Федя написал Кучаеву ещё утром, боязливо приглашая к себе, желая проводить с ним как можно больше времени, потому как понимал, что держать чувства внутри становится всё тяжелее и тяжелее. Ведь, по сути, что ему мешает это изменить? Разве что собственные страхи и волнение, которые притупляются сразу же, стоит парню подумать о тёплых объятиях, невесомых, детских поцелуях в щёку или губы, что буквально действует на него, как целебное лекарство, избавляя от не самых лучший мыслей, которые в последнее время постоянно оседали у него в голове.
Он ведь тоже чувствует что-то
такое?
Хотелось бы верить.
По всей видимости Костя и не собирался отвечать на сообщение, что, конечно же, расстроило младшего, когда тот каждый раз, заходя в диалог с, кажется,
своим альфой натыкался на одно и то же: его предложение так и осталось висеть в воздухе никому ненужным. Внутри снова происходило что-то непонятное, потому как переживания вновь окутали его, подталкивая к мыслям о том, что Кучаев просто в нём не заинтересован.
Неужели маленький Федя взрослеет?
На удивление, ближе к вечеру заветный гость всё же появился на пороге чужого дома с шоколадкой в руках и очаровательной улыбкой, сразу же чувствуя изменившийся запах омеги, потому как тот стал более ярко выраженным, приобрёл какую-то особенную нотку послевкусия, став сильнее.
— Всё в порядке? — первое, что задаёт, понимая, что что-то не так, смотря на потерянного Федю, который перебирал в руках край собственной просторной футболки, явно к такому часу не ждавший никого.
— Не думал, что ты придёшь, — опускает взгляд, опираясь всем телом о край стены. Понимает, что, вероятнее всего, попросту достаточно сильно накрутил себя за этот день, что сказалось на его состоянии: он на самом деле чувствовал себя неважно. Боль в голове и слабость всего тела явно давали о себе знать.
— Я пришёл сразу же, как только прочитал твоё сообщение, — невинно вскидывает брови, смотря на Чалова так искренне, будто бы он не был тем парнем, который целый день игнорировал его, избегая попытки открыть диалог, уделяя внимание, по его мнению, куда более важным делам.
Или он тоже немного боится? Стесняется?
Омега подходит ближе, прижимаясь к альфе, уткнувшись носом ему куда-то в ключицу, шумно сопя, руками судорожно обвивая чужое тело, желая почувствовать его тепло, спасаясь тем самым от поражающего каждую его клеточку озноба. Спокойствие так быстро, стремительно разливается по венам, стоит только Косте уложить свои ладони на чужую талию, губами прикоснувшись к тёплому, слегка горячему виску.
Федя, не произнося лишних фраз, считая какие-то разговоры сейчас, в данную минуту, секунду таким абсолютно ненужным и даже неправильным, берёт парня за руку, направляясь на второй этаж, в свою комнату, где расслабляющую атмосферу помогала составить светодиодная лента, огибающая угловое пространство потолка, огоньки на которой создавали фиолетовое свечение, обволакивающее всё пространство большой комнаты, забираясь даже в самые укромные уголки.
— Сейчас здесь совсем иначе, чем в последний раз, когда я был у тебя, — улыбается, говоря это младшему почти на самое ушко, стоя сзади, чувствуя, как чужой аромат слишком приятно начинает щекотать собственное нутро, почему он решает приблизиться вплотную, вновь обвивая тонкую талию, что невольно заставляет Чалова покраснеть.
Омега сквозь препятствие в виде сомнений и стеснений разворачивается, нежно касаясь щеки альфы губами, желая вновь скорее спрятать своё лицо в изгибе его шеи, чего сделать ему, конечно же, не дают.
Костя поднимает его лицо за подбородок, направляя на себя, глазами в буквальном смысле въедаясь в каждый уголок, пользуясь возможностью находиться так близко, что даёт ему возможность исследовать любую частичку беспрепятственно.
Всё так, как он любит.
Или всё-таки нет?
Может, что-то совершенно не то?
Федя слишком резко вздрагивает, ощущая боль и тяжесть внизу живота, но внимание концентрируется абсолютно на другом: возникшая влага между ног и пульсация колечка ануса.
Течка.
Омега сразу же теряется, панически бегая глазами по всему пространству комнаты, по лицу альфы, в глазах которого с усилившимся ещё сильнее запахом
ромашки загорелся настоящий пожар, вспышками отдаваясь где-то глубоко внутри его сознания, в то время как и его собственные зрачки начали расширяться, затмевая радужку.
Он не знает, что делать.
— М-Мне, — голос предательски дрожит, — мне нужно позвонить С-Саше, — судорожно поворачивается, ощущая, как с каждым шагом лишь делает хуже самому себе, потому как течная смазка начинает выделяться всё обильнее, сильнее, но он всё равно пытается преодолеть внутреннюю тягу, взять себя в руки, чтобы сделать хоть что-то, ведь брат сможет помочь, он
должен знать, что делать.
—
Не нужно, — произносит так приторно и сладко, каждой из рук заведомо останавливая какое-либо движение омеги, преподнося указательный палец к тонким губам, показывая, что слова и вовсе излишни, чувствуя, как собственное возбуждение только от ощущения одного аромата начинает нарастать: дыхание учащается, а в паху больно-приятно тянет, — это твоя
первая течка?, — длинные пальцы зарываются в светлые кудряшки омеги, пока другая ладонь исследует талию, и вовсе опускаясь на бёдра, пока что просто невесомо касаясь.
Кивок.
«Интересно, а он до этого момента уже проводил с кем-то течку?»
«Я буду первым?»
Он не может произнести и слова, борясь с самим собой, со своими чувствами и возбуждением, которое давит сейчас неимоверно сильно, подталкивая лишь к одному.
Это будет правильно.
Запах. Аромат каждого из них сейчас чувствовался особенно ярко, так дурманяще и необычно, что и вовсе сносило всю неготовность. Холодная, металлическая нотка
мяты по началу и вовсе обжигала слизистую омеги, заставляя полностью подчиниться, ведь это было сделано для того, чтобы тот понимал всю прелесть главенствующей позиции альфы, в то время как его собственный запах обвивал Костю лёгким веером
полевых цветов, таких простых, но не менее прекрасных, в чём каждый уже нашёл своё
спасение.
Невозможным для Феди оказалось ранее представить, что с ним может произойти нечто подобное, но убедился в обратном, когда его лёгкие начали биться изнутри в попытках получить хоть каплю такого необходимого для дыхания кислорода, который услужливо уступил месту их с альфой аромату, который обжигал внутреннюю полость, пробираясь глубоко настолько, что казалось, будто бы он и сам, каждая его часть, любая клеточка тела будет пропитана им целиком и полностью.
Это точно его омега.
Федя сам привстаёт на носочки, крепче прижимаясь к альфе, несвойственно для себя надавливая тому на шею, чтобы их губы наконец-то встретились в жадном, страстном, в буквальном смысле пылающем поцелуе, который действует на альфу как спусковой сигнал к действиям.
Хотя, а собирался ли он вообще спрашивать о готовности омеги?
Все вопросы и посторонние мысли в голове уходят прочь также быстро, как с каждого из парней слетает первый элемент одежды, что даёт им возможность ощущать друг друга ближе, теснее, чувствовать жар обнажённого тела партнёра, который был готов дойти до запредельной отметки, если бы они не предприняли дальнейших действий.
Альфа толкает младшего на постель, сразу же нависая сверху, припадая губами к чужой шее, целуя очень влажно, тягуче, пока его слух ласкает томное, тяжёлое дыхание омеги с мольбами о большем.
Он обязательно даст ему то, что тот так открыто и явно желает.
Справившись с завязками на домашних шортиках омеги, Кучаев и вовсе избавляет от них парня, пока тот и вовсе до конца не понимает, что происходит, потому как его сознание было увлечено лишь одним - желанием, которым была пронизана каждая клеточка его тела, охотно говорившая об этом, поддаваясь навстречу рукам альфы. Его прикосновения с каждой секундой становились всё напористее, нетерпеливее, но тем не менее Костя то и дело приподнимался, чтобы успокаивающе поцеловать
своего Федю, дабы подарить ему внутреннее, душевное спокойствие, прекрасно понимая, что от его самоотдачи во время процесса напрямую зависит качество секса.
Невероятное ощущение быть первым у омеги.
Он не может больше ждать. Просто не справляется. За считанные секунды оставшаяся одежда оказывается на полу, позволяя беспрепятственно разглядеть девственное тело: такое красивое и изящное, каждый изгиб, родинка. Под его руками те невообразимые мечты, превратившиеся в реальность, то, до чего он наконец-таки может прикоснуться.
Руки жадно оглаживают каждый уголок тела Феди, заставляя его то и дело выпускать из уст взволнованные стоны, пока ноги омеги обвивают талию старшего, создавая тем самым заветное трение эрогенных частей, от чего окончательно сносит голову.
Естественной смазки оказывается настолько много, что Кучаев и вовсе не думает о том, чтобы подготовить омегу, решив, что всё должно пройти идеально и так, без лишних на то действий.
— Костя, — задыхается, хрипя произнося чужое имя, — пожалуйста, — он уже в не в силах терпеть эту сладкую, таящую муку, — я-я хочу тебя, — стеснение окончательно уходит прочь.
Костя входит с трудом, несмотря на большое количество смазки, понимая, что не может позволить себе двигаться быстро, почему успокаивающе целует Федю, шепча в самые губы приятные, милые глупости, которые на самом деле придают младшему уверенности. Омега чувствует, с какой заботой альфа совершает каждое действие, почему расслабляется, шире разводя ножки, а после, будто в бреду, кивает, позволяя Кучаеву продолжить.
Через некоторое время они начинают отчётливо прислушиваться друг к другу, двигаться навстречу, почему способны ощутить ту прелесть совместного удовольствия, которое влечёт за собой сладкие стоны, шумное, рваное дыхание, в процессе которого они пытаются ухватить хоть глоток воздуха, который делят один на двоих в перерывах между жадными поцелуями и укусами.
Кучаев больше не может терпеть. Слишком грубо, сильно закусив собственную губу и впившись длинными пальцами в худые бёдра омежки, пытается остановить себя, чтобы не вдаваться в быстрый темп так быстро, но не может совладать с собой. Сбивается, начиная активные движения, для удобства приподнимаясь, что позволяет ему наблюдать за младшим, за тем, как тот стонет, пошло приоткрыв ротик, балуя взор альфы игрой языка с собственными губами, его вздымающаяся грудь, твёрдые соски, которые, в свою очередь, Кучаев пропускает сквозь пальцы, сжимая, решив проверить, насколько Федя окажется чувствительным в этих местах - не прогадал, закатившиеся под веки карие глаза, а также влажные шлепки двух тел друг о друга
сводят с ума окончательно и бесповоротно.
Им двоим ещё никогда не было так хорошо.
Они изливаются с разницей в несколько секунд на плоский живот Чалова, который то и дело подрагивал, не веря в произошедшее, не веря в то, что во время своей первой течки с ним рядом будет любимый альфа, от чувств к которому его сознание особенно в этот момент и вовсе было в замешательстве.
Альфа устало падает на спину, раскрывая руки в приглашающем жесте, почему Федя стремительно ныряет в тёплые объятия, правда, от чего-то именно сейчас ему стала так неудобна, стеснительна своя нагота, почему он утыкается тому в грудь, желая спрятаться, но этот жест Кучаев читает без особых на то сложностей.
— Ты очень красивый, — мажет губами в макушку, — самый красивый омежка..
— Я люблю тебя, — слова вырываются из уст так стремительно, но младший не жалеет уже ни о чём.
Всё так, как должно быть.
Тёплая улыбка альфы, а затем уловимо слышный шёпот: «мой» отбрасывают все сомнения.
***
Дрожь и волнение пробегают по спине Головина, пока тот поднимается вверх, на второй этаж, подходя к комнате брата, ощущая, как голова невольно начинает кружиться из-за яркого совместного запаха его Феди с другим. Выдыхает, не зная, будет ли правильным постучать к ним прямо сейчас, потому как так или иначе он несёт ответственность за младшего омегу и хочет лишь самого лучшего для него.
Решает, что за дни течки им с Федей попросту придётся увидеться, почему, шумно выдохнув, разворачивается, чтобы пойти в свою комнату.
Он и сам должен будет зайти к нему, как только поймёт, что старший вернулся домой..
Ведь так?
Даже у младшего брата течка началась раньше, чем у него.
***
Саша ещё очень долго не мог уснуть, обнимая подушку, постоянно крутясь в кровати, потому как мысли просто не давали расслабиться сознанию и телу, что просто вынуждало омегу к подобным действиям.
Он переживал. Может показаться, что глупо и наивно, но тем не менее сказанная альфой последняя фраза «Не сомневайся, что
я заинтересован в
тебе точно также, как и
ты во
мне» слишком плотно засела в голове, то и дело прокручиваясь, словно на пластинке, что начинало даже раздражать, потому что ранее такого не было.
Не было мыслей и переживаний по
такому поводу, который Головин в принципе считал неважным и, скорее, ненужным, но в этот раз всё действительно шло против него, его убеждений и неких наводок, с которыми тот следовал по жизни.
Неужели этот парень на самом деле нравится ему?
Конечно, нет. Просто раздражает настолько, что постоянно в голову только и лезут мысли о нём.
Но, с другой стороны, раздражение было направлено исключительно в свою сторону. На то, что омега не мог объяснить собственных чувств,
которых вообще не должно было быть.
Он думал и грезил совершенно иным, почему
это вообще случилось сейчас? В самый, конечно же, нужный и подходящий для этого момент.
Саша просто изъедал себя изнутри, терзал свою душу в попытках разобраться хоть в чём-нибудь, но понял лишь одно.
Кажется, кто-то на самом деле впервые понравился ему так сильно, что и вовсе не собирался покидать голову.
Прекрасное ли, светлое это чувство? Однозначно нет, потому что оно целиком и полностью противоречит ему, его словам, образу жизни, поступкам, будто бы ломая внутренний стержень, который самоотверженно не хочет поддаваться, желая выстоять в этой неравной борьбе, заведомо зная, что исход достаточно однозначен.
Он всё равно борется. Борется, в первую очередь, с собой, с тем, что кроется внутри него, такое, с одной стороны, яркое, неизведанное, а вместе с тем и заманчивое, но, с другой стороны, с чем-то по-настоящему страшным и непонятным.
Или..
Из внутренних сомнений его вырывает вибрация на телефоне, на экране которого показалась фотография одного из лучших друзей, Ромы, чего Головин ожидал увидеть меньше всего в три часа ночи, но тем не менее берёт трубку, обеспокоенно спрашивая:
— Что-то случилось?
— Я так больше не могу, — слишком тяжело выдыхает в трубку, стараясь держаться, но
даже сейчас, только по голосу становится уже всё понятно.
— Эй, Зоба, давай по порядку, — излюбленная, мягкая фраза, которую Голо произносил всякий раз, когда лучший друг был чем-то обеспокоен, но вместе с этим нуждался в поддержке.
Ну, раз по порядку..
Всё это время он избегал своего альфу. Старался никак не контактировать, даже после школы спешил домой с особенной силой, в какой-то степени даже боясь увидеть у ворот чёрный автомобиль Ильи, потому что в душе больно стягивало осознание того, что
он сам, первый вновь захочет извиниться. Извиниться за то,
в чём Кутепов не видит истинной проблемы.
А есть ли она вообще?
Это и было самым сложным, ведь понять и прочувствовать ситуацию получалось не всегда, не у каждого из члена этой пары, из-за чего и случались разногласия, ссоры, недомолвки.
Возможно, это нежелание слышать?
Кутепов приехал на адрес, где ему удавалось побывать всего лишь единожды. Дорогая машина остановилась у чужого дома практически сразу после того, как члены братства разошлись, оставив Рому наедине со своими мыслями, которые после общения с парнями, как ни странно, были заняты далеко не своим альфой.
Движения Ильи такие же невозмутимые,
правильные, резкие, как и он сам, почему альфа, на лице которого не дрогнула ни одна мышца, отточенным жестом стучит в дверь острыми костяшками пальцев, перед этим поправив горловину чёрной водолазки, поверх которой был надет такого же цвета идеальный пиджак. По-прежнему в глазах не появилось даже проблеска, намёка на возможные эмоции даже тогда, когда дверь открыл папа омеги, до знакомства с родителями которого они так и не дошли.
Очень подходящий момент.
— Здравствуйте, — на лице появляется довольная ухмылка, — мне нужно поговорить с Ромой, — как и всегда, ничего лишнего, лишь то, что конкретно обозначит его намерения.
— Здравствуйте, — папа вскидывает брови, почему-то решив, что кто-то из друзей сына оставил у того, как это бывает, наушники, но всё оказалось иначе. Этого мужчину он видит впервые, — вы кто?
— Илья, его парень, — протягивает омеге руку, невозмутимо рассматривая анфас лица обеспокоенного родителя, который пожимает чужую ладонь, немного отойдя назад, пропуская альфу в квартиру.
— Пап, кто там пришёл? — говорит Зобнин, выходя в коридор, как вдруг его глаза падают на до боли знакомую фигуру, скользя по каждую черте альфе: его одежде, рукам, шее и довольному лицу, что заставляет его в буквальном смысле замереть, остановиться, ощущая, как дыхание и пульс будто бы замедляют свою работу.
Под непонятные, сухие реплики, но, главное - ощущение запаха сильного альфы, из комнаты выходит отец, которого сразу же прерывает собственный сын, подталкивая их с папой, намекая, что
ему самому нужно разобраться с этим. Как ни странно, это срабатывает.
— Зачем ты пришёл? — закусывает нижнюю губу, говоря шёпотом, понимая, что если начнёт говорить в полный голос, то очень велика вероятность того, что он просто сорвётся, но тем не менее смотрит парню в глаза, желая увидеть в таких родных напротив
то самое.
— Ты просто не оставил мне другого выбора. Неужели думаешь, что я не замечаю, как ты избегаешь меня?
— Я спросил совсем о другом, - не понимает, как именно эта фраза вырывается из его уст.
— Увидеть тебя, — хмыкает, ощущая новое, совсем непривычное для него чувство, — осознание, как тебе известно, вещь очень сложная и непредсказуемая, — тянет руку к Роме, касаясь аккуратно, на пробу его ладонь подушечками пальцев, пока его омега неверяще хлопает пушистыми ресницами, но тем не менее позволяет альфе действовать.
Это точно его парень? Точно его Илья? — но кажется, я знаю,
чего ты именно хотел всё это время от меня, — вновь пауза.
Кутепову неимоверно сложно, тяжело переступать через
себя, ведь был таким, насколько он сам ещё помнит, абсолютно всегда. И всех это
устраивало: знакомых, друзей, даже семью, которые, как ни странно, уже привыкли к
такому Илье, смирившись и приняв данное, как факт. А альфа просто закрылся в себе, в построенной с большими усилиями оболочке, где
настоящего внутреннего содержимого, кажется, и вовсе не осталось. К ненужному всегда слишком быстро пропадает интерес и тяга.
Не было людей, которые бы нуждались в нём
настоящем. Его улыбка, смех, простые, казалось бы, разговоры с
разной интонацией в голосе не были чем-то интересным. А парню не было интересно предлагать подобное людям за ненадобностью, ведь проще и лучше для всех будет скрыть это, избавиться, изменившись самому.
Всё на самом деле было так, протяжно тянулось год за годом, пока в его жизни не появился Рома. Светлый, простой семнадцатилетний парень с горящими глазами, который перевернул в нём всё. Ведь только находясь рядом с ним, вновь появилась, вернулась тяга к интересным делам, новым интересам, которые, в свою очередь, бесконечным потоком обрушивались на пару, которые были счастливы вместе.
Только сейчас он начал это понимать.
Они встречались немного больше года, но открыться альфа смог только сейчас, ведь и приехал ради этого, ради него, потому что не мог больше сопротивляться самому себе, своему желаю
быть настоящим только с ним, ведь омеге это было необходимо, словно кислород. Рома мечтал, грезил о том, чтобы видеть счастливую
улыбку Ильи на свои шутки, его
горящие глаза, обращённые на что-либо, как и
смех, который бы словно солнце освещал всё вокруг, наконец-таки раскрашивая всё без единого на то исключения в яркие цвета.
Он единственный, кто так хотел этого.
— Я хочу, чтобы ты узнал меня
настоящего, — говорит, сразу же наклоняясь к своему парню, нежно, чувственно и так
тепло целуя, чувствуя, как младший прижимается к нему, крепко обнимая, шмыгнув носом.
Они вместе приняли решение поговорить об этом завтра, находясь в спокойной обстановке, без посторонних людей, потому как сегодня и так было сказано слишком много. Каждому нужно принять, усвоить эту информацию, ведь только от этого зависит желание и стремление к общей цели.
Всё было бы слишком хорошо, если бы сразу после того, как альфа закрыл дверь, к омеге бы не подошли родители. Конечно же, только по одному виду Кутепова они поняли, что тот
гораздо старше их сына, почему это не могло не нанести удар по их консервативным взглядам, особенно по жизненным, семейным устоям в голове отца, который был непоколебим.
Хорошее просто так не достаётся.
Грубый, повышенный голос, крик, давящий запах, плач, истерика и единственное, что он мог тогда сделать, оказавшись в своей комнате - позвонить на давно выученный номер с кричащей фразой: «Я так больше не могу»
