Продолжение банкета, или Страусиная политика в действии

Это вышло случайно. Случайно и глупо. А также скользко, липко, смешно… — Айвен, кончай! — Обзатльн. Тльк псле вс! Глупая шутка, истрепанная до полного обессмысливания. Чтобы она показалась забавной (причем обоим, причем настолько, что трудно удержаться на ногах и приходится цепляться друг за дружку), одного бренди недостаточно. Нужна еще кленовая медовуха. Много. Литров пять. Или даже шесть. Сколько там ее было, в нарочито грубом сувенирном бочонке, что Майлз подарил еще прошлой осенью? Этакий знак уважения от его обожаемых горцев. Бочонок попался им на глаза как раз тогда, когда опустела бутылка элитного бренди. Было весело и хотелось продолжения банкета, а потому идея отдать дань народным традициям показалась удачной и даже в чем-то патриотичной. И, конечно же, очень забавной. — Ты видшь здсь станки? — Не-а! От смеха трудно дышать. — И я! Прозт! Конечно, они не всю ее выпили. В этом-то и была проблема. Хотя поначалу и она показалась забавной… — Айвен! Ты косорукий ублюдок! Почему-то это тоже ужасно смешно. И Бай так смешно злится по поводу испорченной рубашки — которую, конечно же, наверняка разъест этой отравой точно так же, как у некоторых придурков уже разъело мозги. И собственный парадный мундир, воняющий спиртом и кленовым сиропом и пропитанный ими настолько, что больше похож на коржи для праздничного торта. Липко, клейко, мокро. И смешно. Очень. — Не бойсь. Мжно выжать. Или высосать. С рукавов капает. Нельзя же позволить пропасть столь ценной штуке, правда? Это не патриотично. Все вышло совершенно случайно. Наверное, потому, что в душевой было тесно, а Бай не собирался уступать ему первенство и продолжал пихаться, ругаться и хихикать, и был он скользким и липким, и губы его были так близко, и пахли кленовым сиропом, и было невозможно отделаться от воспоминания о той его фразе, ну, про то, что он чувствует себя девушкой, и… ну это же Бай! Все знают, кто он такой. Что он такое… Наверное, все дело было именно в той фразе, а не в бренди и даже не в медовухе. Она засела занозой, щекотала изнутри, беспокоила, требовала что-нибудь сделать, попытаться, проверить, предложить, самому испытать: как это... Не всерьез, конечно, ты же совсем не такой, в отличие от, но… ему-то ведь как раз все равно, правда? Так почему бы тогда не попробовать? И это вовсе не сделает тебя не мужчиной, что за глупость! Тот же дядя Эйрел по молодости лихо зажигал на этой поляне, до сих пор легенды ходят. Чем ты хуже? Не попробуешь — не узнаешь. К тому же ты не всерьез. А Бай не откажет, ему-то ведь все равно, все же знают… А потом они целовались. Прямо под душем, хихикая и задыхаясь. И конечно же, не всерьез. И вода попадала в нос и в уши, и это тоже было смешно и щекотно. И Бай поначалу уворачивался и сопротивлялся, пытался вырваться и хватал Айвена за руки и даже ругался, но тоже как-то не так чтобы очень всерьез. Ну сами подумайте, как можно всерьез расценить требование «кончать страшно и немедленно»? А потом он и вовсе прекратил, даже так, даже вроде бы в шутку. А потом… А потом Айвену было плохо. Уже не в душе — на диване, он даже не запомнил толком, как они туда перебрались. Как-то просто и естественно, словно так оно с самого начала и подразумевалось. И они долго вертелись, голые и скользкие после душа, и поначалу это тоже было смешно. А потом — не очень. И чем дальше — тем больше не смешно. И была черная зависть по нарастающей — до перехваченного горла, до темноты в глазах, до болезненных сухих спазмов внизу живота, не приносящих ни малейшего облегчения, а только еще сильнее скручивающих в узел внутренности. Потому что у Бая все получилось. Причем дважды! А Айвен словил самый настоящий сухостой, мучительный и позорный, и это самое «обязательно, но только после вас!» не получалось никак, хоть тресни, хоть разорвись, хоть вой, хоть на стенку лезь, никак, никак, никак, и было больно, горячо и тошно до слез, и стыдно, и уже совсем не смешно. И боль нарастала, а разрядки все не было, и Бай гладил его и удерживал, успокаивая и уговаривая, что тише, тише, сейчас все будет хорошо, но хорошо не было… А потом Бай сделал… что-то. И все случилось — почти сразу же. Мгновенно, невыносимо долго, пронзительно, остро и ярко настолько, что Айвен чуть не потерял сознание, да что там, кажется, даже и потерял, во всяком случае себя так потерял точно, перестав соображать: кто он, что он и где, полностью растворившись в судорогах почти нестерпимого наслаждения, и длилось это целую вечность… Айвен судорожно вздохнул, передернув плечами. Даже сейчас, даже от одного только воспоминания, а все равно кожу стянуло щекотными мурашками и от кончиков пальцев до самого горла прокатилась волна теплой дрожи, ничего общего не имеющая с тошнотой. Даже если бы мозг Айвена и сумел каким-то чудом забыть — тело слишком хорошо помнило, как ему было вчера. Хорошо было. Слишком. Впрочем, сам Айвен помнил тоже. А еще он отлично помнил, как потом рыдал у Бая на плече, заливая того слезами и соплями. И ладно бы если бы только рыдал, ну мало ли на что пробьет по пьяни да от облегчения? Если бы. Он ведь совсем расклеился. Обслюнявил всего. Лез с признаниями идиотскими. Клялся в вечной любви. Раз пять, кажется. Или даже шесть… Наверное, к тому моменту медовуха окончательно разъела его мозги, иначе чем объяснить такое позорище? *** Айвен прошел на кухню, морщась от отвращения при каждом шаге: пол был липким, подошвы приходилось каждый раз отдирать с неприятным влажным треском. Как лишнее напоминание о том, о чем хотелось бы понадежнее и с концами забыть. Есть не хотелось, при одной мысли о кофе снова начало тошнить. Достав из холодильника воду и яблочный сок, он плеснул последнего на два пальца в литровую пивную кружку, долил минералкой. Сел к столу, поморщился: тот тоже был липким. Не забыть позвонить в службу уборки и договориться на завтра, не жить же в этом свинарнике еще четыре дня до плановой еженедельной. Надо смотреть правде в глаза: забыть не получится. Не дадут. Для Бая его скандальная репутация — предмет особой гордости, а тут такой трофей. Лишняя зарубка на приклад. И какая зарубка! Можно сказать, украшение послужного списка: подвесить к своему поясу скальп еще и Форпатрила, такое дорогого стоит. Бай обожает хвастаться, он не удержится, даже пытаться не будет. Он не поймет, что в этом такого, ему это все даже может показаться забавным. Одно слово — Форратьер! Кружка была тяжелой, держать пришлось обеими руками. Чуть подкисленная вода со слабым запахом яблок, пузырьки пощипывают язык. Приятный коктейль. Куда приятнее, чем… Ладно, проехали. Как теперь людям в глаза смотреть, после такого… Как теперь тому же Баю смотреть в его бесстыжие зенки, когда он припрется за своим утренним кофе? А он ведь припрется, зараза наглая и бессовестная, не упустит возможности лишний раз поиздеваться, и так ведь постоянно притаскивается, чуть ли не по два раза на неделе, скотина, на работу из-за него опаздывай… Айвен поднял кружку выше, прижался лбом к холодному стеклу. Один на один, утром за кофе — это еще полбеды, это еще как-то можно перетерпеть и свести к шутке. Хуже, если столкнуться придется на публике. А ведь придется. Мир тесен, прослойка тонкая. Приемы, балы, празднования той или иной хрени, на которых ты быть обязан по долгу фора, и неважно, насколько оно тебе поперек горла. И Бай. Вездесущий и непременный Бай. Который при куче свидетелей вполне может позволить себе… А он наверняка таки позволит, это же Бай. Конечно, ему вряд ли поверят. Это же Бай! Но слухи. Взгляды. Усмешечки… Этого нельзя допустить. Ни в коем случае. А значит? Значит, выхода нет, ни малейшего, мать его, выхода, и остается лишь застрелиться из плазмотрона по старой доброй форской традиции, смыв своей форской, мать ее, кровью невыносимое унижение и позор, или… Или — что? Или опередить. И сместить акценты. Если безобразие нет никакой возможности предотвратить или хотя бы прекратить — его следует возглавить. Выдать свою версию — и выдать ее первым. Какое унижение? О чем вы? Все было совсем не так. Форратьер напился и ничего толком не помнит, как всегда, вы же знаете всю их семейку, чего от них еще ждать? И Айвена вы тоже знаете. Репутация — великое дело, Айвен столько лет на нее работал, должна же она на него поработать, в конце-то концов! Бай просто немножко попутал, кто на самом деле кого поимел. Айвен — он ведь герой, сильный и духом, и телом, он любую девицу на раз-два того-этого. Нет девицы — сгодится коза, ну и Форратьер подойдет, на самый худой конец, если нет даже козы… Вот так. Только так — и никак иначе. Прорепетировать перед зеркалом. Много раз, непринужденно, чтобы от зубов отскакивало, чтобы все поверили, чтобы и самому поверить. Главное — убедить самого себя, и тогда остальных убедить будет проще. Больно? Противно? Тошнит? Ничего. Это пройдет. Главное, повторять как можно чаще и как можно больше и помнить намертво, ни на секунду не сомневаясь. И все будет в порядке. Как раньше. Как привык. Человек ко всему привыкает… ***