Круги ада Далера Кузяева

Дриусси излучает тепло. Согревает каждой клеточкой горячего тела, мягкой улыбкой и нежными прикосновениями, сглаживая углы и округляя любые острые проявления слабости. Кузяев чувствует себя совершенно потерянным в мире, обрушенном ему на голову иррациональными чувствами яркой влюбленности и тягучей тоски по далекому, ушедшему человеку. Себастьян же окружает его, обволакивает густым туманом и закрывает обзор, держа за руку у бездонной пропасти, мягко гладит по спине раскрытой ладонью. Внушает нуждаемость в Кузяеве, словно снова и снова вытаскивает Далера со дна злополучного бассейна, каждый раз заставляя кашлять и биться в судорогах немого отчаяния, опять подниматься, дрожа от холода, и спасаться единственным способом — держа Дриусси за руку. Себастьян как преданный пес, ждет у двери, идет по следам и не выпускает из виду, игнорирует смешки и шутки в их спины: такое яркое влечение, развернувшееся на виду у команды, бьет каждого по глазам очевидным подтекстом. Словно совсем теряет инстинкт самосохранения, Дриусси любит Кузяева у всех на виду, никого не стесняясь, сдувает с него пылинки, тщательно зализывая каждую ранку, не отпуская от себя ни на шаг, и это внезапное, принудительное обожание кажется Далеру необходимым и именно тем, что всегда было нужно. На тренировках Кузяев падает, часто не сумев совладать с собой, проваливается в болото внутренней истерии, бьет себя по груди и зажмуривает глаза, болезненно мажа по свежей траве коленями. Себастьян оказывается в непосредственной близости, тут же поднимает под мышки и уводит к скамейке, держа за руку как маленького, осматривает свежие ссадины и часто просто дует на пострадавшее место, заставляя Далера впасть в ступор и немедленно покраснеть под косыми взглядами сокомандников. Дриусси же этого совсем не стесняется: уплывая в чудо возможной близости, дышит такими моментами и живет мягкой заботой, которую дарит нежными прикосновениями и мягким дыханием. Товарищи улыбаются, тихо шутят им вслед, беззлобно пуская смешки и подколки, и каждый, наверное, знает чуть больше и глубже, чем бы хотелось Кузяеву. Далеру иногда хочется плакать от осознания, что, скорее всего, они в курсе Паредеса. Команда — маленькая семья, где, будто в небольшой деревушке, все у всех на виду. Но его неизменно простреливает чувство немой благодарности, потому что в любой шутке, в каждом взгляде и выдохе ни капли злобы и осуждения. Дзюба ходит кругом, изредка ободряюще подмигивает и пихает локтем, мельком взглянув на Себастьяна, а Далер от этого действия отворачивается к стене и натягивается будто пружина. Дриусси опоясывает теплом и уютом, разжигает в Кузяеве трепетный огонек собственной значимости, его откровенная мягкость и преданность подчиняют и обезоруживают, заставляя почувствовать себя маленьким, беззащитным мальчиком. Далер искрится как неисправная лампочка, норовящая однажды лопнуть и разлететься некрасивым ожогом по белоснежному потолку, разрывается в разноцветии чувств, и количество красок, застилающих мир, сводит его с ума. А Дриусси любит, открыто и искренне разлетаясь порывами чувств, никого не боится, разрезая любую насмешку красивой улыбкой, он живет так рядом, так близко, что собственным желанием быть еще глубже в сердце Далера натягивает тонкую нить, норовящую вот-вот порваться и утопить Кузяева в пелене собственных полюсов. Себастьян ходит за ним по пятам — все время изнурительных сборов — ластится домашним котом и, кажется, готов прямо сейчас целовать ему руки, лишь бы только Далер не смотрел на мир безжизненным взглядом. Это… обескураживает. Затравленный, затоптанный и униженный недавним пользованием без перспективы чего-то большего, Далер чувствует себя недостойным такого вмешательства в свою жизнь, и отсутствие по отношению к Дриусси взаимности совершенно выбивает из колеи, не позволяет расслабиться в его руках и позволить Себастьяну, наконец, подобраться особенно близко. Кузяев ломается, ничтожно стараясь собрать себя по частям, все еще рушится под шквалом собственных чувств, бессовестно латая дыры чужеродной заботой, которая, однако, не позволяет ему окончательно упасть и разбиться. Лампочка мигает все нервознее, то воспламеняется яркостью, то выпускает безжизненный свет, и в такие моменты Дриусси каждый раз переступает через собственное сопротивление. Лампочка загорается, бьет в глаза диким, отчаянным светом, кажется, способным ослепить нечаянного свидетеля, и в такие моменты Далеру хочется самостоятельно зарыть себя в землю. Он давится воздухом, нервно ероша волосы, остекленевшим взглядом всматривается в свое отражение и прислоняется лбом к холодному зеркалу ванной, медленно прикрывая глаза. Он так сильно опирается о раковину, что та, кажется, вот-вот упадет под его остервенелым напором, и тогда вся образовавшаяся энергия неминуемо бьет Себастьяна сильным разрядом тока. Кузяев прячется от него, сверкая смертельным светом, чувствует, что не имеет никакого права искать защиты и утешения у человека, который так искренне и преданно его любит. В такие моменты он ощущает себя грязью на его кроссовках, распахивает перед Себастьяном дверь номера после изнурительных бесперебойных стуков и выставляет вперед онемевшие руки, не позволяя продвинуться ближе. — Не надо, Себа, — привычное, искрометно печальное, каждый раз одинаково служащее сигналом к перемене эмоций, и Себастьян снова переключает собственный тумблер на нужный манер, упрямо проникает в помещение, мягко обхватывая запястья Далера и не позволяя ему вытолкнуть себя в коридор. — Не надо, слышишь? Я тебя прошу. Дриусси ощущает его так ярко и остро, что чувство вины Кузяева прошивает насквозь, Себастьян болезненно морщится и все-таки берет себя в руки, выдавливает полуживую улыбку, все также удерживая руки Далера, успокаивающе поглаживает и мягко целует в щеку, блокируя новые залпы его перемены. — Все хорошо, маленький, это же я. Это же он — фраза, не способная переключить Кузяева в нужный Дриусси режим. Она, наоборот, разжигает чувство вины с новой силой, и то больно царапает легкие, ворочаясь где-то внутри. Это же он. И может ли Далер его мучить. — Все, я сказал, — снова произносит Кузяев, и звучит это совсем не уверенно, сломлено и устало, лампочка мигает уже реже, менее ярко, и Себастьян прикрывает за собой дверь, вовлекая Далера в объятия, обхватывает его за шею и не позволяет высвободиться, пыша жаром в плечо. — Тише, хороший, я с тобой, — он увлекает его вглубь номера, мелкими шагами преодолевая расстояние до кровати, вынуждает Кузяева сесть и сам опускается перед ним на корточки, намертво вцепляясь в дрогнувшие колени. — Всегда с тобой, понимаешь? Это звучит слишком остро, будто невидимая игла пробивает преграды и утопает в самое сердце, вызвав сиюминутную боль. Дриусси смотрит прямо в глаза, серьезно, без тени улыбки, словно сейчас — а на самом деле каждый раз одинаково в такие моменты — между ними все окончательно прояснится. Кузяев в такие моменты, парадоксально и со стыдом для себя самого, больше всего боится, что когда-нибудь Себастьяну надоест каждый раз ломать препоны и разрушать преграды, он сдастся и уйдет, что будет правильным выходом для него и последним выстрелом для Далера. Кузяев сидит перед ним съежившимся комочком, испуганно сжимает колени и лихорадочно облизывает пересохшие губы, избегая прямого зрительного контакта, ощущая неимоверный уют и тотальную защищенность. В небольшом, строго обставленном номере в далекой стране на тренировочных сборах, сидя перед Дриусси на жестковатой кровати, Далер чувствует себя по-настоящему дома. Это душит ощущением возможности перемен, будто кто-то постоянно насилует переключатель, и зеленый свет тут же меняется красным. Кузяев самому себе не может ответить точно: а что там с Лео? Кровоточит ли все еще зияющая рана в груди от невзаимной влюбленности, или причиной его кромешного ада является ощущение отверженности и ненужности человеку, которого он любит… или когда-то любил. Лампочка теряет свой неправильный свет, рисуя помещение приглушенным сиянием, и Себастьян, видя перемены в понуром лице, присаживается рядом и обхватывает бледные щеки ладонями. Кузяев жмется к нему, в такие моменты особенно ярко чувствуя себя живым, обхватывает ладонь, все также покоящуюся на его щеке, и Себастьян мягко поглаживает его по спине, доверительно и тепло заглядывает в глаза и опаляет дыханием губы. Далер вдруг будто что-то припоминает, меняется в лице и одергивает руку, не без усилий отстраняется и перемещается на самый край узкой кровати. С видом прокаженного преступника пристыженно опускает глаза и произносит одними губами, заставляя Себастьяна нервно вслушиваться в его неразборчивый шепот: — У тебя жена и ребенок, Себа, — будто бы с Паредесом его это останавливало. Но Дриусси — не Лео, и поэтому данное обстоятельство именно с ним прожигает в Далере еще одно чувство вины, болезненнее и жарче. — Так что нельзя это все. Себастьян тут же оказывается очень близко, сжимает руки Далера в своих и быстро подносит к губам, целует с нежностью каждый палец, а потом кладет ладони себе на колени, накрывая, и придвигается вплотную к лицу Кузяева. Не решается целовать, все еще медленно, короткими перебежками подступаясь ближе и ближе, пока однажды не делает полноценного шага вперед. Далер послушно плетется следом, когда через несколько дней после первой игры возобновившегося сезона Себастьян за руку ведет его по широким лестницам парадной. Кузяев никогда ранее не был в доме Дриусси и вряд ли осмелился бы очернить своим присутствием его семейный очаг, если бы парень так требовательно и безапелляционно не утащил его с тренировочной базы. Пара поворотов ключа, тяжелая дверь поддается напору, впускает в объятую светом прихожую, и Кузяев неуверенно переступает через порог, потупив взгляд, несмело жмется у входа, пока сам Себастьян поспешно разувается и скидывает куртку на ближайший крючок. Далер даже ахает от неожиданности, в испуге сжимая в руках снятую шапку, когда из кухни навстречу им выходит жена Дриусси. Ванесса приветливо улыбается, чуть заметно кивает супругу и тут же переключает все свое внимание на Кузяева, который, кажется, готов провалиться сквозь землю. — А я уже заждалась. Проходите. Их ждет аппетитный ужин и до одури странный разговор, заставляющий Далера чувствовать себя настолько не по себе, будто все это происходит не с ним и крутится фоном в замедленной съемке. Девушка живая, радостная, хлопочет с угощениями, пока Дриусси отвлекается на ребенка, изредка кидая на Далера обеспокоенный, но ободряющий взгляд. В один момент, сидя здесь неизвестно зачем и непонятно, на каком основании, Кузяев порывается встать и уйти, ощущая себя максимально неловко: вором, заявившимся в дом, который ограбил. Себастьян чувствует его панику — чувствует его всего — тут же хватает за руку и удерживает за плечо, вынуждая сесть снова, придвигается ближе и крепко сжимает его ладонь, сплетая пальцы в замок, делает все это на виду у Ванессы, отчего у Далера лопаются внутренности. — Все хорошо, малыш. Не волнуйся. Кусок в горло не лезет, приглушенная музыка не разрушают тотального дискомфорта и абсурдности ситуации, и Далер понуро глядит в тарелку, поминутно кидая затравленный взгляд то на Себастьяна, то на Ванессу, чувствуя себя приговоренным к смерти, которому позволили напоследок ощутить себя человеком. Девушка говорит по-английски, часто путаясь в выражениях, несколько жмурится и перебирает пальцами по столу, пытаясь припомнить нужную фразу, так что ее монолог, по сути короткий, тянется для Кузяева вечностью. Она рассказывает смешные истории, перекликаясь с Себастьяном взглядами, забавно морщит нос и по-доброму улыбается, пока сам Далер, как застигнутый врасплох негодяй, ждет для себя чего-то плохого. Дриусси не просто так привел его показать семью, потому что он никогда бы не причинил ему зла — так думает Далер, слушая очередную историю, а потом, в конце ужина, Ванесса мягко ему улыбается и просит помочь с пирожными. Несколько сладких десертов ждут своего часа в кухне, и Далер поспешно берет поднос, намереваясь тут же вернуться в гостиную, как из-за спины доносится ее мягкий и тихий голос: — Мой муж любит тебя, — Ванесса выдерживает немую испуганность, нервную дрожь и затравленный взгляд Кузяева, наблюдает за тем, как поднос ходуном ходит в его онемевших руках, и подходит чуть ближе, отстраняясь от кухонной тумбочки. — А мне хотелось бы, чтобы он был с тем, кого любит. Кузяев, кажется, совершенно себя не чувствует, обескураженный и пораженный до глубины души, сильно сжимает в руках поднос со сладостями, а Ванесса поправляет выбившуюся прядку волос и кидает озорной взгляд на десерты. — Надеюсь, тебе нравятся шоколадные. В тот вечер он ощущает себя полусонным, обомлевшим и выжатым как лимон. Девушка оставляет их наедине в прихожей, и Далер поспешно, рваными и нервозными движениями натягивает на себя куртку. Дриусси жмется недалеко у стены, осторожно подходит ближе и обхватывает щеки Кузяева, настойчиво заглядывая в глаза. Себастьяна съедает крайнее беспокойство, и только сейчас собственное решение вот так просто раскрыть перед Далером все карты, приведя его в дом и дав понять всю серьезнеть своих намерений, кажется не таким уж хорошим. — Малыш, все хорошо? Далер мотает головой, сбрасывая руки Дриусси, натягивает кроссовки и в напряжении ждет, когда Себастьян выпустит его из квартиры. Тот медленно поворачивает ключ в замке, затравленно смотрит перед собой и боится выпустить Далера отсюда, рискуя лишиться его окончательно, напугав резкими действиями. Далер пару секунд мнется у выхода, а потом, прежде чем уйти, кидает через плечо, в напряжении перебирая мелочь в карманах: — Мне надо подумать. Подумать означает для него окончательно разобраться с фантомными чувствами, отчленив отмирающие останки от свежих семян, прокрасться вглубь собственного круговорота эмоций и подцепить ту самую, которая впредь позволила бы жить по-настоящему, не разлагаясь ежедневно в разрывном урагане биполярных стремлений. И возможность предоставляется довольно быстро: к сожалению — хотя, для самого Кузяева очень кстати сейчас — он получает небольшое повреждение, и тренировочный, игровой процесс дает трещины, выуживая на свет прогалины свободного времени. Огромный стадион — Parc des Princes — кружится перед глазами безудержным духом и гулом тысяч отчаянных голосов, красивым футболом и Леандро Паредесом, с которого Кузяев, сидя на одной из самых удачных трибун, совершенно не сводит глаз. Игра мутнеет перед глазами посторонним сюжетом, и единственно важный игрок, утягивая в себя полностью, кажется непреодолимо далеким. Несуразность собственных ощущений ударяет Далера по шее оглушительным залпом неверия, что этот человек когда-то — совсем недавно — играл с ним в одной команде. Леандро кажется совершенно чужим и абсолютно недосягаемым, что ломает окаменевшее восприятие. Живя до сих пор фантомами, Далер не видит перед собой этот самый фантом, а видит постороннего человека, с которым будто и не оказывался никогда в одной постели. Этот стадион, этот город, этот человек не вселяют домашний уют, не вселяют трепетного чувства полной защищенности и умиротворенности, как бывает всегда, стоит только нежным рукам Дриусси осторожно погладить по голове, и в серости однотипных номеров разношерстных гостиниц Кузяев в такие моменты чувствует себя дома. Стадион — чужой, посторонний — постепенно пустеет, и голоса трибун больше не взрываются бесперебойной поддержкой, когда оставаясь на том же месте, Далер уже без прежней решимости и энтузиазма печатает короткое сообщение с номером сектора, где зачем-то ждет, не надеясь, что Паредес к нему заглянет. Через время за спиной все же слышатся медленные шаги, и Кузяев, даже не оборачиваясь, чувствует его присутствие, чуть вздрагивает и медленно выдыхает, когда Леандро присаживается на соседнее кресло. Далер долго смотрит перед собой, нервозно крутя в руке потухшим смартфоном, не произносит ни слова, а через несколько минут напрягающей тишины все-таки поворачивается к Лео и… не взрывается копной ярких эмоций, а чувствует себя абсолютно чужим, козлом не в своем огороде. Паредес обводит его изучающим взглядом, неосторожно — не так трепетно, как Себастьян, вообще не так, как Дриусси, — касается его плеча и предлагает с пошловатой улыбкой: — Поехали? Это так откровенно некстати, так контрастирует с привычный мягкостью и деликатностью Себастьяна, так хлестко бьет по лицу воспоминанием грубого секса без чувств и нежности, что у Далера внутри что-то ломается пополам, окончательно руша самолично возведенный им идол. Кузяев неуверенно встает на ноги, топчется пару минут на месте, пока Леандро отходит поодаль, решая деловые вопросы, кажется, еще и опасаясь оставаться долго вблизи и, в конце концов, быть замеченным на опустевшем стадионе в компании странного парня. Далер спускается к выходу, обводит трибуны взглядом в последний раз, не оборачиваясь на Паредеса, и уверенным, быстрым шагом проходит к выходу, внутри ликуя от осознания будоражащей истины, от четкого и яркого предвкушения. Он едет домой. Травма не позволяет участвовать и в матче с Анжи. Кузяев наблюдает с трибуны, и находиться здесь — дома, на родном стадионе в кругу близких людей — кажется ни с чем несравнимым чудом. На поле — его человек, родной человек, оформляет дубль, окруженный улыбками и объятиями, а Далеру хочется как можно скорее ощутить его ближе, теснее и четче. Он дома. Дома! И это заставляет сдавленно всхлипнуть в кулак, не совладав со шквалом эмоций и яркостью чувств. Пелена всеобщей радости окутывает и его, в раздевалке Далер празднует со всеми, а потом уходит от ненужных сейчас прикосновений и слов, подходит вплотную к Себастьяну, мягко и осторожно касаясь его локтя, мимолетно смотрит в глаза и всем своим видом показывает: я подумал. Вечер окутан теплотой мягких объятий в одном из номеров хорошей гостиницы, и на фоне беспорядочных поцелуев в шею на экране телевизора красуются рекламные вставки. Кузяев сидит к нему спиной, запрокинув голову на плечо, и Себастьян мягко оглаживает живот под футболкой, проходится чувственными губами по шее, обнуляя прошлое с каждым новым прикосновением. Стягивает с него футболку и проходится губами по бледной спине, соприкасаясь с кожей счастливой улыбкой. Дриусси мягко толкает его на постель, нависает сверху и требовательно, долго смотрит в глаза, выуживая честный ответ. Кузяев придвигает его ближе за плечи, выдыхая в губы немое согласие. Далера ведет от чудодейственной нежности, каждое касание, взгляд и улыбка прожигают насквозь мягкостью и теплом, Кузяев заходится под ним стонами предвкушения и благодарности, потому что, прекращая падать в самую пропасть, уверенно поднимается на поверхность. У него покалывают подушечки пальцев, болезненно жарко алеют щеки, а Дриусси с упоением целует его красноту, позволяя себе впервые, стянув с Кузяева брюки с бельем, коснуться его возбужденного члена. Кузяев вдруг вздрагивает, словно что-то забыл, чуть вскидывается на постели, и Себастьян тут же одергивает руку, опасаясь спугнуть, но Далер отрицательно качает головой, облизывает пересохшие губы и просит, избегая зрительного контакта: — Поцелуй меня. Дриусси улыбается, гладит по голове, чмокает в нос, а потом медленно переходит на губы, даря головокружительно нежный и чувственный поцелуй. Их первый раз — его самый первый поцелуй. Эта нежность словно сметает с Далера всю пыль, грязь и послевкусие болезненной тяги, выбивая томные стоны и желание никогда не лишаться настоящего, обретенного дома. — Маленький, хороший, можно, пожалуйста, малыш, — разбивается о влажную шею, когда скользким пальцем Себастьян кружит у входа, и Кузяев смущенно сжимается, отворачиваясь к стене и прикусывая костяшки пальцев. — Сладкий, мальчик, позволь мне. Себастьян выстреливает словами, бессвязно собирая их в нестройные предложения, толкается пальцем внутрь, второй рукой ласкает головку, мажет губами по алеющей щеке и выдыхает горячий воздух в покрасневшее ухо. Кузяев послушно раздвигает ноги чуть шире, сгибая в коленях, и щемящая нежность прошивает его насквозь, когда Себастьян снова, но более глубоко и интимно, целует его в губы. Далер ласкает его шею, беспорядочно водит ладонями по спине и отвечает со всей страстью и счастьем обладания чем-то бесценным и по-настоящему дорогим. Два пальца причиняют дискомфорт, и Кузяев инстинктивно отодвигается, больно царапая спину Дриусси, пока тот целует его в лоб, успокаивая, ускоряя движения на истекающем члене. — Малыш, сейчас, солнышко мое, — снова поцелуй в лоб, снова ладони Кузяева скользят по влажной спине, третий палец настойчиво скользит внутрь, и Дриусси ловит открытым ртом болезненный стон Далера. — Любимый, какой же ты замечательный. Жажда обладания им преследовала, сводила с ума и воскрешала в минуты окончательного смятения, когда Дриусси уже терял надежду и умирал в душевой, слушая за стенкой, как покорно Кузяев опускается перед Паредесом на колени. Сейчас это где-то теряется, совсем пропадает и растворяется в облаке одурманенной нежности, сквозящей в каждой частичке разгоряченного воздуха. Обладание им пьянит Себастьяна неверием до конца, что его мальчик раскрывается, отдаваясь без остатка и принимая в себя его оглушительную любовь, наконец-то, сквозит ответной. Дриусси снова целует его в лоб, задерживаясь губами, разводит пальцы внутри, а потом оставляет растянутый вход, отстраняется и поспешно раздевается сам. Далер обрывочными движениями пытается зацепиться за Себастьяна и снова приклеить его к себе, одними губами шепчет в ночной полутьме его имя и облегченно выдыхает в потолок, когда снова чувствует на себе касание его кожи. Себастьян поспешно смазывает собственный член, желая сделать проникновение максимально безболезненным, стреляя в Далера откровенно голодным позывом. — Себа, — Дриусси пристраивается, обхватывая ноги Далера под колени, целует щеки и нос, и Далер задыхается в предвкушении. — Себа, пожалуйста. Входит осторожно, не смея причинить дискомфорт, и это настолько сильно и остро отличается от первого раза Далера с Леандро, что Кузяев невольно плачет под ним, всхлипывая как маленький мальчик. Страшно пугает Себастьяна, и тот поспешно выскальзывает, несмотря на яркое возбуждение, укладывается сбоку и обеспокоенно заглядывает в глаза, поворачивая его голову к себе, гладит по щеке и выжидает. — Солнышко, я сделал тебе больно? Кузяев не может успокоиться, глотая залпы сквозящей слабости, поворачивается на бок, соприкасаясь телами, ловит руки Себастьяна и невнятно шепчет в ответ, пока Дриусси сцепляет их пальцы: — Просто мне… — ему трудно подобрать нужное слово: мерзко? Гадко? Обидно? Все это остается на языке неприятной субстанцией, и Далер продолжает еще тише, с придыханием, прикрывая глаза. — Жаль, что первый раз не был таким. Не был с тобой. Себастьян теряется в лице, и отголосок боли снова застилает дымкой привычный блеск его глаз, но Дриусси моментально смаргивает накатившие чувства, окунаясь с головой в настоящий момент, сгребает в охапку своего мальчика и долго целует его в висок. Он не знает, можно ли утешить его словами, нужны ли сейчас слова, поэтому просто снова подминает его под себя и, оглаживая лицо, вопросительно и выжидающе смотрит. Кузяев прикрывает глаза, освещая тусклость комнатки мягкой улыбкой, расслаблено выдыхает и утвердительно кивает головой, шире раздвигая ноги. — Далер. Безумно люблю, — с мягким толчком отрывисто произносит Дриусси, предварительно еще раз щедро смазав собственный член, чтобы ни в коем случае не причинить боли своему мальчику. — Ты — мое солнце. Обхватывает рукой возбуждение самого Далера, и тот подается толчкам, отпускает себя и стонет особенно сладко, лаская Дриусси сквозящим в голосе чувством. — Себа, — Дриусси толкается глубже и чаще, сам постанывает в его плечо и ускоряет движения рукой, пока не чувствует в ладони вязкую субстанцию. Кузяев выгибается под ним и ломано дышит, томно, на грани потери сознания выдыхая с оргазмом, — родной. Дриусси толкается, подхватывая ноги под колени, входит до упора и застывает в расслабленном теле, пока Далер устало скользит губами по его носу, блаженно прикрывая глаза, обводит ладонями спину, и Себастьян изливается внутрь с измотанным, сдавленным стоном. Они ворочаются на постели, сплетаясь в кокон одеял и объятий, и Дриусси, немного придя в себя, за руку уводит Кузяева в ванную, ставит под теплый душ, как когда-то, обнимает за плечи и теперь уже без спроса и опасений влажно целует в губы. — Себа, — зовет Далер, когда на утро они вдвоем садятся в машину, и Дриусси уже в салоне не может удержаться: гладит его по щеке, чешет за ухом и мимолетно целует в щеку. Кузяев сидит совершенно расслаблено, наблюдает с какой-то по-хорошему уставшей улыбкой за Себастьяном, сосредоточенным на дороге, заходится спазмом головокружительного спокойствия, выдыхает тихо-тихо, склоняясь к его плечу. — Боже, Себа, спасибо. Когда-то ему подумалось, что Себастьян — не волшебник, не сможет вытащить его из тлена понурой влюбленности, а сейчас это утверждение разлетается о собственный залп спокойствия, приятную негу домашней теплоты, и если пока не любовь, то граничащую с ней сильную, тягучую привязанность. Себастьян — волшебник. Вечером следующего дня они плетутся по Питерским пробкам на встречу с риелтором, озабоченные поисками съемной квартиры — их совместной квартиры — и Себастьян, остановившись на светофоре, трепетно сжимает руку Далера, переплетая пальцы, пока сам Кузяев, смотря в окно на дождливую улицу, улыбается очередной песне, сквозящей в уюте салона.

…я хочу сказать одно. Просто забери меня домой, Где не буду одна, Веди меня за собой. Просто так, Просто забери меня домой, Где не буду одна. Нас накрывает волной, С силой тянет ко дну, Но ты забери домой.*