Продолжение банкета, или Страусиная политика в действии

Зимнепраздник в этом году порадовал хорошей погодой и настоящим снегом — мягким, пушистым, медленно опускающимся с пока еще черного неба (ничего, позже эту черноту расцветят сотни фейерверков) и щекотно тающим на носу: Бай ловил его открытым ртом, но иногда промахивался. Когда снежинки залетали в нос, он фыркал, тряс головой и улыбался. Впрочем, улыбался он и без снежинок. Привычка. Вот вроде бы — кто его может видеть здесь и сейчас, на открытой, засыпанной снегом веранде, когда все нормальные люди танцуют или обмениваются сплетнями за бокальчиком чего-нибудь покрепче вишневого сока? Можно было бы не притворяться, не думать, как выглядишь со стороны, а просто стоять и смотреть, как падает снег. Но — привычка. Впрочем, не такая уж и бесполезная — Бай посторонился, пропуская смеющуюся заснеженную парочку, что, держась за руки и хохоча, взбежала по ступенькам, спеша вернуться в свет и тепло из мрака и холода. Нарушители порядков и общепринятых правил есть всегда, тебе ли этого не знать? Судя по тому, с какой осторожной нежностью офицер помог своей спутнице отряхнуть накидку и волосы, она ему не сестра. Улыбка Бая стала чуть шире. Мраморные перила казались выточенными из молочного льда и такими же скользкими, а жидкость в широком бокале — почти черной. Облокотившись о ледяную полированную гладкость, Бай смотрел, как тают снежинки в бренди. Если снежинка была большая, на какой-то неуловимо короткий миг она успевала стать розовой, прежде чем раствориться без следа. Или так просто казалось в неверном разноцветном сиянии, падавшем из окон бального зала. Снежинки таяли и в волосах, пробираясь знобкими холодными каплями за шиворот. Это хорошо. Он уже почти замерз. Бай снова запрокинул голову и зажмурился, улыбаясь. Снег холодил лоб и таял на губах. Когда он только вышел из невыносимо душного зала, холодные поцелуи зимы были контрастно-приятны. Сейчас улыбаться от леденящих влажных прикосновений уже не хотелось, но… привычка. Ничего. Еще немножко постоять под белым снегом у белого мрамора, так, для гарантии. Бай не мальчик из старой сказки, ему вовсе не нужно складывать слово «вечность» из льдинок, чтобы насквозь промерзнуть — достаточно просто еще немного тут постоять, опираясь ладонями о молочный лед парапета. Еще немного подышать этим снегом и этой черно-белой праздничной ночью, улыбаясь и глядя, как тают снежинки в бренди. Скоро он совсем замерзнет и можно будет спокойно вернуться туда, где огни и гирлянды, и музыка, и танцы, и смех, и свежие сплетни, и много людей (слишком много! ровно на одного больше, чем надо), и так душно, что почти невозможно дышать… И даже как-то немного странно, что больше никто этого не замечает. *** Бай буквально повис на перилах веранды в небрежно-развязной позе, запрокинув голову и попинывая нападавший снег модным остроносым ботинком. То ли что-то разглядывал на верхних этажах замка, то ли просто пытался слегка протрезветь на холодке. Кажется, скалился своей обычной ехидно-нагловатой улыбочкой, но из бокового окна видно было плохо. Впрочем, Бай всегда скалится. Тут к гадалке ходить незачем. Недопитый бокал стоял рядом с его локтем. Ну да, конечно, чтобы Бай — да без бокала? Шутить изволите. Лиловый костюм в сочетании с лимонным шейным платком резали глаз даже в полумраке заснеженного зимнего сада. Надо было быть Баем, чтобы на себя такое нацепить не под угрозой расстрела! Бай передернул плечами — то ли снег сбрасывал, то ли почувствовал неприязненный айвеновский взгляд. Повернул голову. И Айвен резко отшагнул в сторону, прячась за штору, словно пойманный на чем-то предосудительном. Хотя чушь, конечно. Ну что такого в том, что человек просто смотрит в окно? Тем более если там действительно есть на что посмотреть: заснеженный императорский сад стал похож на сказочную открытку, голые деревья больше не выглядят жалко, да и не голые они уже, все обвешанные белыми и словно светящимися пушистыми гроздьями и гирляндами как праздничной иллюминации, так и настоящего снега. Ажурное белое кружево, смотреть и смотреть и восхищаться молча. Просто в окно, просто на мягкое мерцание и падающий снег, ничего более. И совершенно не важно, кто там, под этим снегом. Даже если там червяком на сковородке выделывается тот, с кем давно уже надо бы серьезно поговорить. Взрослые же мужики, в конце-то концов! Сколько же можно крутить эти малышовские обидки в песочнице вокруг неподеленного совочка или шарахаться друг от друга, словно истеричные гимназистки?! Ну случилось по пьяни и глупости, ну с кем не бывает, перетерли и забыли, как взрослые люди. Никто не пострадал. Виноватых нет (вернее, виноваты оба, но это как раз и значит, что виноватых нет), простили, забыли, живем дальше. Все нормально. Проехали. Мало ли каких глупостей по пьяни можно натворить (или даже наговорить, что иногда куда хуже), это же не повод вести себя потом как последний… Это — не повод, да. А вот если Бай тогда все-таки слышал… Айвен шел вдоль накрытого стола, разглядывая именные таблички. Значит, тем более надо поговорить и все выяснить. И во всем разобраться. Объяснить. Извиниться, если уж на то пошло. Два умных человека не могут не договориться, это только дураки вечно спорят, а они же умные оба и, значит, не могут не понять друг друга. Надо только спокойно поговорить. Как и положено двум взрослым мужчинам. Разработать какие-то новые правила, если старых окажется недостаточно. Но в первую очередь — просто поговорить. Без этого никак. И, похоже, Айвен уже готов пойти на почти государственное преступление, чтобы обеспечить им такую простую вроде бы возможность. Да что там готов — у него просто нет иного выхода. А что поделать, если иначе никак не получается? Ни разу за шесть месяцев! Кто бы мог подумать, что вездесущий и надоедливый Бай, Бай, от которого вечно никуда не удавалось спрятаться — все равно ведь найдет и припрется в самое неудобное время! — может вдруг оказаться таким… ускользающим? Тоже мне, выискался неуловимый Джо, которого и не ловят-то только потому, что он и нафиг никому не сдался! Нет, пересекаться-то они, конечно, пересекались, мир тесный, прослойка тонкая: то один общий знакомый или родственник прием забацает по случаю совершеннолетия любимой кошки или какому иному не менее важному поводу, то другой. И не почтить нельзя, ибо это может быть расценено как публичный жест и проявление неуважения. Ну а Бай на таких сборищах, можно сказать, прописался давно и надежно, так что пересекались, да, как не пересекаться. И даже здоровались, любезно и вежливо, они же цивилизованные люди, а не дикие форы периода Изоляции. Обменивались улыбками и ничего не значащими фразами. Только вот поговорить — нормально поговорить, не в толпе и не о незначимых пустяках — за все полгода так и не получилось. Ни разу. А это не дело, в конце-то концов. Раздражает. Чего бы себе там этот зараза ни думал, Айвен не готов бегать от него всю оставшуюся жизнь, как полный придурок. И самому Баю тоже не намерен позволить продолжать в том же духе до бесконечности. Его, Айвена, терпение имеет предел. У него тоже есть гордость и нервы, и нечего его выставлять перед всеми каким-то маньяком и шарахаться, как... Короче, шарахаться. Ну то есть со стороны вроде бы как не особо и заметно, Бай все-таки хоть и зараза и гаденыш тот еще, но гаденыш умный и изворотливый. Его поведение выглядит вызывающим только тогда, когда ему самому это зачем-то надо, но ведь Айвен-то, вопреки расхожему убеждению, тоже не так чтоб совсем уж дурак. И не мог не заметить, что стоит ему появиться в той компании, где уже был до этого Бай, — и через некоторое время у Бая вдруг обнаруживаются срочные дела где-нибудь совершенно в другом месте. Или же он просто исчезает по-бетански, незаметно и безо всяких объяснений. Ну это же Бай, все давно привыкли к подобному его поведению — наверное, подошла его очередь платить за выпивку, вот он и свалил, он же всегда так и делает. При этом он вежлив, улыбчив и невозмутим и ехиден не более, чем со всеми прочими (а может быть, даже и менее, и это почему-то бесит еще больше). «О, Айвен, какие люди, привет, как дела…» Рассеянная улыбка, взгляд мимо, и тон такой, что любому понятно — плевать он хотел на твои дела с самой высокой башни, он и ответа не ждет, уже отвернулся другого знакомого приветствовать. Приличия соблюдены, ты ведь вроде бы этого и хотел… Вот ведь мерзкий гаденыш! Мерзкий, наглый, ехидный. Привыкший вваливаться без звонка: «Какие звонки, Айвен? Зачем? Чтобы ты смог вовремя удрать?» — и устраиваться на айвеновском диване как у себя дома: «Да-да. Айвен, и еще подушечку, пожалуйста, будь так добр». Если бы Айвену кто год назад сказал, что он будет скучать по всем этим хамским, чисто баевским штучкам — он бы пальцем у виска покрутил. Как может не хватать того, кто вечно с тобой спорит да к тому же еще постоянно втягивает тебя в свои сомнительные авантюры и отбирает твой кофе?! Больше не отбирает. За полгода — ни разу. Может быть — все-таки слышал? Да нет, не мог он тогда ничего слышать! Мерзко тогда получилось, самому противно, мерзко и глупо. И хотелось бы вернуть и переиграть, да только вот, как говорят на Бете, «съесть свои слова невозможно». Это было давно, в самом начале еще всего этого затяжного идиотизма. Айвен тогда так и не смог сразу сам начать трепаться — да что там, просто струсил, давайте уж называть вещи своими именами! Малодушно решил пойти на компромисс с собственной совестью и отдать инициативу в чужие руки. Если, мол, Бай сам начнет — ну, значит, и у Айвена совесть чиста, он давно готов и мало этому засранцу не покажется. И ждал — подходящего случая и намеков. А намеков все не было. И Бай так ни разу и не пришел за вот уже две недели с извинениями (или за извинениями, да какая, в сущности, разница?! Главное — не пришел…). Необходимость постоянно держать морду кирпичом и быть готовым выдать тщательно отрепетированное недоумение дико выматывала, и в конце концов Айвен не выдержал. У Форбреттенов, кажется. Да, точно. Сейчас уже и не вспомнить, по какому поводу там была вечеринка и почему он счел необходимым на ней присутствовать. Лучше бы дома сидел. Все полезнее. Потом-то он понял, что ошибся и никакого намека в словах Рене тогда не было и в помине, просто показалось, потому что слишком долго ждал и был уверен, что вот-вот, слишком боялся не успеть отреагировать правильно. Ну и успел. Отреагировал. Небрежненько так, со снисходительным презрением, как готовился, выдал тщательно отрепетированный экспромтик про сидорову козу. То есть форратьеровскую. Идиот. Какого свалял дурака, он понял еще на середине фразы. По все более округляющимся глазам самого вроде как бы намекавшего Рене и совершенно ошарашенному лицу Формонкрифа — если уж даже такой сплетник не в курсе, значит, сплетни и не было вовсе. Этот засранец Бай по каким-то одному ему ведомым причинам ничего никому не сказал, и Айвен, получается, сам дурак, потому что слово не воробей и его невозможно сожрать обратно. Вот же черт… Пришлось быстро сводить все к якобы шутке — «Ну это так, конечно, чисто теоретически!» И они вроде как даже смеялись и говорили, что шутка весьма удалась. А он гадал — поверили? Или только сделали вид? И злился на себя за длинный язык, а еще больше — на Бая. За то, что тот так и не пришел на поговорить и тем самым буквально вынудил Айвена наделать глупостей… А потом Айвен повернул голову. И увидел Бая. То ли только что подошедшего, то ли уже давно стоявшего рядом. И на какую-то чудовищно долгую долю секунды показалось именно так — Бай давно уже тут стоит и слушает, может быть, с самого начала, что-то мелькнуло такое в его вечной кривоватой ухмылке. Конечно же, это было не так. Ничего Бай тогда не услышал. Иначе он бы Айвена размазал по интерьеру с пейзажем — прямо там на месте и размазал бы. Так, как умел только он: умно, язвительно и наповал, ему для подобного вовсе не требовалось долго готовиться и репетировать перед зеркалом. Нет, потом-то ему наверняка донесли эту шуточку. Но — потом. И можно было частично списать на искажение и утрирование при передаче. Каждый сплетник добавляет в сплетню капельку собственного яда, и Баю ли этого не знать. Наверное, он так и подумал. И ничего тогда не слышал сам. Иначе хоть как-то отреагировал бы, а не вел бы себя как ни в чем не бывало. И не был бы весь вечер таким же, как и всегда — наглым, ехидным, развязным и пошлым пронырой. То есть самим собою. Ничего он не слышал. Точка. Потому что если он слышал ту невыносимо злобную глупость, собственными ушами и без возможности иных трактовок, — он никогда не простит… Да где же эта чертова табличка? Снова Форратьер — и опять не тот. Спокойно, спокойно, беспокоиться уже поздно, а нервничать рано. До начала ужина уйма времени, слуги уже ушли, и никто сюда не войдет, сюда и Айвен-то не должен был заходить. Черт бы побрал этих Форратьеров, вот еще целая кучка, и все не те! А главное — в их размещении по столам если и есть какая-то система, то Айвен ее постичь не в силах. Ничего. Времени много, он все успеет. И найти, и… Поменять таблички местами. Вернее, только одну табличку. В особняке Форкосиганов получилось — чем замок Форхартунг хуже? А о том, что тогда дело в конце концов обернулось не так чтобы очень и они все крепко влипли, лучше не вспоминать, сейчас-то все совсем по-другому, он не Майлз. Он не собирается брать Бая штурмом или в осаду, ни в коем случае. Ему нужно просто иметь возможность… что? Извиниться? Глупо звучит, но, наверное, все-таки да. Объяснить, что Бай все не так понял, что они взрослые люди, что дружба штука куда более ценная, чем разные глупости, и глупо ее вот так по-глупому… О, наконец-то! Вот и Айвен Ксав, надо было сразу искать цвета Форпатрилов, их раз-два и обчелся. Слева кто-то из министерства, его лучше не трогать, а справа… Айвен моргнул. Перечитал снова. И снова. Не веря своим глазам, но все-таки… Вряд ли император собственноручно распределяет места на своих приемах, для этого у него существует целая армия подхалимов разных мастей, но некую часть близких друзей или политически важных знакомств он все-таки отслеживает, и Айвен льстил себя надеждой, что таки входит в первую группу. Однако если это так… Грег! Какого черта?! — О. Какие люди. С некоторым трудом подавив инстинктивное желание немедленно нырнуть под стол, Айвен медленно поднял голову. — И тебе добрый вечер… Бай. — Уже здоровались. Айвен. До чего же в нем все выбешивает — начиная от манеры появляться неожиданно и там, где ты меньше всего этого ждешь, и до вот этой мерзкой снисходительной ухмылочки. — Что ты тут делаешь? — Вообще-то я как раз собирался спросить об этом тебя, Айвен. — Мерзкая ухмылочка становится шире, Бай отрывается от притолоки, которую до этого подпирал, делает изящно-небрежную отмашку кистью левой руки (в правой традиционный бокал, ну да, куда же Бай без бокала). — И, как мне кажется, имею на это куда больше как прав, так и оснований, ибо излишнее любопытство, как ты наверняка знаешь, мой дорогой кузен, есть ни что иное, как одна из разновидностей непристойности, а непристойность в любых ее разновидностях — и тут ты опять-таки не сможешь со мной не согласиться — куда более присуща мне, чем такому достойному представителю не менее достойного… И ведь он так может часами! Вот же зараза. — Ты в курсе, что нас посадили рядом? — Айвен сказал это лишь для того, чтобы хотя бы на секунду сбить наглую самодовольную усмешечку с наглой самодовольной рожи. Не получилось. — Ну на-а-адо же, какая неожиданность. Показалось? — Ты знал? — А должен был? Вот теперь точно не показалось — в голосе откровенная издевка. Он что — не верит? Он что, вообразил, будто Айвен сам… Да что он вообще себе позволяет?! — Эй! Ты это на что намекаешь?! Айвен собирался еще много чего сказать — только вот говорить больше некому. Здешние двери бесшумны. И закрыты. Уже. Открытым остался только вопрос — а зачем, собственно, сюда заходил сам Бай? *** Форратьеры! Вечно от них одни неприятности приличным людям. Вот по какой такой, спрашивается, чисто форратьеровской причине этот засранец никому ничего не сказал? А Айвену теперь мучиться, гадать, чего этот гад задумал и когда и каким паскудным боком его задумка Айвену выйдет! Голову, понимаешь, ломай... А может быть, все совсем и не так… И Айвену опять повезло. И можно надеяться на спасительное амнезирующее воздействие кленовой медовухи на мозг отдельно взятых Форратьеров. Вдруг случилось чудо и Бай действительно был слишком пьян и ничего никому не сказал просто потому, что ничего и не помнит? Странно. Почему-то эта мысль совершенно не приносит облегчения. Скорее наоборот, раздражает чуть ли не до бешенства. Я-то все помню — так какого черта не помнишь ты?! ***