да, это так, — Беллами закончил готовить, положив сэндвичи в грильницу, и полностью уделил внимание Джону. — Я переосознал многие моменты, и это повлияло на меня. Я бывал не прав с тобой. Возможно даже чаще, чем думаю. Но я больше никогда не допущу того, чтобы ты пострадал из-за меня.       Мёрфи не мог проронить и слова, а лишь остался стоять без движения в ступоре, пытаясь поверить, что это происходит наяву, а не в его снах. Немного придя в себя, Джон заключает Беллами в чувственные объятия: целует его губы, зарывается руками в его волосы и разделяет с ним одно дыхание на двоих. В этот момент, он чувствует себя живым, как никогда. Словно солнце пробилось сквозь хмурую тучу после нескольких лет ненастной погоды. Джон целовал его так, что ничего другое его не волновало. Он впервые так открывался перед Беллами, почти что, обнажая свою потребность в нём и в его поцелуях, как в воздухе.       Первым поцелуй прервал Беллами со словами: — Не возбуждай меня. Моей задачей было сперва накормить тебя.       После Беллами достал готовые вкуснопахнущие поджаренным сыром сэндвичи и разложил по тарелкам, а Джон удивлённо смотрел на парня, ведь тот впервые отодвинул секс на потом. А из-за чего? Из заботы? Слишком нереалистично. Сложно узнать в нём прежнего Беллами. Но сердце Джона готово было разорваться в клочья от трепета внутри, который переполнял его до краёв.

***

      Беллами целовал, целовал, целовал его, без остановки, как никогда раньше. Джон всё ещё не до конца верил, что всё это происходит с ним, но его уносило от удовольствия словно бы в другой мир. Беллами раньше был скуп на такие долгие объятия и поцелуи, а сейчас всё строго наоборот. Джон не был уверен, что это всё адресовано ему. Может быть, Беллами очень соскучился по Луне, вот его и прёт на такие нежности. Но как бы там не было, Джон всё равно сходил с ума от его ласк, и таил в его руках, как кусочек сливочного масла под жаром солнца.       Джон был прижат к постели не устающим его целовать Блейком. И он словно парил где-то в облаках, и был так приближён к ощущению счастья. Наверное, оно именно такое. Счастлив именно тот, кто ощущает такую нужность (только искреннюю) постоянно. Но Джон счастлив лишь от того, что почувствовал это хотя бы раз в своей жизни. Посте стольких мучений, это как целительный бальзам на израненную душу.       Но чёртов звонок на телефон Беллами всё рушит. Джон с тяжестью осознаёт, что парень сейчас отстраниться от него, может даже уйдёт по делам, и когда состоится их следующая встреча неизвестно. А Джон только привык к постоянности его рук и губ, и лишаться этого будет слишком жестоким испытанием для него.       Беллами отрывается от парня, берёт телефон в руки и смотрит на вызов. Он не поспешил ответить, а лишь смотрел на него с несколько секунд, а его взгляд наполнился едва заметной тяжестью. Джон не смог это проигнорировать, он заглянул в экран и краем глаза увидел просто номер — набор цифр. Но он очень хорошо помнил эти цифры — это номер тюрьмы, это звонок от Луны. Тогда Джон уж точно потерял всякую надежду снова быть нужным Блейку. Эту возможность только что отобрала у него Луна. Ничего удивительного — всё, как и всегда. Но сейчас особенно тяжело лишаться тепла от Беллами, такого особенного тепла, которое никогда раньше Джон не получал. Внутри даже всё болезненно заныло от предвкушения этой потери.       Но Беллами выбивает парня из колеи своим поступком. Он выключает звук и откладывает телефон в сторону, возвращая своё внимание к Джону. — Но это ведь Луна, — от неожиданности высказал Джон полным растерянности и непонимания голосом.       Беллами обратил на него свой внимательный взгляд и хладнокровно спросил: — А тебе откуда известно? — Она звонила мне. — Зачем? — Ей хотелось общения… чтобы не терять связь с жизнью на свободе. И она спрашивала о тебе иногда. — И что ты отвечал? — всё также беспристрастно спрашивал Беллами. От этой беспристрастности веяло холодом. Жуткий контраст от того тёплого Блейка, который заботливо готовил завтрак. — То, что мы не видимся с тобой, — с горечью ответил Джон. — В общем-то, не солгал. — Все меня пытаются разорвать на части. Только цели у всех разные: кто из любви, а кто из ненависти — но каждый рвёт меня по кусочку, один за другим. И только с тобой я могу чувствовать себя по-другому.       Джон был удивлён такой откровенности от парня. Тот ведь никогда ничего не говорил о себе и уж тем более о том, что чувствует. Но Джон не знал, как на такое реагировать. Слишком многое его сегодня сбивает с толку. — Так почему ты не ответил? — Я сейчас немного занят, — ответил Беллами и вновь загрёб Джона в свои щедрые объятия.       Сегодняшнее утро стало исключительным в его жизни. Беллами слишком другой с ним. Это и радовало, и одновременно пугало. Ведь не может всё вот так резко и кардинально измениться. Несколько дней назад Беллами ворвался посреди ночи в его дом, жёстко отодрал его и свалил восвояси. А сейчас он дарит столько внимания и тепла, сколько Джон никогда даже в своих мечтаниях от него не ждал.       Вот почему Мёрфи чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Он привык не получать от парня ничего, кроме грубых повелительных ласк: никакого внимания, участия и тепла. А за сегодняшнее утро Блейк уже несколько раз удивил его. Джон уже привык, что ничего хорошего с ним обычно не случается. Поэтому в голове засела мысль: «Это слишком хорошо, чтобы быть правдой». Потому что всё, что радует его и сладко обволакивает таким краткосрочным ощущением под названием «счастье», Джон ставит под сомнение и воспринимает как сбой в системе. Что-то не так. Что-то должно пойти не так. Словно есть какой-то механизм, работающий на вечном двигателе, который отвечает за то, чтобы уничтожать Джона изо дня в день. И вот этот механизм просто лаганул, но в скорости снова вернётся в строй.       Парень и сам не хотел так воспринимать эти приятные моменты, хотел бы сполна наслаждаться ими, а не проёбывать их драгоценное время на неуместные переживания. Он и так всегда живёт в этом ужасе, и хотя бы сейчас, в столь редкий для него момент, он бы хотел не чувствовать этой тягости, а с лёгкостью и с наслаждением прожить его. Так сказать, глотнуть свежего воздуха полной грудью. Он пытался отвлечь себя от навязчивой мысли. Благо, что поцелуи Беллами имеют такую силу, от которой можно забыть обо всём на свете.       К обеду у Джона болела каждая мышца его тела от активного и долгого секса, но на это парню было совершенно плевать. Беллами был ненасытен, и почти что не отрывался от Джона. Лишь иногда они отходили на веранду покурить, и у них не оставалось сил даже чтобы поговорить. Джон залипал на Беллами. На то, как тот курит, засев в своих мыслях, и иногда смотрит Джону в глаза, просто молча смотрит в глаза. Раньше Беллами этого терпеть не мог, а сейчас со спокойствием и без капли напряжения дарит свой взгляд. Смотрит как на человека, от которого нечего скрывать, от которого не нужно закрываться. Джон в этот момент даже забыл о жестоких реалиях: о том, что их с Беллами ничто не связывает, кроме совместных телодвижений для получения сугубо физического удовольствия; и то, что невеста Беллами — та, кто реально тому нужна — находится в тюрьме по вине Мёрфи, за что его ждёт суровая расправа от Блейка, если тот как-нибудь об этом узнает. В этот момент Джон почувствовал Блейка своим. Впервые за всё время, которое он его знает, почувствовал его немного родным. Как бы сильно он не хотел почувствовать это раньше, удалось это сделать только сейчас. Пусть это чувство хрупко и разлетится в прах, с болью разобьётся на мельчайшие осколки, Джон не хотел бы расставаться с этим чувством: не хотел бы лишать его себя, даже прекрасно осознавая, что оно временно и то, что оно убьёт его, разбившись об суровую реальность. Ведь сейчас он чувствует себя так по-новому; он наивно верит, что всё может измениться, и он хочет быть наивным сейчас. Заблуждение, обман, иллюзия — это меньшие из утешений, на которые он может рассчитывать. А взгляд Беллами напротив своего — это всё, что он хотел бы видеть перед собой.       Парни снова зашли внутрь дома. Беллами внезапно остановился и посмотрел Джону в глаза, снова не говоря ни слова, а после взял его лицо в руки и аккуратно поцеловал. Джон не понимал ничего, что происходит, но он чувствовал, что что-то не так. Всё очень странно. Поведение Беллами настораживает и наталкивает на непонятные мысли.       Блейк с медленной трепетной страстью целовал Джона ещё пару минут, а после резко прервался и сказал: — От тебя невозможно оторваться. Но мне нужно отъехать по делам. Останься здесь. Прошу тебя, никуда не уходи из дома.       Беллами достал ключи от дома из кармана и положил их на рядом стоящую тумбу. Необъяснимая тревога засела острой иглой в голове Джона и пульсировала под кожей по всему телу. Джон не мог себе этого объяснить, но он чувствовал страх. Потому что понимал, что у Беллами не всё хорошо, и он о чём-то недоговаривает. Но Джон знал, что из Блейка ничего и клешнями не вытащить. Ему оставалось только довериться и не задавать лишних вопросов. — Ты вернёшься? — обеспокоено проговорил Мёрфи. — Конечно, вернусь, — с лёгким недоумением и мягкой улыбкой ответил Беллами. — В смысле… Я имел ввиду, скоро ли. — Я вернусь. Дождись меня. Только не выходи никуда. Даже в магазин. Дома всё есть, и ты можешь всем пользоваться. Лучше выспись по-человечески. — Ты так говоришь… Никуда не выходить. Всё точно в порядке? — Да, — ответил Блейк, провёл рукой по щеке Джона и задержал на нём внимательный взгляд.       Но его взгляд едва заметно наполнился тяжестью. Он спрятал её за мягкой улыбкой. Было видно, что он не хотел уходить. Он подолгу задерживал взгляд и с трудом заставил себя оторваться от прикосновений к парню.       Когда он ушёл, сердце Джона словно бы сигануло с высокого обрыва. Его прибило к стене, возле которой его только что прижимал к себе Беллами, и сковало жуткое волнение до дрожи в руках. Последние слова и взгляд Беллами зависли в голове. То, каким он был всё утро, не могло не настораживать. Эта неизвестность терзала сильнее всего. Джон не мог избавиться от мучительного наваждения. В нём возрастала паника, с которой он ничего не мог сделать, а лишь ожидать новый удар.

***

      Джон не находил себе места и не знал куда себя деть. Он никуда не выходил из дома, как Блейк того и просил. На часах было десять ночи. Джон ждал его гораздо раньше, но его всё не было. Конечно же, Мёрфи не спал всё это время, хоть и усталость сбивала его с ног. Потому он засел смотреть фильм, но даже под него не смог полноценно заснуть.       Прошёл очередной час. Джон старался сдерживать своё волнение. Но вот сквозь полудрёмное состояние он услышал долгожданный звук открывающейся двери. Джон, насколько мог, взбодрился и поспешил встретить парня. Он был так рад, что тот наконец вернулся, что даже засветился сонной улыбкой. Но в коридоре у входа он встретил Атома, и улыбка резко исчезла с его лица. — Привет, Джон, — спокойно сказал Атом. Слишком спокойно для него. Или даже измученно. Обычно этот парень всегда прибывает в весёлом настроении, но не сейчас. Однозначно, не сейчас. — Привет. Беллами здесь нет. — Я знаю.       Джон заметил, что взгляд Атома наполнился чем-то болезненно острым, и то, что он хотел что-то сказать, но не мог на это решиться. Поэтому он с долгой паузой смотрел на Джона, а после предложил: — Пойдём покурим?       Джон согласился. Он с тяжёлым сердцем взял сигареты и пошёл с парнем на веранду. Всё он понимал. И знал, что Атом принёс плохие вести, но он до ужаса боялся, что самые страшные его опасения окажутся правдой.       Они оба закурили и простояли в молчании пару минут. В разрушительном напряжённом молчании. — Где он? — первым прервал тишину Джон. — Октавию похитил какой-то долбоёб.       Мёрфи в ошеломлении посмотрел на Атома, уж точно не ожидая такого ответа. — И он шантажировал Беллами. Игрался им. Раздавал указания, чтобы потешиться тем, что Беллами делает именно так, как тот ему говорит. Например, выложить в интернет секс с Кларк, потом похитить её и держать у себя в доме связанной в течении нескольких дней. Дошло всё до того, что Беллами пришлось выбирать, кого первым убьют из его близких. Но он сказал, что больше не хочет играть по его правилам. И он больше не в игре.       Атом говорил с едкой раздирающей горечью в голосе, и не мог смотреть Джону в глаза, он смотрел куда-то в пустоту. — Он застрелился, Джон.       Дальше Мёрфи уже ничего не слышал и не воспринимал происходящее. В голове возник гул, как после сильного удара. И физически он ощущал себя именно так, как будто его только что ногами избила толпа людей.       Как только он хоть как-то смог снова слышать звук из реальности, то услышал голос Атома, говорящий ему: — Это было нужно, чтобы псих оставил в покое всех, кем дорожит Беллами, и отпустил Октавию. Ведь ему интересен только сам Беллами, только из-за него он над всеми издевается. И как только он умер, психу станет не интересно всё это. Специально для него, Беллами сделал это на видео. Вряд ли, ты захочешь это видеть. — Покажи, — неожиданно охрипшим голосом произнёс Джон.       Он понимал, что не сможет никогда до конца уверить себя, что Беллами реально больше нет. Он будет, как конченный дебил, ждать его, думая, что это очередной жестокий стёб вселенной. И он не сможет никогда смириться, доведёт себя до безрассудства. Может быть, всё будет не так, если доказать себе, что всё это правда.       Атом удивился его ответу, но достал телефон, включил видео и отдал в руки парню. На видео Беллами смотрел в камеру. Он выглядел уверенно и хладнокровно, совсем не так, как должен выглядеть человек, который загнан в угол и вынужден попрощаться с жизнью. В его глазах читалось, что он делает то, чего бы не хотел делать, но его эмоции полностью под его стальным контролем. Он смотрит в камеру хищно: так, словно сейчас собирается уничтожить своего врага, а не себя. Он смотрит как победитель, а не проигравший. И он обращается к психу так, словно сам взял его в свой плен и диктует ему свои условия: — Пусть я и не знаю, кто ты, но я понял, что ты за человек. Также я знаю, на что ты делаешь ставки. Ты ведь изучил меня, знаешь все мои слабости. И также знаешь, что я не сдамся. Что я достаточно сильный, чтобы вынести любые твои изощрённые издевательства. Ты хочешь видеть перед собой измученного уставшего человека, который всё потерял, который потерял себя и морально уничтожен. И ты хочешь видеть этого человека во мне. Как ты мне говорил, ты любишь играть в Бога? Ты, однозначно, любишь это. У тебя прямо пунктик на этом. Комплекс. Ты любишь переделывать. На свой лад. Вот и меня ты решил переделать, превратив в ничтожество. Но дело в том, что и у меня есть комплекс Бога. Я не люблю, когда что-то делается против моей воли. Меня невозможно переделать, я сам переделываю. Кажется, ты хотел поскорее перейти к решительным действиям. Мы и правда долго засиделись на месте. Пора с этим что-то делать. Так что… Мой последний ход.»       После этих слов Беллами выстреливает себе в голову.       У Джона онемели руки и всё тело. Телефон попросту выпал из его рук на пол. Что было дальше, Джон и сам не понимал — он не осознавал происходящее, словно бы он провалился в пустоту, где ничего не происходило. Парень опустился на деревянный пол веранды, не в силах больше держать себя на ногах.       У Джона было слишком сумбурное ощущения для сна. Было до конца неясно, спит он или бьётся в агонии. Джон с трудом поднимает глаза, видит тёмную спальню Блейка и даже не помнит, как он ложился спать. Парень даже не смог понять точно: случилось ли это наяву или это был лишь страшный сон, который наконец закончился.       Джон поворачивает голову, и видит перед собой силуэт спящего парня. Мёрфи от радости вскакивает и приближается к нему, желая заключить его в свои объятия, забыв обо всём на свете. Но в близи он видит, что перед ним не Беллами. Атом открывает глаза от резкого движения Джона и сразу же обеспокоенно спрашивает: — Ты в порядке?       Джон смотрит на него несколько секунд потухшим взглядом, а после, так ничего и не ответив, обратно лёг на кровать. Окончательное осознание пришло только сейчас и навалилось на Джона тяжеленной скалой, что плотно придавила его тело к земле. Парня душили слёзы, скребли горло, разрывали его грудную клетку, выворачивали до хруста костей. Если раньше он чувствовал себя полумёртвым, то сейчас жестоко убитым. И эта боль не сравниться ни с чем, что он испытывал раньше.

***

      Когда-то было страшно, одиноко, больно, неприятно и было ещё куча дерьма, не поддающемуся описанию. Сейчас же не было ничего. Полное лишение смысла всего. Джон курил сигарету на веранде. На той самой веранде, на которой они не раз с Беллами стояли. Сейчас Беллами нужен любым: злым, жестоким, трахающимся с Кларк — неважно. Главное, чтобы живым. Пусть мучает Джона сколько угодно и как только вздумается, только не так. Это уже перебор. Умереть — это было уже слишком.       Джон не понимает, что он сделал не так. Где он так напортачил, что ему приходится так отдуваться за свои проступки? Это какой-то бред. Что-то ужасно жалкое, трясущееся на последнем издыхании, сломленное и побитое — не может быть его жизнью. Как будто кто-то придумал ужасную историю и решил сделать в ней Джона главным героем, и вместе с этим главным мучеником. Почему именно его — Джон не понимал. Но он неистово надеялся из последних сил, что это лишь выдуманная ужасная история; что реальная жизнь другая — она лучше; что у всех этих мучений есть предел, а за ними скрывается что-то совсем иное, что-то к чему Джон не привык. Например, обычная жизнь: со своими радостями и мимолётными мелкими неприятностями, которые только придают больше ценности всему тому, что он имеет. Жизнь, в которой есть место любви, есть место вере, в искреннем счастье и его надёжности.       Он понимал, что этого нет, что это иллюзия, вызванная защитной реакцией. Его мозг прячется от боли. От боли другого рода, к которой он ещё не привык. Джон даже удивился, что такая ещё существует. Он произносит в своей голове с сожалением: «И эта ужасная история — моя жизнь». И из груди рвётся крик, но парень по-прежнему сдерживает его в себе. Тогда крик раздирает его изнутри. Но Мёрфи физически не может его выпустить — всё тело и внутренности немеют. Он всю свою жизнь сдерживал свою боль в себе, позволяя ей пожирать его, калечить и измываться, но только не выходить наружу; только, чтобы её не видели. И это не может измениться по щелчку пальцев. Как бы он сейчас сам не хотел выпустить её, чтобы хотя бы немного облегчить своё отчаяние — он не в состоянии этого сделать. — Здесь холодно. Я не нашёл твоих вещей. Ты не против…? — спросил Атом, вышедший на веранду к Джону и протягивающий ему кофту Блейка.       Взгляд Джона застыл, болезненно смотря в одну точку — в эту самую кофту. — Извини, — растерянно продолжил Атом. — Если хочешь, я могу дать свою куртку. — Нет. Давай кофту, — немного придя в себя, ответил Джон.       Он надел на себя его вещь. Эта кофта словно бы обожгла его кожу. Джон уже не ощущал границы между физической и моральной болью — всё слилось воедино. Парень в жизни не притрагивался к вещам Беллами. Он воспринимал их как вещи чужого человека. Как бы сильно он всегда не хотел видеть и воспринимать Блейка своим — он всё равно не мог это сделать. Беллами был чужим, как и все вокруг. И несмотря на то, что они занимались сексом почти что с два года, Джон держал строгую дистанцию и не мог сам себе позволить через неё переступить. Поэтому даже когда Беллами не видел, Джон не притрагивался ни к чему, что тому принадлежало. Хотя до смешного и вместе с тем бесконечно тоскливого, он всегда мечтал взять Беллами за руку. Он никогда не держал его руки, но всегда до одури об этом мечтал. Для него это прикосновение олицетворяло особенную близость, которую могут себе позволить только любящие. Он целовал Беллами и трахался с ним, но руки не касался. Его мечта так и не сбылась. — Ты не против того, что я остался с тобой на ночь? — Джона вырвал из размышлений голос Атома. — Беллами попросил не оставлять тебя в первое время.       Джон моментально забыл обо всём, о чём думал до этого. В его голове осталась лишь одна разъедающая мысль. — Ты знал? Ты знал заранее, что он собирается сделать? — Да… — с привкусом ядовитой убивающей горечи произнёс Атом и сделал глубокую затяжку. — Он позвонил мне. Отговорам его решение не подлежало. Да и ситуация, действительно, была безвыходной. Мне не посчастливилось узнать об этом первым.       Джон и представить не мог насколько тяжело было это пережить Атому. Узнать об этом, когда друг ещё жив и не иметь возможности предотвратить это — когда остаётся лишь опустить руки и позволить ему убить себя — это во сто крат хуже, чем узнать об этом, когда всё уже случилось, когда тот уже необратимо мёртв. Атому от смерти Беллами досталось тяжелее, чем всем остальным вместе взятым. И он ещё пришёл Джона поддержать? — Правообладателем дома теперь является Октавия. Но она не захочет здесь жить. Так, что ты можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь, — продолжил Атом.       Мёрфи и не знал, что хуже: остаться здесь или вернуться назад в свой ад. Здесь хотя бы остались тёплые, пусть и болезненные, воспоминания, а в его доме — ничего, кроме тоски и тишины. Кроме воспоминаний о том, как Блейк бросал его каждый раз после того, как вдоволь насладиться им, и как невыносимо тяжела тишина после его ухода. Дом Беллами тоже наполнен не самыми приятными воспоминаниями: например, такими как секс с Луной в ванной в присутствии самого Джона, или когда Блейк привёл в дом Кларк. Но самым сильным и всё сметающим воспоминанием осталось то самое приятное утро в жизни Джона. То утро, когда он впервые почувствовал себя нужным Блейку. В первый и последний раз в своей жизни.       Внутри от полного осознания у парня всё болезненно сжалось. Осознание приходило частями, каждый раз принося новую порцию боли, словно обновляя её. Как только Джон к ней привыкнет, он получает ещё, с которой нужно заново совладать. И так без конца. Этому нет предела. Боль выживает его из себя. Он уже себя не чувствует. Не знает, кто он. Не помнит себя. Кем был до этого. Джон стал лишь оболочкой — носителем для боли. А прежний Джон — тот, у которого сохранилась личность — сгинул в чертогах разума, вышел за пределы существования. — Я любил его, — произнёс Джон.       Он смог признать это себе и даже произнести вслух. Он смог это сделать только сейчас, когда от этого нет никакого толка. Он всегда говорил себе ранее: «Это — не любовь. Это — болезнь. Это — одержимость, лишь психологическое расстройство. Это — долбоебизм какой-то. Это не поддаётся объяснению или пониманию. Это — мания — неправильная и нездоровая. Но не любовь. Это не может быть любовью.»       Он думал, что спит с Беллами и желает быть частью его жизни потому, что ненавидит себя. Что так он наказывает себя, потому что терпеть себя не может. Сам над собой издевается и сам же не может остановиться это делать. Считал себя психбольным, отбитым на голову и понимал даже почему — всё из-за горького жизненного опыта. Но нет. Правда ещё ужаснее и страшнее. Поэтому Джон не мог признать её себе. Ему было проще признать себя ебанутым, чем влюблённым в Беллами Блейка. Потому что он знал, что никогда не добьётся взаимности: с самого начала знал и почему-то позволил себе влюбиться. — Я тоже любил, — ответил Атом. И тут же пояснил: — Не так как ты, но тоже сильно. — Как с этим справиться? — Я и сам не знаю. Наверное, придётся довериться времени. — Я не верю больше времени. В моём случае, ничего в лучшую сторону не менялось. Я всегда падаю всё ниже и ниже. А сейчас я на самом дне. — Ну зато ниже уже не упадёшь. — Я так думаю каждый раз. Но жизнь каждый раз убеждает меня в обратном. — Слушай, а ведь Беллами Луну замуж позвал. И ведь при тебе это было. — Лучше не задумывайся над этим. У нас с ним очень странные отношения. Вернее, никаких отношений и нет… не было. — И долго это продолжалось? — Года два. — А я об этом ни сном, ни духом. Я наивно полагал, что он был влюблён в Луну. — Возможно, так оно и было, — ответил Джон, беспрестанно растворяясь во внутренней тяжёлой пустоте. — Но признаваться сам себе не хотел. Боялся признать, что любит кого-то. Боялся, что кто-то будет им владеть: им и его чувствами. Он ведь не мог допустить, чтобы им владели. Настолько не мог, что вышиб себе мозги. — Когда любят — никого другого не хотят. Этим и отличается любовь от страсти или привычки.       Джон посмотрел на Атома. Он не ожидал от того услышать что-то подобное. Он сказал это не просто как факт собственного наблюдения или в стиле теоретических высказываний. Он произнёс это так, как будто пережил это на себе. В его голосе звучала уверенность, с которой говорят только о том, что знают из личного мучительного опыта. — Он не любил, потому что сам себе не позволял этого делать. Для него бы это был большой риск — потеря контроля. Я помогал ему не влюбиться в неё. Наверное, для этого я и был нужен. — Это пиздец, — произнёс Атом. — Никогда бы и не подумал, что он мог так поступать с кем-то. — Он ничего не делал против моей воли. Ну почти. В любом случае, я не уходил от него. Пытался пару раз, но не ушёл. — Ты кремень. Не каждый такое бы выдержал. — Это было проще выдержать, чем его смерть.

***

      Спустя некоторое время Атом отъехал по своим делам. Джон остался в доме один. Он уже мало что соображал — жизнь словно притупилась. Даже мысли не хотели работать в полноценном порядке. Словно бы все процессы в организме замедлились. И в этом доме было беспощадно тихо. Как будто бы тишина из квартиры Джона переместилась в этот дом. Раньше оставаться здесь одному было проще. Теперь же парню было плохо везде, где бы он ни был.       В голове застыл один и тот же кадр в бесконечном мучительном повторе — Беллами спускает курок. Джон не может до конца принять это. Хочется вырвать с корнями этот этап его жизни, не участвовать больше в этом. Он достаточно пережил в этой жизни, на подобное он не согласен. Это слишком больно даже для него. «Я вернусь. Дождись меня. Только не выходи никуда», — прозвучало в голове голосом Беллами.       Он ведь знал заранее. Джону стало очень важно понять, в какой момент Блейк решил это сделать. До встречи с Джоном и он с самого начала собирался пойти на этот шаг, или же эта мысль посетила его в тот момент, когда Мёрфи был уже с ним. Но утром он точно знал, что собирается сделать. Потому он был таким странным. Он перевоплотился на глазах. И он подарил Джону на прощание столько своего тепла, на которое ранее тот никогда не рассчитывал. «Я переосознал многие моменты, и это повлияло на меня. Я бывал не прав с тобой. Возможно даже чаще, чем думаю. Но я больше никогда не допущу того, чтобы ты пострадал из-за меня».       Это всё он сказал, зная о будущих своих действиях. Выглядит как издевательство над Джоном. Но, вероятнее, у него были другие мотивы, о которых Джон не в курсе.       Парень сидел на кресле и смотрел в одну точку. Ему казалось, что он начинает сходить с ума. Его мозг словно бы навернулся от перенапряжения и перестал чётко понимать, где реальность, а где лишь воспоминания. Сначала Джон сидел и ждал, когда в комнату зайдёт Беллами, а за ним придёт Луна и их друзья. Джон ужасно не хотел бы сейчас никого видеть, кроме Блейка, потому разочаровался и запретил себе ждать кого-либо. И он поистине ждал появления людей. Он собирался отмечать день рождения Беллами. Но вспомнил, что пришёл без подарка. После решил забить на подарок — Блейку ведь всё равно на то, что ему там дарят, или не дарят. С подарком ему всегда было туго. Джон никогда не знал, что он может подарить человеку, у которого всё есть. Благо день рождения у Блейка раз в году, как и у всех, а другие праздники они вместе не отмечают.       Но потом Джон вспомнил, что они уже отмечали день рождения Блейка, на котором тот сделал предложение Луне. От этого воспоминания стало так паршиво. Джону захотелось плакать и много курить. Он достал сигареты и увидел, что осталась одна. Он недавно купил эту пачку и не часто курил в последнее время. Несколько штук выкурил Беллами. Он же не часто курит. Но он скурил сигареты Джона и уехал. И больше не вернулся. Пришёл Атом и сказал, что Беллами застрелился. Джон снова это вспомнил и сложился пазл.       Ему стало страшно. Как можно было на несколько минут забыть о смерти любимого человека и переместить себя в прошлое? Это же ненормально. Память словно бы решила частично функционировать: забыть, и тут же вспомнить. Джон понял, что его нервной системе пришёл конец. — Беллами, — позвал Джон вслух. — Мне, наверное, стоило приготовить ужин. Ты голоден?       В ответ молчание. И лишь в голове всплывают воспоминания его ответа: «Я не люблю тебя, Джон. И не нуждаюсь в заботе или ласке с твоей стороны. Прими одну простую истину, постель в этом доме — это твоё место. Не надо ничего выдумывать, подражать кому-то и наводить здесь свои порядки. Не отдавай больше, чем мне от тебя нужно. Потому что мне это нахер не надо, тебе ясно?!»       Джон плотнее прижался к креслу и сжал руки в кулаки. От боли захотелось взвыть, но он с трудом сдержался, ведь Беллами не должен видеть его боли, не должен знать о чувствах Джона.       Вдруг он снова вспомнил, что Беллами больше нет. И каждый раз узнавать об этом больно, как в первый. Беллами нет, а значит можно рыдать навзрыд. А что, если он всё же есть? Джон был в полной растерянности. Что происходит с его сознанием? Как реагировать на эту внезапную потерю ориентира? Он заблудился в событиях и во времени, в непонятных суждениях, не мог отличить ожидания от реальности. Но ему стало очень страшно. Потому что он понимал, как ломается. Его разум уничтожается прямо у него на глазах, и с этим ничего ни сделать. Его сознание больше не подлежит контролю. Джон словно бы попал в сломанный круговорот своей жизни. Он это понимает и чётко ощущает, но ничего не может с этим сделать. Он и не думал, что с ума сходят так внезапно и так очевидно для самого сумасшедшего.       Джон подскочил с места и направился к барной стойке в гостиной. Там было много алкоголя. Джон достал первую попавшуюся бутылку и стал заливать её содержимое в себя с горла. — Я не хочу сегодня! — выкрикнул Джон. — Забыл, что я человек, а не чехол для твоего члена?! Так я напомню тебе, Беллами! Мне плохо, и я еду домой. Это понятно? «Кто тебе такую дичь сказал?» — снова послышался голос Беллами в голове. — «Хочешь нащупать мою душу? Расслабь булки, и не трать время зря. Ты пытаешься докопаться до того, чего нет. Я именно тот, кто есть. Правда на поверхности. Не копай в глубину… Решай прямо сейчас, Джон. Ты либо со мной, чтобы не происходило, и только со мной — больше ни с кем… Я тебе нравлюсь? Ты влюблен в меня? Отвечай на поставленный вопрос, мать твою!» — Да! — с болью выкрикнул Джон в глубокую тишину пустого дома. «Почему ты нервничаешь? Лучше оставь жалкие попытки сопротивления, у тебя нет и шанса. Не строй из себя жертву. Так какова причина твоих выебонов? Набиваешь себе цену? Пытаешься злить меня? Хочешь поиграть в психолога, или потешить себя иллюзиями, что знаешь меня — я не против. У меня на тебя определённые планы, остальные твои телодвижения меня не интересуют. Не говори, что тебе это не нравится. Это будет самообман… Если это любовь, то в убогом мире мы живём».       Все фразы, сказанные Блейком, в разное время и при разных ситуациях сплелись в один ужасный монолог. И голос Беллами слышался так реалистично в голове Джона, что тот уже не выдерживал этого натиска и захлёстывающей боли. — Хватит! — выкрикнул Джон и с размаху разбил бутылку об пол. «Я словно забыл, что люди смертные. Сам-то я оставался всегда живым после передряг и похлеще. Хоронить кого-то по своей вине — это самое паршивое, что со мной случалось… Ты многого обо мне не знаешь, Джон. И это только плюс для нас обоих».       Джон больше не мог этого вынести. Он схватил ещё одну бутылку виски из бара и поспешил сбежать из дома. Неважно куда. Лишь бы бежать. От самого себя.

***

      Джон направлялся в никуда. На улицы опустилась ночь, а вискарь был испит до последней капли, хотя половина была разлита по дороге из-за неаккуратности. От алкоголя Джона нехило пошатывало, но он оставался в более или менее трезвом состоянии, а хотелось нажраться так, чтобы не ощущать мира под ногами. — Джон, — позвал парня мужской голос.       Мёрфи не спешил отзываться. Он сперва решил, что глюки вернулись. — Джон, постой, — чьи-то руки остановили его и тогда парень поднял взгляд, постарался сфокусировать его и узнал в лице знакомого парня. Это был Диксон. Парень из дня рождения Беллами. Чью визитку Блейк отобрал из рук Джона и разорвал. — Ты как себя чувствуешь? — Норм, — едва слышно проговорил Джон в ответ. — Соболезную твоей утрате. Я и подумать не мог, что он сможет с собой что-то сделать. Как можно было довести такого сильного человека до самоубийства? — Тебе начертить инструкцию? — оживлённо начал Мёрфи. — Сначала похищаешь его сестру, а после угрозами и шантажом заставляешь убить всех к чертям. Таким способом, кого угодно можно грохнуть. Не благодари! — Прости, — виновато произнёс Диксон. — Я не слова больше об этом. Мне пройтись с тобой или оставить тебя? — У тебя есть, что выпить?       Всё происходящее было как в тумане. Диксон купил бутылку водки, которую Джон сразу приватизировал себе. Диксон и не сопротивлялся. Они просто шли по улицам и пили водку с горла. — Нас могут задержать за распитие в общественном месте, — занудил Диксон. На что Джон усмехнулся: — Думаешь, мне не похуй? — Я бы всё-таки предложил тебе где-нибудь уединиться. Джон остановился на месте, напряг свои последние работающие извилины и тут же выдал: — Крыша! Пошли.       Парни тайком пробрались на крышу одной из высоток. Из неё открывался чудесный вид на город с тысячами мерцающими огоньками. Очень романтичный вид. Как бы хотелось, чтобы Беллами его увидел. Джон даже представил, что он сейчас стоит рядом с ним. И тут же испугался этого. Испугался того, что его рассудок опять начнёт сдавать позиции, и Джон потеряется в действительности.       Джон смотрел на город свысока, подойдя к ограждению на крыше. Диксон подошёл к нему. — Что не так с этим миром? — начал Джон. — Может он сломан? Так ведь быть не должно. Никто не смеет отнимать у нас тех, кто нам дорог. Но люди убивают направо и налево. Им так легко это сделать. — Этого и мне никогда не понять. Мир ужасно несправедлив и жесток. И в этом он неисправим. — Я стою на грани. Вокруг только пропасть: впереди и позади меня. Мне остаётся только стоять над ней и держаться из последних сил, чтобы не упасть. Или же… — Джон поднимается на парапет и зависает над самым краем пропасти. — Я могу сделать шаг.       Ему, действительно, оставалось сделать лишь один последний шаг или неосторожное движение, чтобы всё закончилось. Смерть сейчас в шаговой доступности, нужно только сделать этот шаг. Ничто его не держит и ничто не препятствует этому. И Джон моментально испытывает облегчение. Стало так легко, как не было раньше никогда. Как будто весь груз этой жизни свалился с плеч. — Провалиться в пропасть кажется самым лучшим решением, когда мы в отчаянии, — спокойно начал отговаривать его Диксон. — Но эта мысль обманчива. Стоит перебороть этот соблазн, и мир может открыться с другого ракурса по истечению времени. Стоит дать миру шанс. В пропасть ты всегда успеешь угодить. А вот из неё нет пути назад. — В этом и есть её преимущество, — равнодушно ответил Джон. Его слегка пошатывало от алкогольного опьянения, но никакого страха и чувства самосохранения не возникало. — Я понимаю, каково тебе, Джон. Я знаю.       А после Диксон сделал то, что Джон точно не ожидал бы в подобной ситуации. Он даже вернулся в реальность, как только Диксон начал читать стих: — 

Мой дом — моя облава. Вечность в нём пройдёт за пару. Ход заторможен. Часы не идут. Здесь я брошен, где не ждут. Мой дом — моя тюрьма. Вечность в нём пройдёт за два. Здесь не поможет времени ход. По краю бродит обиход. Мой дом — мой ад. Вечность в нём — круг назад. Часы молчат, оставив стук, Вернувшись вспять, где руки лгут. Мой дом — мой плот, Вечность в нём не пройдёт. Конечная — пора сходить. Здесь не чьей взять руки. Мой дом — мой бой. Вечна здесь только боль. Время в нём — пустой звук, Как любовь, и как друг. Мой дом — не дом. Вечность в нём Остановит бег. Мой дом? Его нет.

      Джон застыл на месте, пытаясь поверить в то, что слышит, и убедить себя в том, что не сошёл с ума окончательно; то, что Диксон — не очередная издёвка его поехавшего рассудка. Слова этого стиха въедались в голову намертво. Внутри всё задрожало. Вся тоска, которую он только что отпустил, глядя вниз на город, вернулась с новой ошеломляющей силой и почти что сбивала его с ног.       И как только Диксон замолчал. Джон спрыгнул с парапета на крышу и злостно схватил Диксона за воротник его пальто. — Ты не можешь этого знать! Не можешь! — Успокойся, Джон. Это просто стих. Я всего лишь люблю сочинять, и беру для этого вдохновителей из жизни — из тех, кого знаю. Стоит только изучить человека, понять его, пообщаться. Прости, что сочинил стих про тебя без твоего согласия. Но это хобби, а не преступление.       Мёрфи срывается на эмоции. Его глаза наполняются слезами. Он отпускает Диксона и отходит от него на несколько шагов. Он вскрикивает от отчаяния, наконец-то выпуская крик наружу, а после обессилено валится с ног и падает на колени. — Лучше плачь, чем прыгай с крыши, — произнёс Диксон.       А Джон больше не мог ничего сказать. Его горло словно бы обхватили руками и душили. Больше он ничего не помнил с этой ночи.

***

      Наутро Джон проснулся, чему был не рад. Но он проснулся снова в спальне Беллами. Только без самого Беллами. Его голова раскалывалась на части, а тело словно разваливалось. Такого жуткого похмелья у него давно не было. Но обычно он знал меру в алкоголе и не позволял себе пить в таких количествах. А вчера ничего не имело значения. Как и сегодня.       Джон заставил себя подняться на ноги и силой потащил себя на кухню за стаканом воды. В этот момент он подметил единственный минус большого дома — это слишком длинное расстояние до кухни. Хотя самым главным минусом является отсутствие его хозяина. Потому как, когда был Беллами, недостатков у дома вообще не было. Джон только проснулся, а мысли и воспоминания о случившемся с Беллами уже добивают его. Могли бы хотя бы уступить место головной боли. Но нет, они снова заняли лидирующее место.       На кухне сидел Атом. На том же самом месте, где сидел Беллами в прошлый раз, и так же как он смотрел в окно. Джон набрал воду из крана, выпив её залпом. — Аспирин на столе, — произнёс Атом, продолжая наблюдать за видом из окна.       Джон, как только услышал спасительное слово, сразу же направился по его местоположению. А после он увидел измученный вид явно не выспавшегося Атома. — Как я здесь оказался? — Диксон позвонил. Сказал, что ты в жопу пьяный и тебя нужно забрать. — Ничего себе. Я не помню. — Он сказал, что ты хотел выпрыгнуть с крыши, — неодобрительно произнёс Атом, а после посмотрел на Джона.       Джон ничего не ответил, но его взгляд говорил за него. Он и не пытался ничего скрывать. — Джон, не вздумай допускать даже мысли об этом! Беллами бы не хотел, чтобы ты погиб из-за него. — Беллами больше нет, — с горечью произнёс Джон. — Послушай, он попросил меня присмотреть за тобой. Но я же не могу находиться рядом ежесекундно. Хотя, при таких обстоятельствах, смогу. Мне караулить тебя круглосуточно? Этого ты хочешь? — Нахрена, Атом? Тебе-то это нахер сдалось? — Затем, что я обещал своему другу, который на меня понадеялся, умирая! — Атом поднял тон, но без раздражения. — Я не могу предать его последнюю просьбу. И потому, что ношу последствий этой ебанутой игры и действий Беллами должен тянуть я! Ты не представляешь, насколько это тяжело! Я и сам хочу сигануть и просто превратиться в лепёшку, с которой нет никакого спроса, которая никому ничем не обязана. Ты не поверишь, и я от всего этого хочу сдохнуть, но не могу себе этого позволить! Возложи на себя ответственность и умирать сразу передумается! Я чертовски устал. Для меня он также стал тяжелой потерей. Вся эта история коснулась меня ближе, чем кого-либо другого. Я был с Беллами, пока ему нужна была помощь, и добровольно отпустил его на смерть. И мне теперь с этим жить! А тут теперь ещё и ты. Если бы ты вчера умер, то меня бы просто раздавило всё это. Это слишком много для одного человека! Я не понимаю, чем я это всё заслужил! — Прости… — с сожалением произнёс Джон. — Прости меня. Но я не планировал своё самоубийство и теперь не планирую. Это было импульсивное решение.       Он и сам видел Атома очень уставшим и потерявшим прежнюю способность оставаться на плаву, чтобы не случилось. Сейчас Атом был другим: загруженным и разбитым. Но в тоже время он оставался сильным. Джон завидовал такой силе воли. Он и представить не мог насколько тяжело сейчас Атому, и где он берёт столько сил. Может источником является то, что он не одинок. У Атома точно есть ещё близкие люди, а для Джона Беллами был единственным. И эта единственная нить, заставляющая Мёрфи хоть ради чего-то жить, оборвалась. — Я понимаю тебя, — выдохнув, продолжил Атом. — Ты очень замкнутый. Всё в себе. Весь мир в себе. Война в себе. И как бы тебе не было тяжело, ты не попросишь о помощи. Слишком страшно, что не помогут, не спасут. Но человек не может всегда быть один. Каждый человек за свою жизнь должен помочь кому-то и принять помощь. И не принятие помощи равносильно тому, что ты равнодушно откажешь кому-то в ней. И потому в такой ситуации, ты не выдерживаешь, и ломаешься. Ты так загнёшься, Джон. Это уже начинает происходить. Ты уже подходишь к краю. А всего-то нужно не молчать. Выскажись. Расскажи мне, как тебе плохо. Говори очевидные вещи, которые я и так знаю, но не молчи о них. Не думай, что эти слова неуместны, бесполезны или то, что их не хотят слышать. Я не хочу ещё и тебя потерять. Мне тяжело самому. Пожалуйста, останься со мной. Выскажись. О чём угодно. О чём хочешь. Вот он я — и я хочу тебя услышать.       Джон не мог найти слов. Он понимал, что Атом прав. И парень заслуживал того, чтобы Джон доверился ему. Но говорить было сложно, в груди вставал ком. — Я хочу любить, — Джону эти слова дались с трудом и с дрожанием в голосе. Он впервые открывается кому-либо настолько, что произносит вслух вещи, которые было страшно признать даже самому себе. — Хочу иметь возможность просто кого-то любить… не боясь. Я хочу приносить пользу, дарить тепло, чувствовать себя нужным. Хочу делать это открыто. А не бояться. Не бояться, что меня убьют за мои чувства. Кажется, что это самое простое и доступное, что это может иметь каждый. Возможно, так оно и есть для кого-то, но не для меня. Я никогда не мог себе позволить любить. А лишь как бешеная побитая собака, мог вечно защищаться и отгавкиваться ото всех, только чтобы не подходили близко и не били. Я в таком состоянии всю жизнь. С самого детства. И я не знаю, как от этого избавиться. Видимо, поэтому я полюбил Его. Потому что он к себе не пускал. Потому что с ним у меня не было возможности открыться. Получается, что я сам себя загнал в эту ситуацию, от которой сам же и страдал всё это время. А это значит дело не в Беллами, а во мне. И мне от этого не сбежать. Этот порочный круг будет повторяться вновь и вновь, пока я не сдохну. — Всё дерьмо, которое происходит с нами — наших рук дело. Все люди страдают от того, что сами сотворили. Всё что происходит — лишь следствие нашего выбора. Но вместе с тем, признать это — уже сделать первый шаг к изменению. Не позволяй себе думать, что ты ничего не можешь сделать. Стоит тебе только поверить в это — и всё будет именно так, как ты в это веришь. Пусти кого-то в свою войну, не бойся выглядеть слабым и нуждающимся в поддержке. Мы все, время от времени, слабые. Как видишь, даже Беллами. Он тоже считал, что совсем может справиться в одиночку. — Эта привычка вросла в кожу так, что она уже и не привычка, а образ жизни и моё составляющее, как клетка организма. — И пока это так, всё будет стоять на месте. Если не пересилить себя, ты застрянешь в этом состоянии, пока не прикончишь самого себя от безысходности. Теперь скажи мне, как ты сейчас себя чувствуешь? — Мне больно. — Как тебе больно? — требовал подробностей Атом. — Ужасно. Невыносимо. Я чувствую, что остался один. Теперь реально один. Я потерял надежду. Единственное, что у меня было — это полудохлая надежда, которая застрелилась вместе с ним, — Джон едва сдерживал ком из слёз в горле, а влага предательски подступала к глазам. — Надежда на что? — На счастье. На простое счастье. — Что для тебя счастье? — То, что я скажу: «Люблю». И меня за это не прикончат. — Но ты потерял эту надежду, а дальше что? — Я не знаю. — Что ты будешь делать дальше? — не унимался Атом. — Не знаю. — Ты не можешь не знать! — твёрдо опровергал Атом. А в его голосе звучало требование к чётким ответам. — Ты же что-то делаешь каждую секунду. — Я буду жить… без надежды. Без Беллами, — ответил Джон и уже не мог сдержать слёз. Его грудную клетку словно разрывало от ударов. И держаться уже не было сил. — Человек без надежды не может. Он так сходит с ума, — беспристрастно и сухо отвечал Атом. — Тогда я сойду с ума… или обрету надежду. — «Или» — это уже два варианта. Что ты выбираешь из этого? — Обрести. — Как ты собираешься это сделать? — Я не знаю. — Ты же помнишь, ты не можешь не знать, — продолжал требовать Атом, потроша душу парня. — Я попрошу помощи. — Кого ты можешь попросить об этом? — Помоги мне, Атом. — И ты готов мне довериться? Люди разве стоят доверия? — Да. Ты стоишь. Ты не оставишь меня.       Джон сорвался окончательно и закрыл лицо руками. Чистые эмоции бессилия и безысходности. Открытая боль потекла из Мёрфи рекой, готовая затопить всё в округе. — Всё хорошо. Ты молодец, — похвалил Джона Атом и обнял его. — Мне хоть в психологи подавайся.       К вечеру Джон чувствовал себя легче. Конечно, боль от утраты и тоска по Беллами никуда не исчезли, но переносить это было гораздо проще. Атом — словно волшебник. Он уже смог помочь ему, просто вытащив из него клещами слова, просто выслушав, буквально заставив говорить. Ничего подобного Джон никогда не чувствовал. И он никогда ни с кем не был настолько откровенным. Он даже почувствовал какую-то близость с Атомом, словно он его лучший друг, которого он давно знает. И Атом раскрылся для него совершенно другим. Он оказался не просто парнем, который живёт в своё удовольствие, легко со всеми общается, ведёт слегка бунтарский образ жизни — каким видел его Джон ранее. Он оказался гораздо глубже и интересней. И теперь понятно, почему Беллами из своего многочисленного круга общения считал настоящим другом именно его. — Нам нужно его похоронить. Ты готов? — спросил Атом. — К этому нельзя быть готовым. — Будем сильными. Заодно поможем друг другу.       Парни вышли во двор, собираясь загрузиться в машину. Но только они вышли на улицу, их ждал приятный сюрприз. Только что зайдя за ворота, Октавия стояла и смотрела в их сторону. Атом, увидев её, радостно воскликнул, словно не веря своим глазам: — Октавия?       Девушка рванула к нему, крепко вцепилась в его объятия и навзрыд разрыдалась. — Ты цела? Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивал парень словно обезумевший. — Я цела. Он не тронул меня. Но Беллами больше нет. Его нет, — с отчаянием в голосе твердила Октавия. — Ты хоть что-то помнишь о том, кто тебя похитил? — разорвав объятия, спросил Атом и смотрел девушке в глаза. — Может быть, он хоть как-то выдал себя? — Нет. Он совсем не дурак. Да и неважно это, когда Беллами уже мёртв! — Прости. Прости меня, Октавия, — произнёс Атом и обнял её вновь. — Я так рад тебя видеть… живой.       Джон стоял в стороне и молча наблюдал за ними. После Атома девушка крепко прижала Джона к себе и прошептала ему на ухо: — Я больше не оставлю тебя. Обещаю, что буду рядом всегда, когда буду нужна. Теперь я буду лучшей сестрой, чем была. Ты простишь меня, Джон? Простишь за то, что оставила тебя на три года? — Да. Ты мне, и вправду, нужна.       Было невыносимо думать о жизни после. Когда боль поутихнет и останется лишь повседневный быт с горечью воспоминаний. Когда всё будет, как и всегда, но абсолютно не так. Потому что важная часть жизни вырвана. Заполнить эту пустоту будет нечем — любые попытки окажутся жалкими. Но если в его жизни останется Октавия, то она сможет хотя бы немного заполнить эту пустоту. Она так нужна была Беллами, и нужна Джону. И словно бы её родство с Беллами хоть как-то сближает Джона с ним. Необъяснимый самообман разума. Но это так необходимо. Потому что по-другому не можется. Атом был прав. Человеку нужен человек. В одиночку не везде можно прорваться.

***

      Они шли по холму под густым пасмурным небом, ветер сдувал волосы назад, но лучше бы он снёс нахрен тяжёлые мысли. Правда со стихией не договоришься, как и с судьбой. В округе было красиво: у травы под ногами был сочный зелёный цвет, деревьев почти не было, и простор был открыт для глаз, как и спокойное море, затерянное между холмами, чью поверхность ветер волнами уносил от берега к горизонту. Картина отражала всю печаль сегодняшнего мероприятия. Ребята в беспрерывном молчании добрались до вершины, а после Атом открыл колбу и развеял прах по ветру. Ветер мгновенно подхватил его и унёс далеко в море.       Они стояли несколько минут, наблюдая за далью и прощаясь с близким для них всех человеком. Октавия взяла за руки Джона и Атома — она снова связывает всех воедино. В этот момент Джон не чувствовал, что отпускает Беллами. Всё это не так просто. Он говорит себе: «Это конец. Я отпускаю его в море. Его уносит ветер. Я больше не увижу его глаз и улыбки. Беспощадная стихия унесла его навсегда, и никогда больше не вернёт назад». Но эти слова так тяжело осознать, что Джон не верит в них. Так проще — не верить. Зачем ещё глубже ранить себя? Он верит в происходящее лишь на половину, а вторая половина всё ещё надеется, что Беллами — бог или дьявол воплоти, и он бессмертен, он вернётся, когда придёт время.       Когда небо стемнело, ребята разожгли костёр. Каждый сидел в своих мыслях, смотря на огонь. Это было комфортное обоюдное молчание. Никому сейчас не хотелось говорить. Хотелось зарыться в дебри памяти и не выползать оттуда в реальную жизнь. Это было молчание, наполненное поддержкой и пониманием друг к другу. Костёр убаюкивающе трещал и противостоял глубокой ночной мгле, освещая лица ребят и отогревая их холодные руки. Джон сидел возле огня и обжигал об него свой взгляд, смотря только на него. В данный момент совершенно не хотелось что-либо делать или хоть как-то двигаться. Упадок сил накатил молниеносно, сразу же после похорон Беллами. Джон не испытывал никаких желаний сейчас, даже умереть. Ему сейчас всё казалось невыносимо тяжёлым. Даже мысли сейчас были абсолютно ленивыми и неподвижными. Всё застыло. Но в этом состоянии было проще находиться, чем в том, когда он терял рассудок от переизбытка эмоций и моральной боли.       Стоило Джону на мгновение вырваться из своего погружённого в себя состояния и посмотреть в сторону ребят напротив себя, он замер в удивлении от увиденного. Октавия и Атом целовались.       Этот поцелуй был настолько чувственный, что у Джона перехватило дыхание. Они целовались так, будто бы хотели этого много лет, и только сейчас им это удалось сделать. Так, как будто они любили друг друга целую вечность и не могли быть вместе, а сейчас в этом поцелуе пытаются передать всю ту нежность, что скопилась за многие годы. Джон никогда не видел, чтобы так проявляли свои чувства даже в кино, не то, чтобы наяву. Они целовались так, как будто являются воздухом друг для друга, целым миром, любовью всей жизни.       Джон увидел, как слеза медленно скатывается по щеке Октавии. Атом так аккуратно, почти невесомо провёл рукой по её шее. Так, словно Октавия — самое ценное, что есть в его жизни и такое хрупкое, что при малейшей не бережливости может рассыпаться. Джон и не думал, что Атом бывает таким.       Они не могли друг от друга оторваться. Казалось, что они были смертельно больны до того момента, пока не слились в нежности друг к другу и не исцелились. Назвать это поцелуем у Джона не повернулся бы язык. Потому что это что-то более возвышенное, наполненное невинной любовью и ласковым трепетом. Это словно шедевр в мире чувств. Это то, что Джон назвал бы настоящей любовью, а уж точно не болезнью или одержимостью. А самым настоящим искренним и открытым чувством, которое он когда-либо видел на этой Земле, в чьём существовании уже разуверился. Но увидев этот поцелуй, его тело словно обдало током, и он очнулся. Это любовь, которой не нужно бояться; которой не нужны слова; в которой есть двое и целый мир в их распоряжении — никаких преград. Но было ли так всегда?

***

      В сознание Джона словно проник яркий луч света и окрасил его изнутри. Джон ощущал до этого только тяжесть и мрак. Но его совсем неожиданно оживил чужой поцелуй. Он увидел, что любовь существует. У некоторых людей такое бывает, а этого факта достаточно, чтобы признать, что жизнь ещё не совсем потеряна, если в её содержании есть такие моменты.       После их поцелуя они всё так же молчали. Октавия легла на колени к Атому и в скорости провалилась в сон. — Беллами говорил, что после того, как Октавия понервничает, сразу засыпает, — с любящей тёплой улыбкой произнёс Атом, глядя на девушку. — Что между вами происходит? — спросил Джон. — Это непросто объяснить. Вернее, тебе будет непросто понять. — Я попробую, — настоял Мёрфи. — Мы влюблены друг в друга очень давно. Но я не мог с ней быть из-за Беллами. Он так ревностно охранял её и готов был голову оторвать любому, кто к ней приближался. По крайней мере тогда, когда Октавии было ещё 15, а я на 6 лет старше её. Беллами был мне важен, я уважал его и считал своим лучшим другом, потому и поставил запрет на чувства к его сестре. Она поняла, что со мной бессмысленно бороться и после нескольких попыток сдалась. После у неё появился Линкольн. А я хоть и встречался с девушками, так и не смог никогда забыть её. Она осталась мечтой. Самой недосягаемой и самой желанной. — Вы же вроде с Клэр встречались 2 года. — Да. И она мне нравилась. Но я, как дурак помешанный, любил только Октавию. Привык уже к этому, и всё это воспринималось как должное: жить с одной, а любить другую. Это уже даже никак не мешало. Тем более, что Октавию я почти что не видел всё это время. После смерти Линкольна, она не появлялась в жизни Беллами, соответственно и в моей тоже. — И ты всё равно выбрал Беллами. — Тогда я считал, что поступаю правильно. Да так оно и есть. Чего бы я добился, если бы стал объяснять всё Беллами и пытался бы донести до него то, чего он слышать не готов? Беллами был не последним для меня человеком. Его я терять не хотел. И не хотел предавать того, кто всегда рядом в трудную минуту, и кто буквально спасал мою жизнь. Было и такое.       Взгляд Атома наполнился тяжестью, и он продолжил:  — А я не спас. — Эй, не расклеивайся. У тебя теперь есть она, — Джон указал взглядом на спящую Октавию. — Живи ею. Будь всегда рядом. Помогай ей. Оберегай её. Люби её… всю жизнь. Это будет самым лучшим, что ты можешь сделать для Беллами теперь.       Атом удивился такой бодрой поддержке со стороны Джона. И он приятно улыбнулся, глядя на друга. — Тебе стало лучше? — Кажется, я смиряюсь. Пусть мне и не прожить обычную спокойную жизнь, какую бы я хотел. Пусть мне не стать тем, кем бы ты хотел меня увидеть, да и я бы хотел. И пусть я не смогу отпустить Беллами. Я буду жить для того, чтобы носить в себе любовь. И мне уже не страшно будет это делать. Больнее мне уже точно не станет. Я буду носить её не в надежде на лучшее, а для того, чтобы сохранить память о нём: о том, каким он был человеком и как он был нужен. Чтобы каждый раз, глядя на меня, вы вспоминали его и думали: «Джон его любил». И вот тогда моя мечта частично исполниться. Пусть даже и совсем не так, как мне всегда хотелось.

7.1. Лишение самоконтроля.

      Этой ночью девушке плохо спалось. Полная луна светила прямо в тюремную камеру через маленькое высокое окошко. Поэтому девушка видела, как сладко спит её соседка на кровати напротив. Луна смотрела на неё и не могла заснуть. Внутри неё копошились странные непонятные чувства: приятный обволакивающий трепет к Рейвен и вместе с тем мука совести за это, которая так до конца и не исчезла; волнение за Беллами, желание увидеть его, поговорить, прикоснуться к нему. Он почему-то не взял трубку. Такое происходит впервые. Он не мог бы без причины не ответить на её звонок. Они так давно не говорили. Кажется, будто бы тысячу лет. Луна соскучилась и хотела бы узнать, что у него всё хорошо.       Девушка поняла, что бороться с бессонницей бесполезно и перестала это делать. Она просто смотрела на умиротворённое спящее лицо Рейвен и наслаждалась им. Как же до сих пор непонятны были её чувства к этой девушке. Обманывать себя тем, что её чувства к Рейвен платоничны, она не может — ей всё время хочется к той касаться. Но любовь к Беллами никуда не делась. И именно это ей непонятно. Она с подобным сталкивается впервые. И не верит в то, что возможно любить двоих людей одновременно. Она считает это изменой. Несмотря на то, что между ней и Рейвен ничего не было. Но её чувства — это измена. Так бы Беллами это воспринял. И так воспринимает сама Луна.       Девушка заметила движение из коридора, а после в её камеру зашёл мужской силуэт. Она от неожиданности поднялась с кровати и пыталась разглядеть его лицо. Парень не заставил себя долго ждать и подошёл ближе к ней, и ближе к лунному свету. Тогда Луна увидела лицо своего парня и ужасно удивилась: — Что?! Как ты… Как? Как ты здесь оказался, Беллами? — Я хотел увидеть тебя. Без надзора охраны. — Но как? — Это неважно, девочка моя. Я так рад тебя видеть.       Луна не могла поверить своим глазам и не могла отойти от шока. Она видела перед собой Беллами посреди ночи в тюрьме в своей камере. Как здесь можно оставаться уверенной в том, что она не свихнулась? — Но так не может быть. Ты мне снишься? — Нам нужно поговорить. Времени у меня немного. Ты ведь хотела что-то сказать мне? — Я хотела узнать, как обстоят дела с поиском Октавии. — Я спасу сестру, не беспокойся. Ты же знаешь, я её никогда не оставлю. — У тебя есть план? — удивилась Луна. — Да. — Какой? Что за план? — Лучше тебе этого не знать. — Но я хочу это знать. Мне и так страшно за тебя. — Не бойся, милая. Ничего не бойся в этой жизни. Чтобы не происходило и как бы не прижимали тебя к стене, не давай им того, чего они хотят — свой страх. Ты сильная, пока имеешь контроль над своими эмоциями. И тебе придётся быть сильной. К сожалению, это так. — Не говори загадками. Меня это пугает. — И позволь себе быть открытой. Будь такой, какой хочешь быть. Не бойся быть кому-то непонятной или неудобной. Позволь себе желать то, чего ты желаешь и не оглядывайся ни на кого. — Откуда ты знаешь, с чем я сталкиваюсь? — Я тебя хорошо знаю, Луна. И этого достаточно.       Девушка посмотрела на Рейвен и продолжила: — Мне кажется, что я предаю тебя. Я не хочу этого делать, но по-другому не получается. Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь мне это простить. — Дело в ней? — Беллами оглянулся на Рейвен. — Она рядом, пока меня нет. За это я ей благодарен. — Но это неправильно. Так быть не должно. Мы с тобой вместе столько лет, а не вместе всего 4 месяца. И я уже ищу тепло в другой стороне. — Оно тебе необходимо сейчас. В этом нет ничего ужасного. Это место, в которое ты попала из-за меня, ужасно. Сомневаюсь, что здесь можно по-другому. — Значит, ты разрешаешь мне её любить? — девушка произнесла эти слова, сама в них не веря. — Я знаю, что не могу тебе этого запретить. Ты должна дать себе волю. Иначе ты только разрушишь себя изнутри и не сможешь быть счастливой. Я бы хотел, чтобы ты здесь улыбалась, хотя бы иногда. Считай, что я доверю одну из своих забот этой девушке. У меня их много поднакопилось и не все я способен выполнить. — Я совсем не ожидала такого от тебя. Спасибо тебе. Я так сильно тебя люблю. Только мысли о тебе и о том, что я когда-нибудь вернусь к тебе, поддерживают меня.

***

      Наутро Луна проснулась со смутными чувствами. Ей потребовалось время, чтобы прийти в себя после сегодняшнего сна. У неё складывалось впечатление, что она по-настоящему говорила с Беллами. Разговор был настолько живой и нёс в себе смысловую нагрузку. Но, к сожалению, это был лишь сон. И вряд ли Беллами относится к измене Луны так же, как сказал это в её сне.       Ей ужасно хотелось поговорить с ним. Может быть она бы и не решилась затронуть эту тему, в отличии от Луны из сна, но она хотела бы узнать, всё ли у него в порядке. — Можно будет попросить у тебя телефон позвонить? — спросила девушка у Рейвен. Ждать времени, предназначенного для звонков, было невмоготу. — Хорошо, — слегка удивившись, ответила девушка. — Только не здесь. Я приду к тебе, когда ты будешь в прачечной. — Спасибо, — с улыбкой отозвалась Луна. — Ты же не хотела пользоваться продуктами контрабанды. Поняла, что по-другому здесь нельзя? — Боялась попасться с этим, и того, что мне продлят срок. — А теперь? — Теперь мне очень нужно позвонить. — Хах, — усмехнулась Рейвен. — Понятно. Скоро тебе понадобиться куда-то звонить чаще, а ещё очень срочно посмотреть чьи-то посты в инстаграм. Так это и начинается. Но я рада, что ты становишься своячницей. — Пора бы уже. До меня просто всё никак не доходит, что я тут надолго. — Три года — это не так уж и много, поверь. Но остепениться не помешает. Как спалось? — Мне снился Беллами. — Да? Уже эротические сны сняться от недостатка секса? Ну это здесь в порядке вещей. — Нет. Мы с ним говорили. Прямо здесь в камере, пока ты спала. Он словно чудесным образом оказался здесь. Не могу выкинуть этот разговор из головы. Он был настолько реалистичным. — И о чём вы говорили? — Он сказал, что скоро вытащит Октавию из плена, и всё это закончится. И сказал, чтобы я позволила себе быть собой. Чтобы я улыбалась, не чувствуя за это угрызений совести. — Хорошие советы тебе раздаёт твой парень во снах. Попроси его прийти в мой сон. — У тебя для этого есть я, и наяву. — Это было довольно ревностно, — с усмешкой сказала Рейвен. — Интересно, кого именно ты в этот момент ревнуешь? Или обоих сразу? — Никого. Я просто хочу, чтобы ты говорила со мной, если тебе нужно с кем-то поговорить. — Буду иметь ввиду, — с игривой улыбкой сказала Рейвен. — Так ты собралась ему звонить? — Да. Он не ответил в прошлый раз, когда я звонила с тюремного номера. — Может он был не один. — Если бы он в этот момент был даже на пике оргазма, он бы отставил это на потом и ответил бы на мой звонок. Я знаю это точно. Что-то случилось. У него были причины не отвечать.       В столовой девушки взяли свой завтрак и уже сидели за столом, общаясь между собой. Внимание к Луне не прекращалось. Их ухмыляющиеся взгляды, неприличные жесты от некоторых и подобное.       Одна из девушек подсела за стол к Луне и начала извергать из себя слова: — Ты бы рассказала нам пикантные подробности своей личной жизни с этим красавчиком. Я бы на твоём месте вообще писала бы порно романы, основанные на твоём личном опыте, и продавала бы их за бабки. Поверь, бабло и известность тебе здесь гарантированы. Только попрошу взять меня в долю за идею-то. — Попрошу тебя съебаться отсюда, пока в рыло не получила! — огрызнулась Эхо. — А что не так? Я дело предлагаю. И это ваша благодарность? — Я бы размазала твою мордашку по этой серой стене и прибавила бы той красок, если бы не пристальные взгляды охранников. Считай, что это и есть благодарность судьбы. — Тебе бы подрасслабиться, Эхо. Последовала бы примеру своих сокамерниц и была бы счастливее, — ответила заключенная и свалила из их общества. — И как ты это терпишь? — высказала Эхо Луне. — Ну не бить же её, — спокойно ответила девушка. — А почему нет? При таком беспардонном вмешательстве в твою личную жизнь дать в ебало будет как никогда уместно. — Я считаю иначе. Мы все люди и нам дана речь. Обо всём можно договориться. Ну или же проигнорировать оппонента, если понимаешь, что разговор не будет продуктивным. — Игнорировать то, что на порно с участием твоего парня дрочит пол тюрьмы? — удивилась Харпер. — Да ты не женщина, а сплошной кусок стали. — Я не могу этому ни каким образом противостоять. Как я запрещу людям дрочить? Мордобой этого точно не исправит. — Одно дело смотрят и дрочат, а другое, что они кичатся этим перед тобой. А ты это хаваешь! — с недовольством высказалась Эхо. — Она просто боится, что ей продлят срок, — сказала Рейвен. — Вот и сдерживает свою агрессию. — Не только в этом дело, — возразила Луна. — В первую очередь, я хочу сохранить свою человечность и здравый рассудок. Я не хочу жить по законам этого зверинца — я с ними не согласна. Я смотрю на всех этих девушек и понимаю, что не хочу становиться такой же, как они. — По-твоему, мы хуже тебя? — пренебрежительно спросила Эмори. — Нет! Нет. Я не это хотела сказать. Я имею виду тех девушек, которые считают нормальным издеваться над окружающими. Я не приемлю ни морального ни физического насилия. — Мило вещаешь, — произнесла Рейвен. — Только будь с этим поаккуратней. Кто-то может это принять за трусость. — Он застрелился! — истошно закричала на всю столовую одна из заключённых и продолжила свой слёзный вопль. — А-а-а! Он мёртв!       Охранники пытались угомонить заключённую, но та не прекращала кричать. От её крика у Луны по коже пробежались мурашки. — Он мёртв! Как мне теперь быть? Я так о нём мечтала! А он трупак!       Буйную заключённую силой вывели из столовой. После чего все остальные заключённые посмотрели на Луну, от чего девушке стало жутко не по себе. — Почему они смотрят на тебя? — спросила Рейвен. — Мне бы знать, — полушёпотом произнесла Луна.       В горле мгновенно пересохло, а её сердце словно сжали тиски. Она отказывалась в это верить. Та сумасшедшая кричала не о Беллами. Но почему тогда все смотрят на неё? Взгляды прекратились, и заключённые стали о чём-то перешёптываться. Луну начинал окутывать нервный мандраж. В голове стоял тот дикий вопль и взгляды, обращённые в её сторону. Ей стало до безумия страшно. Она встала со своего места и направилась в прачечную. Рейвен с подругами последовали за ней.       Рейвен дала Луне свой телефон. Луна набирала номер, но не могла дозвониться, от чего нервничала ещё сильнее. Остальные девушки сидели в интернете с другого телефона. Нервная система Луны накалялась всё сильнее в бесконечно неудачных попытках дозвониться до своего парня. Мысленно она пыталась себя успокоить, повторяя в своей голове одну и ту же фразу: «Она кричала не о нём. Она кричала не о Беллами». Но это слабо спасало её. И потому ей было всё больнее слышать гудки, и ещё тяжелее голос автоответчика. — Вот! Здесь какое-то новое видео с ним! — воскликнула Харпер и отдала телефон в руки Луны.       В этом видео Беллами произносит не до конца понятную речь, от которой кровь стынет в жилах. Он смотрит в камеру страшно решительным взглядом. Луна уже видит, что с этим видео что-то не так, что с Беллами здесь далеко не всё в порядке. Пусть он и держится уверенно, но он будто бы вот-вот сломается. Луна хорошо его знает. Он произносит завершающую фразу: «Мой последний ход». И стреляет себе в голову. Луну это словно отключает. Она постепенно падает на колени и не замечает ничего вокруг. Девушки встревожились и закрутились вокруг неё, но она даже не слышала их голосов, не видела лиц. Перед глазами словно пелена, а в голове гул. Словно бы она впадает в кому, или вовсе постепенно лишается жизни.

***

      Девушка очнулась внутри стиральной машины. Она попыталась сделать несколько движений и у неё это получилось. Тогда Луна вылезла из стиралки и безмолвно посмотрела на девочек, сразу же обративших на неё внимание. — Тебе было плохо. Мы решили спрятать тебя там от охранников, чтобы не доёбывались, если увидят, — начала объяснять Харпер.       Луна направилась к выходу, но её остановила Эхо: — Стой. Наша смена ещё не закончена. Тебе лучше переждать здесь.       Эхо посадила девушку на корзину для белья. Луна отрешённо и всё так же молчаливо подчинялась. — Скажи хоть что-нибудь, — обеспокоенно попросила её Эхо. — Что-нибудь, — повторила Луна. — Может лучше её в мед. пункт отвести? — предложила Эмори. — Ей пропишут успокоительные. — Она и так спокойна, — опровергла Эхо, смотря в лицо Луне. — Даже слишком.       Всё остальное время Луна просидела без лишнего движения отрешённо смотря в одну точку. У неё не было сил ни на что. Даже дышать, казалось, сейчас слишком затруднительно. В её голове словно бы произошла заморозка. И она ничего не чувствовала. Было ощущение, будто бы это она умерла. Она лишена чувств, лишена себя, лишена всего.       После смены девушки отправились на ужин. Луна не хотела есть, но она всё делала на автомате. Пришла в столовую, взяла порцию и отправилась к столу, где уже сидели её девочки. И даже Рейвен уже вернулась с работы. Луна чувствовала боль в руках. Словно мышцы завыли. Её состояние было словно в тумане: ни мыслей в голове, ни эмоций — только эта странная боль. Мир стал совсем другим. Кардинально другим. И его обновление девушке совершенно не нравилось. — Счастливый мужик с хорошей невестой никогда бы не застрелился, — съязвила ей вслед одна из заключённых. От чего Луна остановилась и поставила разнос с ужином на край ближайшего стола. — Видно тебя недостаточно, чтобы хотеть жить, — продолжила заключённая. — А ведь жаль. Я так и не успела посидеть на его красивом личике.       Это был словно щелчок в голове. Луна резко бьёт заключённую с кулака по лицу, а после хватает её за волосы и начинает долбить головой об металлический стол. Она делала это так хладнокровно, без доли каких-либо эмоций, даже злости. У неё не возникало никаких препятствующих мыслей в голове. Она была даже готова её убить. Её ничто не останавливало.       Луна успела нанести несколько ударов, прежде чем её схватили охранники и оттащили от девушки. Заключённая без сил упала на пол, а вместо её лица было лишь кровавое месиво. Луна, смотря на неё, не имела ни грамма сожаления. Её увела охрана из столовой, а за избитой заключённой вызвали мед. работников.       Двое охранников завели Луну в пустую душевую комнату. После чего она сразу получила удар в живот и скрутилась от боли. Потом она получила ещё удары по спине и по груди. Охранники параллельно грубо отзывались и ещё что-то говорили. Луна их не слышала. Боль от ударов заняла первичное внимание. Ей казалось, будто её органы наполняются кровью, и она их прямо сейчас выблюет. — Ты думаешь, ты здесь крутая? — урывками фраз услышала Луна. — Сейчас я тебе покажу какая ты ничтожная.       Охранник схватил её за волосы, поднял голову к вверху и, наклонившись к ней поближе, прошипел: — Ты ничего здесь не значишь! Так что оставь свои амбиции за пределами этой тюрьмы, крошка! Думаешь, если мордой ты симпатичная, можно творить всё, что вздумается?! У тебя здесь будет больше воли, только если ты будешь сосать мой член. А пока ты этого не делаешь, ты и пискнуть права не имеешь. — Цепляй её сюда, — произнёс второй.       После чего её силой подняли на ноги и прицепили наручниками к трубе в душе. Они включили мощный поток ледяной воды и направили на Луну. — Освежись, детка, — насмешливо произнёс один из них.       Это было невыносимо больно. У Луны не было сил кричать, но она изнемогала от боли, и не могла от неё никуда деться. Вода была холодной настолько, что было чувство, будто она добралась до костей и обморозила их, а боль такой сильной, словно эти самые кости потрескались под давлением воды. Это издевательство длилось с минут 5, но казалось, что целую вечность. Когда вода перестала избивать её тело, девушка свалилась на колени от бессилия. Она практически весела на наручниках, ибо ниже опустится они не давали возможности. — Проветрись здесь. И подумай над своим поведением, — насмешливо произнёс охранник. И они оба ушли, закрыв её в холодной душевой.       Мокрая одежда прилипала к коже и не оставляла и малейшего шанса, чтобы хотя бы чуть-чуть согреться. Зубы дрожали от холода. А внутренности были словно переполнены острым стеклом. Луна осталась в тёмной холодной душевой, с раздирающей в клочья болью один на один. Она не может и двинуться из-за наручников. Перед глазами лишь ледяной серый кафель и капли воды, что стекают с волос.       Девушка с трудом набирает воздух в лёгкие и громко взвывает от отчаяния. Рыдания пробивают её грудную клетку. Она взахлёб плачет и кричит севшим голосом. Как же сильно ей нужен Беллами. В эту самую минуту. «Не бойся, милая. Ничего не бойся в этой жизни, » — прозвучали в голове слова Беллами из её сегодняшнего сна. — «Чтобы не происходило и как бы не прижимали тебя к стене, не давай им того, чего они хотят — свой страх. Ты сильная, пока имеешь контроль над своими эмоциями. И тебе придётся быть сильной. К сожалению, это так». — Я не могу, — произнесла девушка с болезненным рыданием.

***

      Луну вывели из душевой, когда все заключённые уже спали в своих кроватях. Её вели по тёмным коридорам неизвестно куда, девушка и не пыталась узнать это.       Луну завели в её камеру и закрыли за ней двери. Она обездвижено встала и смотрела на свою кровать. Её одежда была ещё достаточно мокрой после нескольких часов её пребывания в сырой душевой, и она сковывала всё тело как железный панцирь. У девушки дрожали руки и совершенно не было сил сделать хоть какое-то движение или шаг. Как только охранники отдалились от камеры, Рейвен подскочила из своей кровати и быстро начала раздевать Луну. — Ёбанные ублюдки! — прошипела девушка, сдирая с Луны холодную одежду. И когда закончила это делать, сказала девушке: — Ложись под одеяло.       После она помогла Луну укутать одеялом и легла к той, прижавшись всем своим телом к девушке со спины и обняв её обеими руками, чтобы быстрее отогреть её. Рейвен не отталкивало то, что тело Луны было ледяным, она готова была идти на эти жертвы, чтобы отдать своё тепло девушке. Луна была настолько отрешённой, что и не верила тому, что пытка в душевой закончилась.       В скорости её тело начало гореть, а дрожь унялась. Тепло постепенно разливалось внутри неё и ей захотелось плакать. Она только тогда смогла пошевелиться и обхватила руки Рейвен своими. К сожалению, она чувствовала себя настолько разбитой, что всё, на что была сейчас способна, так это на желание умереть. Даже тепло Рейвен сейчас обесценилось. В физическом плане оно ей многое дало, ведь оно согрело её тело. Но на этом всё. Она не может испытать духовную связь с девушкой и насладиться ей. А ведь до смерти Беллами, это бы могло стать чуть ли не самым приятным моментом её жизни.       Утром Луна проснулась с тяжёлой головой. Всё тело адски ломило от боли. И девушка совершенно была лишена сил. Она не понимала, что ей делать дальше. И что теперь? Ей внезапно всё стало не нужно. Не нужна свобода. Ведь зачем? Зачем ей теперь свобода, когда там больше нет дорогого ей человека? Ей не нужны стали мечты и планы на жизнь, не нужно стало стремиться к чему-то большему. Ей не нужна ни Испания, ни целый мир. Она сама себе теперь не нужна. Её жизнь резко стала бессмысленной. И что теперь с этим делать, Луна понятия не имела. — К сожалению, утро недоброе, — с сочувствием произнесла Рейвен и села на кровать к Луне. — Но это лучше, чем если бы они закрыли тебя в одиночке. Если ты, конечно, не умрёшь от пневмонии. — Жизнь, которую я знала на свободе, стала безвозвратной. Теперь я даже не знаю, где лучше. — На мой телефон поступал звонок, — начала Рейвен. — Это тот самый номер, на который ты вчера звонила.       Луна оторвалась от размышлений и направила взгляд на девушку. — Перезвонишь? — Рейвен протянула ей свой телефон.       Луна взяла телефон в руки и даже нашла силы подняться на ноги. Прошло несколько бесконечно долгих гудков, но после ей ответили. — Я слушаю вас, — произнёс некий мужской голос. — Беллами? Где он? — Вы что издеваетесь? Вы из Тундры звоните? Кто это?       Луна узнала голос Атома. — Атом! Это я — Луна. — Чёрт! Прости. Я и не подумал, что ты можешь так позвонить. — Это всё правда? Он мёртв?       Она всё ещё наивно надеялась услышать отрицательный ответ. — Хотел бы я, чтобы это было не правдой.       Все сказочные надежды разлетелись в миг, и Луна безэмоционально, почти убито ответила: — Да. Я тоже. — Прости. Я не мог тебе сообщить. Это было тяжело. — Неважно. Я всё равно узнала. И ничего хорошего из этого не вышло, — девушка отвечала так, словно перебрала с успокоительными или словно её губы онемели. — А что вышло? Что у тебя случилось? — обеспокоенно спросил парень. — Я разозлилась. Разбила еблет одной заключённой об стол. Потом охранники избили меня и пытались заморозить меня в душе. Насыщенный денёк вышел. — Чёрт! Луна, прошу тебя, не встревай никуда! Я продолжу искать этого психа и не успокоюсь, пока не найду. Мы узнаем, кто это, я обещаю тебе! — Да. Он заслуживает смерти. Самой жестокой смерти. — Он сядет в тюрьму вместо тебя, — поправил её сбитый столку Атом. — Мы докажем, что это его рук дела. — Похер на меня, Атом! Он должен умереть! — уже более живым, но взбесившимся тоном ответила Луна. — Давай обсудим это, когда найдём его. Сейчас ещё рано, — попытался соскочить с разговора Атом. — Ты только будь осторожна там. Если хочешь, я могу навестить тебя. — Навестишь, когда найдёшь его. Я в тебя верю, Атом.       Луна сбросила звонок и отдала телефон слегка ошалевшей Рейвен. — У тебя всё в порядке? — забеспокоилась девушка. — А ты как думаешь? — сухо отбила Луна и покинула камеру. ***       Всё произошло слишком быстро, слишком непонятно. Это казалось нелепым, неправильным и неправдой. Беллами даже не соизволил попрощаться, зная заранее на какой идёт шаг. Он пришёл только в её сон. Но в этом нет его заслуги. Во сне он сказал, что скоро всё закончится. И Луна подумала, что это хорошо. Но эта фраза имела совсем отличающийся смысл о её восприятия. Этот сон был словно предчувствием, которого она не заметила.       Принимать его смерть было всё тяжелее. Девушка не могла поверить в его отсутствие. Она не могла представить, как она выйдет из тюрьмы, а Беллами не будет. И что это за жизнь? Совсем другая, странная и совершенно ей ненужная. Тюрьма и так достаточно внесла изменений в неё, но потеря Беллами меняет кардинально и в ускоренном темпе. Она сама боится в кого превратится к окончанию своего срока. Вряд ли она сможет вернуться хотя бы к подобию той жизни, которую жила. Всё безвозвратно исчезло. Всё, что она когда-то имела. Всё, что она из себя представляла. Ей придётся стать совсем другой Луной, несмотря на то что прежняя Луна её совершенно устраивала.       Пока девушки загружали грязное бельё в стиральные машины, Луна уложила чистые сложенные вещи в тележку и повезла их на склад, где нужно будет их выгрузить. Как только она приступила к выгрузке вещей, в комнату вошла одна из заключённых и молча смотрела на Луну. Девушка отвлеклась от своей работы и обернулась. Перед ней стояла Лекса и пронизывающе смотрела ей в глаза. Её лицо не выражало никаких эмоций, только хладнокровное спокойствие и уверенность, но от её взгляда веяло чем-то недобрым. Возможно, Луна бы забеспокоилась по этому поводу, в любой другой раз. — Ты думаешь, что смерть любимого — это самое страшное, что может с тобой произойти? — начала Лекса равнодушным тоном. — Так всегда кажется в момент отчаяния. Но ты обманываешь себя. — Я думаю только то, что мне абсолютно похуй на то, что ты от меня хочешь. Пришла меня запугать сейчас? Серьёзно? — со злой насмешкой отбила Луна. — Я пришла сказать тебе, что в том состоянии, в котором ты сейчас находишься — я нахожусь всегда. Ты готова идти войной против всего мира и тебе ничего нестрашно в этот момент. Так как ты не боишься потерять что-либо, потому что ничего не имеешь. Но это у тебя пройдёт. А я… ты понимаешь на что я способна.       Эта девушка выглядела как робот. А её спокойствие только ещё сильнее давило на Луну. И девушка вспыльчиво высказала: — Так что тебе от меня надо? Ты пришла мне выебать мозг из-за Рейвен? Не нужна мне твоя Рейвен! Мне абсолютно плевать на неё, на тебя и что между вами двумя происходит или не происходит! Всё, что связывает меня с Рейвен, так это то, что меня поселили в её камеру. И чёрт подери, я этому уже не рада! Я думала, что влюбилась в неё. Но, блять, здесь просто не на кого больше обратить своё внимание и всего-то! Есть серая стена напротив моего взгляда и она. И её преимущество в том, что она всё-таки интереснее чёртовой стены! На неё можно было отвлечься, пока я здесь. Потому что одной здесь хреново. Но выйди я из тюрьмы, я бы вернулась к нормальной жизни и вышла бы замуж. Да, ведь я была помолвлена. Но теперь это всё не имеет смысла. Всё потеряно из-за этого чёртового места, которое я ненавижу! И всех людей, находящихся здесь, гниющих здесь вместе со мной, я видеть не могу уже! И я, чёрт возьми, не лесбиянка! Никогда ей не была и не буду! Поэтому отъебись от меня. Забирай свою Рейвен — если она тебе так нужна. Только от меня отъебись.       На лице Лексы появилась едва заметная удовлетворённая улыбка и так она выглядела ещё более устрашающе. — Я тебя услышала, Луна. Но отказаться от своих слов ты не имеешь права. Так что запомни то, что ты мне сейчас сказала, и повторяй себе это каждую ночь перед сном вместо молитвы.       Лекса исчезла, словно её и не было. А внутри Луны осталась клокочить внутренняя лава. Её нервы были на пределе, и от злости она ударила кулаком в стену. Ей постоянно хотелось сорвать свою злость на ком-то, и это ужасно доводило её. Ведь она ничего не может здесь — её силы жёстко ограничены. И из-за этой ярости в её сердце не осталось места для других эмоций. С этим сложно жить. Она понимает, что не сможет успокоиться пока ублюдок, шантажировавший Беллами и убивший его, не умрёт в страшных мучениях. Луна сама лично готова была организовать ему путёвку в ад и не побоялась бы замарать ручки. В последнее время, она только об этом и думала. Мысли о мести стали её единственной отрадой, и единственной целью.

***

— Заключенная, иди в комнату свиданий — тебя ждут, — прозвучал голос охраницы. — Луна, я к тебе обращаюсь. — Но-о… — растерянно протянула Луна. — Я никого не жду. — Ждёшь, не ждёшь — надо идти. — А кто ко мне пришёл?       Охраница взглянула в свой блокнот в руках и ответила: — Блейк.       У девушки словно бы остановилось сердце от услышанной фамилии. — Это какая-то ошибка. Наверное, данные не обновили. Он больше не придёт ко мне. Он умер. — Мне сказали, что тебя уже ждут в комнате свиданий. О боже, какое чудо! Видимо, он восстал с могилы и пришёл тебя повидать. Может быть он второй Иисус? — насмехаясь, произнесла охраница.       Луна направилась в комнату свиданий. Её сердце ожило и забилось в безумном ритме, а удушающий ком из слёз стал подступать к горлу. Она заходит в комнату и смотрит за свой стол. От уведенного у Луны перехватило дыхание. Октавия.       Луна села за стол. Она была в растерянности, ведь уж точно не ожидала её увидеть. Вживую она видела её впервые. До этого знала о ней только по фотографиям и по рассказам Беллами. — Вот значит, как ты выглядишь, — начала Октавия. — Ты решила познакомиться с невестой своего брата? Поздновато, не кажется? — Невестой? — удивилась девушка. — Мы были помолвлены. Если бы ты явилась на его день рождения, ты бы об этом знала.       Луну охватила злость. И она не скрывала своего презрения и негодования. Она была настолько ядовитой сейчас, что готова была возненавидеть всех. Даже его сестру за то, что она причинила столько боли её парню. За то, что она была нужна ему и всегда отвергала его. Луна ведь всегда была рядом с Беллами. Они видела своими глазами, как ему было тяжело из-за сестры. И умер он именно из-за неё. — А ты думаешь сесть в тюрьму более лучший поступок? — нагло опровергла Блейк. У девушки и вправду острый язык. — Меня подставили. Ну да, ты ведь опять не в курсе, язвительно произнесла Луна. — Тебя подставили? Увау! — с наигранным удивлением воскликнула Октавия. — Ты не веришь? — В такую хрень мог поверить только мой братец. — Зачем ты пришла? — проговорила Луна, сжав зубы от злости. — В память о Беллами. Потому что он всегда хотел познакомить нас. — Он хотел этого тогда, когда был жив! Теперь ему всё равно. Ценить людей нужно живыми. — Опять предъявы? Ты же здесь чуть девку не грохнула. И считаешь, что это нормально. Потому что тебе было больно. Ведь ты потеряла любимого. Я тоже тогда потеряла своего парня. И я была в ярости, так же, как и ты сейчас. Ты не смеешь меня упрекать в этом.       Луна остановила свой поток ярости, взглянув правде в глаза. Да, ведь она и сама не лучше. Она стала ненавидеть всех. Настолько, что готова была убить. И если Октавия чувствовала тоже самое, то это всё объясняет. Ибо хотеть убить собственного брата — ненормально. И правильнее было отдалиться, чтобы справиться со своей ненавистью и болью. Но Октавия слишком долго не могла с этим справиться. И теперь Луна боится, что её ждёт тоже самое, что и она застрянет в этом ужасном уничтожающем состоянии надолго. — Как мне теперь с этим жить? — слёзно спросила Луна. — Я и сама не знаю. Я три года ненавидела своего брата. Я не научилась жить с этой болью. Но понимаю прекрасно, что это невыход — сдаваться. Поэтому не забывай всё хорошее в своей жизни и не забивай на важных людей, которые рядом; не думай, что тебе они не нужны. Потому что ты можешь опомниться тогда, когда будет уже слишком поздно. Держи свои эмоции под контролем, и тогда ты будешь сильнее обстоятельств.       Луна словно слышала в этих словах Беллами. Это было так в его стиле. Октавия была на него очень похожа, хоть и всё время казалась совершенно другой. Но в её лице и в её глазах были отчётливо видны отголоски её брата. Словно она его часть, а не совсем другой человек. И Луна не могла оторвать от неё глаз, впитывая каждую деталь. Потому что в этот момент рядом с Октавией, она ощущала себя рядом с Беллами. И это словно бы излечило её. Она на мгновения забыла о своей ярости и о мести, и в её сердце появились какие-то другие чувства — чувства тоски и тепла. Луна бы всё отдала за то, чтобы эти чувства никогда её не покинули.       От злости уж точно не осталось и следа. Луне ужасно захотелось обнять девушку и прочувствовать эту связь с Беллами. Теперь это можно сделать только так, только через Октавию. Когда свидание подошло к концу, Луна обняла её. Так как один раз на прощание это было разрешено. Октавия обняла её в ответ, и тогда Луна прижала её покрепче и расплакалась. Она в ней любила Беллами и не могла оторваться от неё. Хотелось запомнить всё: какая она на ощупь, запах её волос и все эти ощущения, когда человек, которого впервые видишь, кажется родным. — Ты для него всегда была важнее всех, — прошептала Луна девушке в ухо. — Я знаю, — с печалью ответила Октавия.

7.2. Игра продолжается.

      В этот раз всё было гораздо сложнее. Парень много трудностей пережил и бывал в разных тяжёлых ситуациях, но этот раз был особенный. Этот раз переломил его и показал ему, что он не такой уж и всесильный. За последние дни мысли атаковали его с неистовой силой и бороться с ними было бессмысленно. Только в этот раз парень и не хотел с ними бороться. Он должен был это пережить и перейти к новому этапу. Он понял, что нужно перестать держать всё и всех вокруг под строгим контролем. Нужно отпустить то, что должно уйти, и уступить место новому, что давно уже стучится в его двери, но не может войти, ибо там занято. Необходимо начать всё с чистого листа. Переродится. Воскреснуть и приобрести совершенно новую жизнь. Дать себе второй шанс. Если судьба милостиво его предоставляет, то нельзя этим не воспользоваться. Люди не живут две жизни. Им дана только одна. Но он может стать исключением.       Звонок в дверь. Атом наконец-то пришёл. Беллами уже и счёт времени потерял, находясь в бесконечном размышлении обо всей этой ситуации и о жизни в целом. Атом входит внутрь. Совершенно измученный и подавленный. Совсем другой. Не тот, что был вчера. — Мы тебя похоронили, — произнёс Атом и подошёл к столу, чтобы запить горечь слов виски. — А Октавия? — спросил Беллами. — Её освободили. — Она в порядке? — В физическом плане — да. Но она разбита из-за твоей смерти.       Беллами сглотнул тяжёлую слюну. Внешне он был мертвецки спокоен, но ему приходилось быть таким. — Спасибо тебе, Атом. За такую помощь. — Да, спасибо мне, — высказал Атом. — Это было пиздецки тяжело. Всякое случалось, но это грань. — Я понимаю, друг. Я всего этого не хотел. Но я очень ценю твою помощь. — Но тебе предстоит кое-что потяжелее. Смотреть им в глаза и отвечать за всё это перед ними. Не завидую тебе, брат, совсем не завидую. Пиздец только впереди. — Да. Пора бы уже воскреснуть. Борьба за жизнь ещё не окончена. Пока он жив, игра продолжается.