Труд делает свободным

Тогда

«Труд делает свободным», – улыбаясь, отвечали эльфы на все их возражения и аккуратные, тихие жалобы на недомогание или боль. До чего циничное заявление для тех, кто их поработил, кто не трудился наравне с ними. Цирилла начала понимать эту фразу на эльфийском, выхватывая из посторонней болтовни и смешков, брошенных в сторону пленников. Впрочем, самой ей казалось, что благородным эльфийским языком ей предстоит наслаждаться не так уж и долго. От ранних подъемов и изнуряющей работы за станком ее мутило. Еда, скармливаемая им в столовой, напоминала невероятно жидкую овсяную кашу без соли, но с привкусом чего-то… Химического? Будто в ней растворили горстку таблеток, угнетающих ум. То же можно было сказать и о жидком супе на хрящах, и о картофельном пюре без молока и масла, о невероятно кислой квашеной капусте. Первое время новоприбывшие отказывались от щедрого дара – тарелки студенистой серо-коричневой жижи по утрам, но после пары голодных дней вылизывали глубокие миски до скрипа. Работу никто не отменял, даже если женщины еле волочили ноги. В бараке, ставшим Цири новым домом, проживали двадцать женщин. Та самая девочка и ее мама, теперь уже наряженная в грубую серую робу, спали недалеко от самой Ласточки. Так спокойнее, но… Впрочем, какой с этого прок? Пленницам запрещали говорить друг с другом при подъеме и после отбоя, запрещали общаться на работе, а в столовой их рты были заняты едой, на которую отводилось всего-то десять минут до прихода следующей группы. – Я – Мариэлла, – призналась как-то девочка, повернув голову к Цири. – Я очень хочу скорее вернуться домой. Цири издали наблюдала за сестрами по несчастью, а они наблюдали за ней. В больших зеленых глазах, тонких чертах лица, узких запястьях и лодыжках – проглядывалась эльфская кровь. И все вокруг подмечали это теперь, когда разница стала так важна им. Она принадлежала к племени захватчика, агрессора, похитителя. Почему же на ее запястье тоже горела белая марлевая повязка? Ласточка не хотела вспоминать, что под ней прячется. В тот день, когда «добрый» эльфский доктор принял ее в своем кабинете, повязкой и обернули ее потрескавшуюся теперь кожу. Медсестра с красивыми ярко-карими глазами не улыбнулась, велев девушке, раздетой до самого белья, опуститься на кушетку рядом с ней, вытянуть вперед руку и потерпеть. Чернила проникали под кожу девушки, впускаемые острой иглой, и цифры переползали с ее личного дела на плоть, послушно подставленную. 316491. "Будешь дергаться, выйдет криво, придется написать на другом запястье", – раздражаясь, предупредили ее тогда. – Офицер сказал, что скоро нас так и будут звать. Без имен, по номерам, – шепнул кто-то однажды в густой темени ночи. – Конечно. Легче убивать обезличенных зверей, чем живого настоящего человека, – ответила темнота говорившей. – А я слышала, что нас всех отсюда выпустят, как только кончится война, что номера только для порядка! – Отвечала мать дрожащей в полумраке девочки. – Ладно вам сеять смуту, номера... Но Цири знала, что не хочет дальше быть только номером, набором символов. Цифры жгли ее под марлевой повязкой, ныли. Когда Ласточка сняла бинт, ей удалось облегченно вздохнуть. Повезло. У нее не было воспаления, в отличие от некоторых соседок в тесном бараке, дрожащем тишиной после отбоя. Ее определили на фабрику по переработке хлопка, сочтя слишком тощей для тяжелого труда. Сначала Ласточка радовалась, считала себя везучей, расхаживая по цеху от одного станка к другому, пока, наконец, не поняла, что ее заперли в нем умирать. В воздухе блестели пылинки ткани, они плотно заполняли свободное пространство, переливаясь в солнечном свете. Они и были здесь воздухом. Сначала Цири не обращала на них внимания, после поняла: солдаты, дежурившие в цеху, носили на лицах защитные маски, они менялись каждый час, а рабочие – нет. Окончательно будущее прояснилось перед ней, когда одна из работниц закашлялась в собственный кулак: бесцветный, почти серый. Цирилла стояла рядом, разглаживая лоскутки ткани, она и увидела, что на ладони женщины сверкнули яркие карминовые капли крови. Все они кашляли, все рабочие, трудившиеся здесь дольше нее. Цири понимала, что кровавый кашель и болезни легких ждут и ее в скором будущем, что за ними придет скорое угасание и мучительный уход. – А мы с мамой отливаем пули, – рассказала ей та самая девочка, лежа рядом перед рассветом. – Мы отливаем пули, которыми они потом в нас палят. – Может… Может во врагов? – попыталась выкрутиться Ласточка, но даже ребенок не поверил ее словам. Обе знали об этом точно. Казни устраивались показательные, и за то недолгое время, что Ласточка провела здесь, она видела уже три. Двое мужчин и одна женщина, нарушившие внутренние порядки, были расстреляны на глазах у испуганной толпы. В упор, без повязок и масок, без десяти шагов, где на шестом уже получаешь пулю в спину. Убийца хотел видеть глаза своей жертвы ровно в тот момент, как жизнь навсегда покидает ее тело, серую толпу еще живых смутьянов запугивали позорным исходом. Ласточка не знала, сколько прошло времени, пока кто-то не поделился с ней своим счетом. Полторы недели, всего полторы недели с тех пор, как грузовик с нею внутри пересек линию ворот. «Труд делает свободным», – шепнула она себе, вспоминая, как дребезжат электричеством металлические заборы вокруг них, как блестит в солнечном свете колючая проволока. Почему же их тогда заперли здесь? Когда за ней явились снова, Цири предположила худшее. Она стояла у станка, подталкивая мелкие куски материи металлическим прутом, чтобы те не падали с несущегося вперед конвейера, когда один из офицеров обратился к ее надсмотрщику. Высокая эльфка, чье лицо скрывала черная маска-респиратор, кротко кивнула, недовольно глянув на уходящую Цириллу. Работа стояла, пока она уходит куда-то вслед за офицером. Будто в этом была ее вина. – Куда мы идем… Сэр? – Не спрашивай меня, просто шагай дальше. Цирилла слушалась. Она шла медленно, но не потому, что хотела подразнить эльфа тенью неповиновения. У нее не было сил двигаться так же быстро, как сам он. Мимо одинаковых бараков, мимо шума работы, по шуршащему под ногами гравию, она шла вперед, чувствуя каждый камешек. Неудобная серая роба натирала в локтях, но Цири знала, что никогда не рискнет засучить их повыше. За подобную вольность можно получить прикладом в лицо и разбить нос, даже если попытаешься объяснить, что боишься, что рукав попадет в лопасти конвейра. Когда офицер вновь привел ее к медпункту, Ласточка остановилась у двери. Она не решалась броситься прочь в надежде на спасение, но и зайти внутрь добровольно, самой шагнуть вперед, навстречу тому ужасу, что ждет ее… Это не так просто. Офицер отворил перед пленницей дверь. – Живее, – сказал он холодно, с легкой ноткой нетерпения в высоком голосе. Но Цири двигалась так же медленно, как до «приказа». Она вновь миновала короткий коридор, уже зная, к двери какого кабинета ее проводит конвоир. На окнах появились горшки с фикусами, табличка на двери сменила цвет с черного на позолоту. Дверь… Та возвышалась над ней, маня и пугая, и голос «доброго» врача все продолжал звенеть в ее ушах. В этот раз его успеют прервать, верно? В этот раз ей повезет снова, да? Офицер постучал, после тихого ответа на приятном слуху эльфийском языке он же и открыл двери кабинета. Цириллу пришлось подтолкнуть, чтобы она не стояла в проходе, не решаясь двигаться. Услышав, что дверь закрывается за ней, Ласточка вздрогнула, невольно кусая порозовевшие губы. – Здравствуй, – откладывая бумаги, произнес мужчина. – Здравствуйте, – шепнула Ласточка. – Сэр. Она здесь чтобы ответить за дерзость, высказанную тогда? Цири плохо помнила, как пыталась от него отбиться, но точно знала, что оказывала весьма активное сопротивление. Белый халат слепил глаза, будто сотканный из чистейшего света. Сейчас эльф улыбался ей, но Ласточка знала, что ничего хорошего в этом нет и не будет. Он не поднимался из-за стола, складывал бумаги все ровнее, пока она дрожала, сцепив руки замком на груди. Она будто не была в приоритете перед работой, ждущей его на этих чертовых листах. – Давно мы с тобой не виделись, правда? – спросил эльф, но не стал ждать ответа. – Прости, у меня так много работы, что время течет слишком быстро. Как тебе Тир-на-Лиа, Цирилла? – Хорошо, сэр, – ответила она бесцветно. – Не надо лгать мне, Цири. Ты же хорошая девочка, так и останься ею. Со мной можно быть честной, я никому не расскажу. – Но ведь будет плохо, если я начну жаловаться, сэр. Под потолком прозвучал короткий смешок. Бумаги оказались отложены в сторону, мужчина оставил на них несколько пометок. Доктор поднялся с места, обошел стол и прислонился к нему спиной, упирая руки в плоскую поверхность. Его аквамариновые глаза блестели в дребезжащем полумраке кабинета: мужчина изучал ее, нисколько не стесняясь своего тяжелого взгляда. – Ужасно печальная картина: загубленное изящество. Все равно что встретить за прилавком буфета балерину. Серый тебя не красит, – сказал он холодно и недовольно. – Тебе не кажется, что ты стоишь чуть больше? Да и, Цири, я посмотрел твой анализ. В тебе больше эльфской крови, чем кажется. Вместо оправданий Цирилла подалась назад, спиной врезаясь в запертую дверь, чувствуя как круглая ручка касается ее поясницы, заставляя выгнуться. Она знала, об этом можно и не рассказывать. Мать Цириллы была полуэльфкой, Цири же можно считать чуть больше, чем квартеронкой, потому что в роду ее отца тоже случались представители «высшей расы». Впрочем, когда Aen Elle развезли по школам первые буклеты о расовой ценности, Цири нашла себя в числе забракованных, но пригодных к эксплуатации, достойных существования, но не жизни. – Но все равно недостаточно, – сказала она, рискнув заглянуть в глаза эльфу. Тот улыбнулся самым краешком своих тонких губ. Смирение грело его черную душу. Его аквамариновые глаза теперь уже не выражали скуку, доктор смотрел на нее заинтересованно, изучая реакцию юного тела. Цири чувствовала себя напуганной, но решимость все еще занимала ее. «На полке справа лежит ключ, он достаточно острый, чтобы пробить висок, нужно только приложить усилие к удару, нужно попасть с первого раза», – подумалось ей. Только что потом? – Ты знаешь, Цири, как разводят мулов? – неожиданно спросил эльф, выгибая бровь. – Вижу, нет. Коню нужно покрыть ослицу. Конь при этом вряд ли чувствует разницу, ослица – вполне возможно. – Вы хотите сказать, что… – Да. В мире селекции ты, Цири, – мул, а не резвая чистокровная кобылка, – ответил он, пожимая плечами. – В мулах нет ничего плохого, я катался на них в детстве, родители держали их для работы. Мулы тоже нужны обществу. – Но есть ли мулу место в конюшне для элитных коней? – спросила она, снова вжимаясь в холодную поверхность двери. – Это зависит от его нрава. Если мул не будет мешать, будет тихим и послушным, и для него найдется тихий угол. Сможет она быть тихой? «Мулы бесплодны», – пронеслось в голове девушки, но свой вопрос она не рискнула задать. Цири не знала, что прикажут делать, потому и не могла найти для себя ответ. Эльф облизнул губы, смотря за тем, как она пытается раствориться в пространстве, скрыться, не двигаясь перед ним. Улыбка сползла с его лица, и тень мелькнула на бледной коже. – Полагаю, тебе не хочется умирать в муках, – не спросил, просто заметил он, будто говоря на повседневные темы. Цири сдержанно кивнула, точно эльфу требовалось подтверждение его догадкам. Она уже не смотрела в его глаза, опустила взгляд к полу, считая удары своего сердца. Эльф двинулся: половицы скрипнули под его весом, но Цири упрямо стояла на месте. Ей казалось, что она вновь чувствует его пальцы там, где так не хотела ощущать их несколько дней назад. Эльф подходил медленно, Ласточка чувствовала, как сокращалось расстояние между ними, видела и хотела кричать. Только что толку? Никто ее не услышит. А если и услышит – не двинется с места. Товарки возвращались в барак потными, вымотанными, полуголодными. Они засыпали сразу же, как давали отбой, и просыпались на рассвете, едва солнце поднималось из-за леса. Те же несчастные, что мучились бессонницей, не выдержат долго, Ласточка уже сейчас замечала, как ярко синие вены видны под их кожей. – Значит, тебе стоит сменить место работы, Цири, – сказал он, убирая руки за спину. – На что-то более полезное и приятное. Например, помогать мне разбирать эти бесконечные бумаги. Я был бы рад такой очаровательной компании, а тебе было бы хорошо здесь. – Я не знаю эльфийского, сэр, – ответила девушка севшим голосом. – Значит, я научу тебя, – отвечал он. – Только, Цири, послушай внимательно. Она кивнула, кивнула не один раз, но много, то наклоняя голову, то снова поднимая ее. Жест этот вышел удивительно нервным, Цири не хотелось отвечать, пришлось заставить тело совершить это усилие. Эльф холодно улыбнулся ей, но Ласточка не могла видеть этого, не смотрела вверх. Поэтому Аваллак'х и сжал пальцы на ее аккуратном подбородке, приподнимая хорошенькое девичье лицо. – Смотри на меня, когда мы беседуем, – неожиданно холодно сказал мужчина. И Цири смотрела. Она сомкнула губы плотнее, стараясь не плакать от напряжения, не дерзить, уговаривая себя не кусаться. Ласточка не казалась доктору смелой, но огонек в ее глазах дразнил его, манил к себе, призывно качаясь на ветру страха. Аваллак’х провел языком по пересохшим губам, а Цири вновь не заметила, как изменилось его настроение. – Я не могу и не хочу заставлять тебя, – сказал он тихо, чуть наклонившись вперед. – Это должно быть добровольное согласие. – Я понимаю, сэр, – ответила Цири, осмелившись пальцами уцепиться за его рукав. Эльф улыбнулся шире, заметив новую тень сопротивления. Остальные пленники были… Одинаковыми. Одинаково боялись его до полусмерти и слушались, эту же злил страх, заставлял показывать остро наточенные зубки. Аваллак’х снова улыбнулся ей, в его аквамариновых глазах, так напоминавших океанские впадины, кишащие жадными до человеческой крови морскими чудовищами, не отражалось чувств, занимавших его теперь. Придется угадать. – Я повторю свое щедрое, – он особенно четко выделил это слово, точно желал дольше насладиться собственной добротой. – Предложение снова, только один раз, Цири. Я предлагаю тебе стать моей помощницей, облегчить себе жизнь. – Я бы хотела продолжить работу в цеху, сэр, – на выдохе произнесла она. «Я бы хотела быть подальше от тебя». Цири не хотелось умирать, но она хорошо понимала, что смерть милосерднее работы на этого эльфа. Здесь, вдали от чужих ушей, он мог бы сделать с ней что угодно, когда угодно и как угодно, а Цирилла до сих пор не могла понять, что именно у него на уме, но догадки были весьма однозначными. Нечто мерзкое, нечто противоестественное, нечто, что понравится ему одному. Возможно, все, что сдерживает его сейчас – внутренний кодекс эльфов, порицание, что покажут коллеги, едва прознав о порочном влечении, Ласточка не знала точно, что спасает ее. Мужчина услышал ответ, и выдох, сорвавшийся с его губ, лизнул ее щеку языком пламени. Он походил на дракона из детских сказок, на монстра, жадного до плоти невинных девиц, и сегодня она – добыча. Цири вжалась в дверь сильнее, будто надеясь, что дерево сломается под ее весом. Эльф поднял руку, его теплые пальцы бережно прошлись по ее щеке, убирая прядь светлых волос. Цирилла чувствовала, как терпение ее снова кончается, как сильно ей хочется оттолкнуть ублюдка и бежать, что есть сил. – Правда? – спросил он, наклонившись к ее уху, обжигая его своим дыханием. – Позволь мне кое-что показать тебе. Он отступил слишком резко, и Цири, будто все это время поддерживаемая близостью его тела, подалась вперед. Пол скрипел под его армейскими сапогами, эльф торопливо шел к столу. Выдвинутый ящик не издал ни звука, доктор выудил из него толстую папку – ее личное дело с фотографией на первой странице. Выходит… Выходит, он все это время хранил его у себя под рукой, будто заинтересовался ею, не забыл, ждал момента. Тонкие бледные пальцы мужчины скользили по страницам, и Цирилла покорно ждала, когда к ней обратятся вновь. Свидетельства, справки, письма… Сколько всего они смогли достать? В прошлый раз Ласточке показалось, что папка была куда тоньше. Из вороха страниц, исписанных каллиграфически точными буквами, незнакомыми девушке, эльф выудил небольшой треугольный конверт. Сбоку виднелся адрес, тот, по которому она проживала еще с отцом: Черная аллея., д.5. Эльф не сразу вручил ей письмо, еще немного подержав его в руках, намеренно подав так, чтобы Ласточка коснулась его пальцев своими. – Что это? – спросила она, тут же забыв о вежливых обращениях, разученных прежде. – Письмо от твоего отца, Цири. Было бы лучше, если бы ты сначала читала, а потом задавала глупые вопросы. Она сжала губы, будто расстроенная его словами. Цири аккуратно развернула треугольный конверт, понимая, что письмо действительно написано ее отцом, это его почерк. Он и учил ее писать и читать десять лет назад, выводя символы сначала палкой на песке, после – пером на бумаге. Ласточка глазами пробежала по строкам, вспоминая голос родителя. Пальцы девушки дрожали, она не знала, что отец все еще жив, что он ждет и надеется. Дата указывала на то, что письму чуть меньше месяца. – Я расстроил тебя? – спросил эльф наклоняя голову, будто птица в клетке. – Тогда позволь… – его пальцы сжались на листе, пытаясь вытянуть послание из рук девушки. – Нет, нет! – невольно вскрикнула она, цепляясь за бумагу, будто за спасение. – Не трогайте! Это же мне… – Тише, Цири, спокойнее, – сказал он вновь, будто разбушевавшемуся ребенку. – Я в метре от тебя, я все слышу. Знаешь, зачем я дал тебе это письмо? Ласточка не знала, она и не хотела знать, догадываясь, что не по доброте душевной. Отец, как это обычно с ним и бывало, оставался немногословен. В скомканном послании он написал лишь, что с ним все хорошо, что он служит на благо Народа Ольх, что скоро война кончится, и он снова вернется домой. Ни описания своего нового быта, ни вопросов, ни пожеланий. Кратко и сухо, будто настоящий военный. От Цири письма он не ждал, потому что отряд его вечно находится в движении, и получать почту не представляется возможным. – Ты думала, что он погиб, правда? – спросил эльф, заметив, что по щеке девушки стекает одинокая слезинка, которую та пытается спрятать в тени. – Да… Сэр, – ответила она тихо. – Знаешь, это ведь может измениться в любой момент, – в обрушившейся на нее тишине заявил доктор. – Нужно ценить каждое мгновение. Цири вздрогнула, когда теплые руки прижали ее к себе, когда ладони мужчины скользнули по ее спине вниз, прошли вдоль выпирающего позвоночника. Ласточка заскулила, будто животное, будто собака, напуганная и желающая бежать. Но она услышала эльфа, эту угрозу в его речах. На войне может случиться что угодно, и Цири ничего не сможет с этим поделать. Сможет лишь он. Девушка вздрогнула в его руках особенно ощутимо: ее скрутил рвотный позыв. Благо, в животе уже было пусто. Эльф прижал ее ближе, не позволяя больше двигаться, и Цири заставила себя обнять его в ответ, сделать вид, что это действительно приносит ей утешение, что это – приятно. Может, ей повезет, и в следующий раз этот трюк сработает снова? – Эта ужасная форма, – сказал доктор полушепотом. – С завтрашнего дня ты переберешься в собственную комнату, найдешь там новые вещи. Я дам распоряжение, тебя проводят туда уже сегодня. – Что будет… – Завтра. Завтра утром офицер проводит тебя на новое рабочее место, и я все объясню. Мне очень приятно стоять здесь с тобой, Цири, но, боюсь, работа не ждет. Родина зовет нас на помощь, и следует откликнуться. Он улыбнулся, отстраняясь, и девушка заставила себя улыбнуться в ответ. Ей хотелось кричать, укусить его ровно в шею, чтобы одним мощным движением челюсти вырвать из нее сухожилие. Цири все еще сжимала в руках отцовское письмо, точно напоминание о той жизни, что никогда уже не вернется. Сквозь стекло огромного окна в комнату лился свет, но Цири хотела спрятаться от него во мраке. Она больше не будет работать в цеху и засорять легкие пылью, пока те превращаются в кровавые ошметки. Стоит поблагодарить его за это? Хорошо, что Аваллак’х стоял далеко от нее, хорошо, что в их близости нельзя было усмотреть ничего предосудительного, потому что через мгновение двери кабинета распахнулись. Будто врата Ада перед новоприбывшим. Никто не стучал, и Цири понимала, что эльф, ворвавшийся сюда, значим. Более значим, чем любой другой, находящийся под крышей этого здания. Иные не могли позволить себе подобную вольность в обращении с «добрым доктором». Она обернулась, в дверях ее встретил мужчина, так похожий на остальных эльфов в строгой военной форме, но такой… Другой. В парадном офицерском мундире, чуть более высокий, чем Аваллак’х, с длинными черными волосами, убранными в низкий хвост. В лице вошедшего читалось нечто звериное, жестокое, хищное. Он будто лишь недавно вернулся в тыл и страшно жаждал продолжения боевых действий. На груди мужчины висела награда – железная ольха на гербовом знаке, на верхушке которой горела пятиконечная звезда. Взгляд темно-зеленых глаз мельком скользнул по фигуре Ласточки, и эльф улыбнулся ей самым краешком своих губ. Холодок пробежал по ее коже, когда хищный взгляд задержался дольше положенного, будто оставляя на ней свой след. – Оберштурмбаннфюрер, – сказал доктор тихо. Цири показалось, будто воздух в комнате теперь был разряжен: так сложно стало дышать, говорить, двигаться. Взгляд еще более бесстыдных глаз исследовал ее, и доктор засуетился, поспешил вытолкнуть девушку из кабинета, прочь от этих глаз. Он будто вмиг озаботился ее дальнейшей судьбой, желая скрыть от незваного гостя, не хотел делиться красивой игрушкой. – Эредин, – представился он, не сбивая с губ обворожительной улыбки, но преграждая выход своей широкой грудью. Цири остановилась, щекой едва не впечатавшись в медаль. – Новый комендант Тир-на-Лиа, только-только с праздничного назначения. А вы, мисс… – Уходит, – ответил за Цириллу Аваллак’х. – Забавно. И давно вы, доктор, принимаете девушек в своем кабинете лично? Здесь ведь даже нет кушетки, – сказал он, обводя помещение взглядом. – Или вы любите более пикантно, на столе? Цири почувствовала, как краснеют кончики ее ушей, отвела глаза, ощущая, что и эльф заметил ее смущение. Он бросил короткий умиленный смешок, и девушка почувствовала легкое головокружение. Их всех забавляла ее реакция, ведь так? Ласточка заставила себя молчать, Аваллак’х же откашлялся, прежде, чем ответить. Он не боялся вошедшего, понимая, что на эту должность его назначило высшее руководство, ровно как оберштурмбаннфюрера, выдернутого посреди боевых действий. – О, Цири – не пациентка, она – моя помощница, – ответил он, но тут же заметил взгляд, скользящий по ее серой робе. – С завтрашнего дня. – Поразительный карьерный рост, – ответил Эредин, услышав. – Мне бы тоже пригодилась такая помощница. Жаль, я не заметил ее первым, – сетовал тот. – Запросите у руководства, – холодно отчеканил врач, заставляя себя ответить. – Да, пожалуй, – заметил Эредин, не отводя взгляда от Ласточки. – Ох, в таком случае, я крайне рад. Рад видеть в этом кабинете хоть кого-то приятного. Рад познакомиться, милая барышня, но, боюсь, меня и вашего начальника ждут дела. Однако… Если я могу вам понадобиться, только скажите, я крайне желаю помочь вам. Не хотелось бы, чтобы кто-то обижал такую прелесть. «Прелесть», – эхом отозвалось в ее голове, выжглось клеймом на выступающих ребрах. Как вещица, верно? Возможно, стоит привыкать к подобному отношению уже сейчас, чтобы потом не было хуже. Цири вышла, чувствуя, что в спину ей упираются жадные взгляды голодных до ее бледной плоти мужчин. Офицер, приведший ее из цеха, смиренно ждал на выходе, чтобы проводить в пустеющий барак и дать освободить койку.