Дикая кровь

      Оставшаяся часть команды ожидаемо разделилась на две группы: Эф, на которого хитрая ликанка поднадавила с помощью сына, с ее затеей согласился. Фет, подумав, решил, что рискнуть можно, надо только сочинить для Хозяина мотивацию поубедительней. А Датч вдруг встала на сторону Квинта. — Казус демократии, — констатировала Дикая. — Два на два. Здесь же должна быть кафешка с плитой?       Помотала разделанными кролами и спросила у хакерши: — Поможешь? Захвати вот это, пожалуйста.       Та подобрала шкурки с завернутыми в них внутренностями и девушки вышли в снежную круговерть, немедленно набившую холодных хлопьев им в волосы, а Датч — еще и за шиворот. Кафетерий отыскался в конце одноэтажного здания. — Решила обработать нас поодиночке? — поинтересовалась Датч, вытряхивая снег из локонов, пока Дикая примеряла кролов к имеющимся на крохотной кухне посудинам. — И не надейся. Ты-то смоешься, а свихнувшийся от тревоги вампир останется с нами. Он и в лучшие-то времена странноватый! Я его и так побаиваюсь.       Ликанка рассмеялась. Потом развернула шкуры, отделила потрошки от несъедобной части внутренностей и отправила их следом за мясом в кастрюлю, бросив остальное в бак для отходов. — Странно вы друг друга бережете, в общем, — констатировала Датч, обшаривая полки в подсобке на предмет съестного. — Уж как получается, — хмыкнула Дикая.       «Сребренка, значит. Вукич. Вот как. Очень приятно… через тысячу-то лет!» — металось в разобиженном мозгу, пока тело металось вдоль трассы, протаптывая дорожки в наметенных сугробах: хруп-хруп-хруп. Снег летел в лицо, холодя его, и полукровка сдернул капюшон с головы, словно пытаясь остудить разгоряченные мысли. Снежинки таяли и текли по слишком теплой для человека коже, струясь щекотными ручейками за шиворот. Жало трепетало между приоткрытых бледных губ, не находя, во что впиться. Квинлан не знал никаких бед, кроме голода и физических травм, не причинявших ему и четверти той боли и дискомфорта, что чувствовали обычные люди. Тем больше пугало это пекло за грудиной, не дающее толком дышать. Та нежная, сентиментальная привязанность, что он питал к Луизе, ничем не походила на это опаляющее чувство. Рожденному было больно, словно внутри взорвалась целая граната из чистого серебра. Или плавился осколок настоящего солнца. Он ощущал, что почти не контролирует себя, и, увы, вовсе не от гнева. Как дать выход этому-то чувству, он прекрасно знал. Но что делать с той страстью, которую будила в нем своенравная черноглазая ликанка? Приемная мать-охотница все рассказала юному Квинту о его происхождении, предназначении и долге. И, как могла, показала ему, что такое любовь. Но то самопожертвование, которому она его научила, никак не годилось для Дикой. Облаченную в эту форму любовь она напрочь отвергала. Как и все его попытки решить все за нее, прогнать, и так защитить. Пятый Непобежденный решительно не знал, как ему быть?       Наклонившись, он набрал полную пригоршню снега и умыл им лицо. Возможная радиация в осадках его тоже не пугала. Вытерев острые узорчатые скулы рукавом шинели, Квинт направился туда, куда минут десять назад проследовали две пары легких шагов.       Колокольчик над входом брякнул, когда он толкнул дверь в маленькое кафе. Датч сидела прямо на столе, болтая ногами, Дикая колдовала за стойкой. Они разом смолкли и потянулись к оружию, но тут же расслабились, разглядев вошедшего. — За ошейником бегал? — съехидничала ликанка. — Ну, теперь уговори луну выползти из-за туч… или подожди с месяцок. — Датч… не могла бы ты? — спросил полукровка, кивнув на дверь. — Конечно, без проблем. Вам давно пора поговорить по душам, — спрыгивая со стола, произнесла девушка. — Надеюсь, вы тут не поубиваете друг друга? Впрочем, господи, разве я смогу вам помешать?       Сделав большие и многозначительные глаза, программистка покинула кафе. Добравшись до номера, в котором Эф уже отключился на жесткой, отсыревшей кровати, согретый струящимся от радиатора теплом, Датч заперла за собой двери и скользнула в крохотную ванную, из которой доносился приглушенный шум льющейся воды. Обнаженный крысолов намыливал голову, мурлыча под нос какую-то песенку. Он вздрогнул было при ее появлении, но тут же улыбнулся, а рука замерла на полпути к оружию. Датч молчком начала стаскивать с себя одежду. — Вода еле теплая, ты замерзнешь, — предупредил он, когда девушка шагнула к нему под душ. Но она сходу заткнула ему рот поцелуем. — М-м-м… с чего вдруг? — промурчал он котярой, на секунду оторвавшись от ее губ. — Не хочу ждать еще тысячу лет. У меня этого времени нет, — пояснила она, прижимаясь к нему всем гибким, стройным телом.       Дикая вернулась к своему занятию, помешивая начинающее закипать варево и делая вид, что присутствие полукровки ее нимало не волнует. Постояв немного среди яркой пластиковой мебели, Квинлан двинулся к ней. Подошел почти вплотную. Стянул перчатку с руки, помедлил секунду, и потянулся к глянцевым завиткам над остреньким ухом. Коснулся осторожно. — Зачем ты их остригла? — спросил глухо. — Твои волосы прекрасны. — Ах, Ловац, если б у тебя были хотя бы брови, ты бы догадался, что промыть мою копну в лесу под елкой из кружки — не такая простая задача, — не промедлив и секунды, парировала Дикая. Ох уж эта ее восхитительная способность не лазить за словом в карман! — Сребренка, значит… — произнес он безо всякой связи с прошлым вопросом, пропуская следующую прядь сквозь пальцы — такую шелковую на ощупь. Жало выскользнуло из рта и повторило это движение, замерев с раскрытыми, дрожащими шипами над нежной кожей длинной шеи. Ликанка глянула искоса и улыбнулась насмешливо. — Проголодался? Перебьешься. Хватит с тебя кроличьей крови.       Жало скользнуло назад, складываясь, как хищный цветок. — Тысяча лет, а я такой чести не удостоился, — произнес полукровка как можно спокойнее. Ее запах и ритм сердца сводили его с ума. — Да ты особо и не настаивал, если мне память не изменяет, — фыркнула ликанка по-волчьи, отложила ложку и развернулась к мужчине лицом. — Ну, спросил разок, а я тогда, может быть, не в настроении знакомиться была? Как раз с прошлым порвать хотела. Стереть прежнюю себя. И вообще… Мне это твое Fera* понравилось очень. Это я уже потом вычитала, что это слово значит. Когда читать научилась.       Пока Квинлан пытался понять, дурачит она его, или говорит серьезно, ликанка помолчала и вдруг добавила совсем другим тоном, негромко и печально: — Ты же сделал меня такой, какая я есть, Квинт… Даже в большей степени, чем тот ликан, что укусил мою мать. Ты дал мне знания и умения. Дал мне имя. Ну какая я к черту Сребренка? Я — Дикая.       Ее большие глаза мерцали темно-вишневым в полумраке, словно силясь заглянуть полустригою в самую душу. — Жаль, что ты больше не слушаешь меня, маленькая дикарка… — ответил он, пораженный ее словами. — Но и ты меня не слышишь, Квинтус Инвиктус, — парировала она. — Ты знаешь, как я стала оборотнем… Но не знаешь, как стала женщиной. Жирный хозяин таверны, в которую меня, сироту-побродяжку, из милости пустили поработать судомойкой, взял меня силой. Мне было четырнадцать. Вполне взрослая девка по тем временам, хах… Силенок у меня тогда было еще маловато. А вот волчонком я была уже вполне зубастым… Я отхватила все его хозяйство в первое же полнолуние. И стала караулить, когда же этот евнух перекинется? А он не перекидывался. Так я поняла, что не заразна. А выкидыш поставил точку на возможности стать матерью. И слава богу… родить смертного — что может быть страшнее? Смотреть, как твое дитя старится и умирает… С меня хватило любимого.       Квинлан родился в жестокие времена и побывал во многих военных походах, чтобы повидать всякого из того, что мужчины делают с женщинами против их воли, но неожиданная откровенность ликанки сжала его сердце новым приступом боли. — Ты — все, что у меня есть, Ловац, во всем этом агонизирующем мире. Ты мой друг, отец, наставник, любовник… мое дитя. Жаль, что я не нужна тебе ни в каком качестве, — закончила она. — Это не так, — с жаром возразил он, решаясь наконец произнести то, что клокотало в нем уже полторы сотни лет. — Ты бесконечно дорога мне, Сребренка Вукич… Фера.       Квинлан провел тяжелой ладонью, мозолистой от меча, по ее шелковым локонам, коснулся нежной щеки, на которой только его острый взор и мог разглядеть следы заработанных за тысячелетнюю жизнь шрамов. Прозрачные глаза полукровки смотрели на девушку так, словно хотели впитать навеки каждый завиток волос, каждый миллиметр кожи, каждую крохотную родинку. — Именно поэтому я и пытаюсь уберечь тебя от Хозяина. Пообещай мне… поклянись не делать ничего, не посоветовавшись со мной. — Обещай, что не умрешь, — потребовала она в ответ, наивно и капризно, точно маленькая девочка, и ее пухлые губы задрожали, а на глазах выступили слезы.       Но пообещать друг другу эти совершенно невозможные вещи бессмертные голубки не успели. Колокольчик снова брякнул… однако к их вящему изумлению, на пороге кафешки возникла вовсе не озабоченная потенциальным смертоубийством Датч, не крысолов и не доктор Гудвэзэр. Стряхивая со старомодной шляпки налипший снег, там стояла пожилая дама в давно вышедшем из моды теплом пальто с меховым воротником. — Ну и погодка, — произнесла она низким, бесполым каким-то голосом, и уставилась на полукровок цепкими красными глазками. *Fera - дикая (лат.)