Глава 2.
7 марта 2020 г. в 22:06
Она не собиралась ничего объяснять Майкрофту, хотя они оба отчетливо понимали, что вопрос остался повисшим в воздухе и нуждался в ответе. Но у неё его не было.
Мелинда стояла у открытой двери в вагон, электронные часы на табло над ней отсчитывали последние минуты до отправления. Ровная линия проходила по краю платформы там, где заканчивался навес дебаркадера и белым рыхлым ковром ложился снег. Тот валил густым, непроглядным потоком. В нём таяли колеи и линии выстроившихся вдоль путей зданий. Холмс всматривалась в размытый горизонт и курила.
Дотянуться до Мориарти ей всё никак не удавалось. Он увиливал, оставляя ей редкие, доводящие до бессильного бешенства следы многодневной давности. Она была там же, где обнаружила себя ещё в октябре — в пустоте полнейшего незнания. И именно этим она была занята, только это было по-настоящему важным делом, а не та ерунда, отвлечения на которую требовал Майкрофт.
Впрочем, она послушалась. Альтернатива такому выбору была для неё крайне неприемлемой.
Докурив, она затушила сигарету о металлический, заляпанный подтеками выплеснувшегося из выброшенных стаканчиков кофе, ободок урны, бросила в неё окурок и вернулась в поезд.
Джон Ватсон занял место у окна и, недовольно поджав губы и стиснув челюсти так сильно, что под кожей рельефно проступили желваки, а на шее вздыбились напряженные жилы, выглядывал наружу. Холмс упала в кресло рядом с ним, сползла на сидении и подмостила под затылок мягкой подушкой собственный капюшон. Ватсон был нужен ей в этой поездке, преимущественно потому что Майкрофту почему-то казалось, что тот — достаточная мера контроля над ней. И не будь с ней Джона, брат прислал бы вместо него кого-то более внимательного и дотошного, которого обвести без труда, как она делала это с Ватсоном всё это время, не удалось бы.
Они оба — и Джон, и Майкрофт, что несколько огорчало Мелинду — видели только внешнюю сторону ширмы. Джону не хватало наблюдательности, внимательности и логики; Майкрофту — знания того, что она была ненавистным ему безликим Шерлоком. А в чистом остатке это означало, что они не были способны увидеть сути. И если с Ватсоном никаких проблем не возникало, то достижение компромисса с братом было непростой задачей. Потому экспрессом в 11:31 из Лондона уезжал не только нарочито ярко демонстрирующий своё возмущение Джон Ватсон, но и вынужденная уступить Мелинда.
Её злила необходимость притупить свою концентрацию, рассеять фокус своего внимания, банально впустую потратить время. Майкрофту могло казаться, что она впадала в уныние, и её мозгу требовалась встряска — лучшей, чем новое расследование, для неё не существовало с юности. Но на самом деле она лишь экспериментировала, ведь абсолютно очевидным было то, что её прежние методы против Мориарти были бездейственными.
Такого раньше не было — она не оказывалась в тупике настолько безысходном и тёмном без малейшего представления о том, в каком направлении находился из него выход. Как не было и подобной угрозы. И сейчас порой в минуты усталой или искусственной приглушенности разума, в редкие едва высекающие искру и мгновенно подавляемые моменты отчаяния Мелинда поддавала сомнению реальность Мориарти. Может, это был целый конгломерат? Может, плод её воображения? Но это, безусловно, было трусостью — пытаться найти объяснение тому, чего не могла понять, вместо того, чтобы, черт побери, понять это.
В детстве у них с Майкрофтом была игра, суть которой состояла в придумывании загадок наибольшей достижимой сложности и нахождении отгадок. Она велась будто нескончаемый спарринг годами, пока условия не стали граничить с уголовной ответственностью. Расследование реальных преступлений стало естественной метаморфозой той забавы.
Однажды Майкрофт рассказал Мэл об ограблении банка, и сообщённые им детали изображали картину настолько нескладную и не поддающуюся тогдашней логике Холмс, что она сгоряча обозвала брата ленивым фантазёром. Условия задачи, которая показалось ей тогда предельно сложной к решению, она предпочла посчитать изначально составленными халатно и неверно, не имеющими изначально заложенного в них ответа. И именно в тот вечер Майкрофт раздраженно выпалил:
— Какая трусость! Объяснять подобным образом то, что не можешь понять. Вместо того, чтобы — черт побери! — понять это.
Отец строго окликнул его по имени за это ругательство — в присутствии матери он всегда вёл себя значительно строже, чем был на самом деле, а затем подмигнул Мелинде.
— Но это правда, дорогая, — сказал он. — Это случилось в далёком 1890-м.
Прошло два десятилетия, а Холмс всё так же — пусть никогда не собиралась признаваться в этом брату — пользовалась его словами как якорем, если её начинало сносить в опасные воды. Было и кое-что ещё, что оставалось неизменным, будь Мелинде одиннадцать или тридцать один, а Майкрофту — восемнадцать или почти сорок. Он мог быть возмутительно слепым касательно многих вещей, которые она видела кристально ясно, но её саму видел насквозь. И был с ней строг. Строже, чем когда-либо была даже мать.
А так, поскольку ответ не был найден, он намеревался заставить её работать упорнее.
***
Городок Честерфилд встретил их узкой заснеженной платформой, голыми деревьями, чёрными когтистыми силуэтами тянущимися к низкому серому небу, и несколькими разбросанными по холмам далёкими домиками. Из краснокирпичных дымоходов некоторых из них хрестоматийно поднимались клубы дыма.
В разительное отличие от Лондона снег под ногами не превращался в скользкие лужицы, а морозно поскрипывал. Джон потуже запахнул края куртки и спрятал руки в карманы, ещё хранящие тепло поезда. Выходя из него, он всё ещё не понимал, почему поддался и поехал, и уже не различал, как к этому относился.
Злость, кипевшая в нём, была преимущественно направлена на Майкрофта Холмса. Несколькими месяцами ранее он отчетливо дал ему понять, что не был заинтересован в предлагаемом сотрудничестве, не намеревался увольняться из больницы Святого Варфоломея в угоду нуждам Холмсов, и уж тем более не желал получать деньги за то, чтобы присматривать за Мелиндой. Но, если верить ей, — а не верить ей не было никаких причин — теперь у него имелся открытый без ведома Джона счёт с накапливавшейся там зарплатой. Полтора часа убаюкивающей перестуком колёс и монотонным звучанием приглушенных голосов других пассажиров поездки прошли для Ватсона как одно мгновенье упоительного планирования гневного разговора с Майкрофтом.
На Мелинду он не злился. Напротив, испытывал некоторого рода облегчение — впервые с возвращения на Бейкер-Стрит она проявляла настолько выразительные признаки жизни. Она шла немного впереди, спрятавшись в капюшон и тяжело повисшее с плеч пальто, удерживая на одной шлейке потертый рюкзак. Грубая подошва её ботинок оставляла выразительный след в снегу. В том, что она была здесь, Джон видел для неё только пользу. В том, что и сам был здесь, он не видел никакого вреда. В конечном итоге, рассмотреть на рентгеновском снимке перелом и наложить фиксирующую повязку могла и медсестра.
— Мисс Холмс? Доктор Ватсон? — обратился к ним невысокий седеющий мужчина, когда они поравнялись с ним, свернув к ведущим со станции ступеням. — Меня зовут Чарлз. Я отвезу вас.
В дорогой машине, приятно пахнущей кожей ухоженного салона, тихо и плавно едущей — будто парящей над дорогой, — в полном молчании они проехали густо теснящийся на центральной улице городок, свернули к выезду на шоссе, промчали по нему до следующего съезда, а затем по узкой, извилистой дороге добрались до места назначения. Дом, напротив которого остановился представительский автомобиль, остроугольным стеклянно-бетонным контрастом выделялся на фоне остальных виднеющихся с холма традиционных жилищ.
Ко входу — высокой металлической двери с очень длинной хромированной ручкой — вел расчищенный от снега своеобразный мостик. Он висел над неглубоким бассейном, вода на дне которого замерзла, заковав во льду несколько ржавых листков, и перечеркивал заснеженную клумбу, из которой уныло торчали гнутые ветви какого-то осыпавшегося куста. Крыша была ровной, с торчащими из неё несколькими антеннами. Стены — мозаика из бетона и больших черных плит, от двери к торцам окна тянулись узкой полоской стекла под самим сводом.
Когда Холмс и Ватсон прошли половину мостика, дверь открылась, и их встретила такая же немногословная и седеющая, как водитель, женщина. Чем-то похожая на миссис Хадсон, она поприветствовала их и провела в гостиную. Из огромных окон той открывался не потревоженный следами цивилизации вид на тающие в снежно-морозной дымке холмы и далекую череду вечнозеленого леса. На разноуровневом полу, ведущем ступеньками то вниз, к окнам, то наверх — к разлогому дивану, лежали узорчатые ковры. Они были единственным источником цвета во всей комнате. Всё остальное, включая остановившуюся у выставленных над аскетичным камином фотографий Мелинду, было монохромно серым. Линии были прямыми, пересекающимися под множеством ровных углов, режущими глаз. Казалось, вся обстановка была устроена так, чтобы вынуждать отворачиваться к виду за окном. Но и тот в такую погоду был уныло тусклым.
— Спасибо, что приехали, — проговорил сиплый мужской голос, и Джон обернулся. К ним вышел невысокий мужчина с ухоженной рыжеватой бородой и редеющими русыми волосами, высокий лоб плавно переходил в залысины, кожа имела розоватый оттенок. Рука, которую для пожатия хозяин дома протянул Ватсону, была небольшой.
— Уилл Таптон, — представился он. — Присаживайтесь.
— На территории Вашего гольф-клуба нашли труп? — проигнорировав приглашение, спросила Холмс. И Уилл Таптон, удивлённо округлив глаза, казалось, ещё немного покраснел.
— Простите?
— Ваша фамилия указана в названии элитного гольф-клуба на пути из Честерфилда сюда. Адвокатская фирма «Годфри и Нортон», к которой Вы обратились, специализируются на земельном праве. Я преимущественно занимаюсь уголовными делами, — ровной механической интонацией отчеканила Мелинда.
Таптон замотал головой.
— Отчасти Вы правы, но всё не совсем так. Исчезла моя жена. Я думаю, её похитили. И теперь меня шантажируют.
Холмс направила палец в одну из фотографий над камином.
— Это она?
Из тёмной тонкой рамки, томно прикрыв глаза и игриво разомкнув губы, смотрела моложавая золотоволосая женщина.
— Да. Моя жена, Эмили.
Мэл в невнятной гримасе заломила губы, сделала широкий выпад в сторону дивана и с размаху на него упала. Кожаная обивка слабо скрипнула. Холмс исподлобья уставилась на оставшегося растерянно стоять Уилла Таптона и бросила:
— Рассказывайте.
Эмили Таптон исчезла на следующий день после отъезда Уилла Таптона в командировку. По словам их домашних работников, она привычно уехала по своим делам утром, но к вечеру не вернулась, как не вернулась и на следующий день, и через два дня тоже. Она уехала на своей машине, которую по обращению Таптона местная полиция объявила в розыск, но пока не нашла. Вещи Эмили остались на месте, в банке её мужу сообщили, что карточками она с момента своего отъезда не пользовалась, а последней тратой был предварительно запланированный маникюр в её любимом салоне в Честерфилде в день исчезновения.
Уилл вернулся домой на следующее же утро, забеспокоившись из-за того, что Эмили не отвечала на его телефонные звонки. И с тех пор стал находить в почтовом ящике письма без конвертов.
Миссис Таптон не было уже трое суток, записок с требованиями также накопилось три.
— Мне нужно на них взглянуть, — сообщила Холмс. Уилл Таптон развёл руками:
— Они у полиции. Их забрали, как улики.
— Вашу жену также объявили в розыск?
— Н-нет… Мне сказали, что пока нет доказательств того, что она в опасности, она не может считаться пропавшей или похищенной. И что её пока не станут искать. Собственно, именно поэтому я и обратился к Вам. Мне сказали, Вы лучшая в этом.
Холмс скривилась.
— Лесть Вам не поможет, мистер Таптон, — парировала она. Ватсон хмыкнул. Он знал совершенно точно, что лесть была весьма действенной — Мелинда любила, когда вслух признавали её гениальность. Она продолжила: — Тогда уликами чего служат письма?
Уилл открыл рот, но промолчал. Он перевёл растерянный взгляд с Мэл на Джона, затем обратно. В повисшем молчании неразведенный камин протяжно завыл забившимся в дымоходную трубу ветром.