Ты мой смех и мой стон

      Он шёл к ней. Он всегда шёл к ней.       Куртизанки, вино - ему ничто не было нужно, и не успокаивало так, как Лукреция, находящаяся рядом. И вот сейчас, чтобы обрести мир в душе, который так нужен, он идёт в её комнату.       В ответ на стук в дверь - всего одно слово: - Чезаре? Никто не произносит его имя, как она. В нём и ожидание, и радость, и бесконечная ласка. Он входит, не отвечая. Лукреция улыбается ему, лёжа на кровати, в тёплом полумраке комнаты, и, прикрыв дверь, Чезаре подходит к ней. - Да, сестрёнка. - Ты - единственный, кого я всегда рада видеть, Чезаре. Когда тебя нет рядом, я скучаю. Знаешь? - Теперь знаю, - ответил он с шутливой полуулыбкой, но тут же стал серьёзен, - Я бы хотел всегда быть рядом. Это была истинная правда. И будто в подтверждение своих слов, ложится к сестре на кровать, устраивая голову на её ногах. - Но это невозможно. Скажи, почему всё, что мы любим, невозможно для нас? - Потому что Бог не любит, когда мы любим что-то помимо него. Услышав в словах брата потаённую грусть, сестра бессознательно протягивает руку и касается его щеки. Он отвечает на эту ласку сразу же, взяв её ладонь в свою и осторожно целуя кисть, чуть дольше, чем нужно, задерживая на ней свои губы. От места поцелуя по телу Лукреции распространяются волны тепла. - Но этому не учит Святая Церковь. - Нет. Этому учит жизнь, сестрёнка.       Этот разговор невольно окунул их в омут прошлого: Лукреция всегда задавала вопросы, а у брата неизменно находились ответы на них. В такие моменты они испытывали особое чувство единения, которое не могло быть достигнуто ни плотским удовлетворением, ни молитвой. В комнате стояла умиротворённая тишина, а её посетители думали об одном: что Бог, если он и есть, несправедлив.       Эта сцена у злых языков могла вызвать волну негодования: взрослые мужчина и женщина, даже если они - брат и сестра (особенно!), посреди ночи лежат на кровати и их пальцы переплетены, скреплены взаимной лаской - почти скандал. Но детей Борджиа никто не видел, а им не было дела до других. Эта близость, почти интимная, непристойная, являлась необходимой. Они упивались ею. Особенно Чезаре, потому что в его мыслях о сестре возвышенное всегда шло под руку с греховным. А сейчас было только первое и он не чувствовал себя испорченным. Почти одно возвышенное и почти неиспорченным. Чезаре Борджия понимал, что никогда не сможет, как в далёком детстве, быть полностью спокойным рядом с ней.       Она рядом с ним тоже не сможет, но не осознаёт этого: в её чувствах к брату ещё есть белые пятна. - Чезаре. - прерывает молчание Лукреция. - Да, сестрёнка. - отвечает он. - Можно тебя спросить? Он откликается даже не раздумывая, хотя и предчувствует нечто неприятное. Но тёмные пальцы, чуть загрубевшие, ласкают светлые и мягкие - их чувственный танец продолжается, и он, Чезаре, не позволит ему закончиться. Теперь, когда чувство единения отступило, он снова был грешным мужчиной из плоти и крови, и эта интимная ласка отражала его желания. - Проси, и я сделаю. - Знаешь, я хочу замуж. Прежде, чем ответить, Чезаре сглатывает, будто ком стал в горле, и некоторое время молчит. Если бы Лукреция видела его лицо, то заметила пробежавшую по нему тень. Но Чезаре берёт себя в руки. Его голос звучит неестественно повеселевшим, а большая сильная ладонь так же лежит поверх маленькой и слабой. - Как скажешь. Брат приподнимается на локте, чтобы заглянуть в глаза сестре. В рассеянном свете свечей, чуть приглушённом расстоянием, глаза её кажутся почти тёмными, как у него. Эта похожесть радует Чезаре, и когда он говорит, его лицо освещает улыбка: - Раз уж я обещал... Мы убежим... Лукреция тихо смеётся, но внезапно в её голову прокрадывается мысль: А хотела бы я замуж за Чезаре? Замуж за Чезаре... Мысль эта кажется абсурдной и грешной, и юная Борджиа выталкивает её из головы. - ...Изменим имена. Будем жить в маленькой рыбацкой деревушке на берегу и никто не узнает, кто мы такие. Замуж за Чезаре... - оказывается не так просто прогнать её из сознания. - За Альфонсо. - говорит Лукреция, будто ставя точку и в шутливых фантазиях брата, и в собственных. - Да. Да, я понял. Ощущение, будто стало темно и музыка стихла, лишь стоило улыбке брата померкнуть, а голосу снова стать каким-то отстранённым. И, словно извиняясь за это, Чезаре поспешно прикладывает руку сестры, которая была на его подбородке, к губам, и целует большой палец. Молчание несколько затягивается. Лукреция чувствует изменение в его поведении, но не совсем понимает, что именно причиной? Он переживает за неё? Или ему не нравится Альфонсо, или...? А ведь раньше она неплохо понимала его... Лукреции становится как-то не по себе, но она ни на секунду не утрачивает своего расслабленно-улыбающегося лица. Ведь знает: если её улыбка хоть ненадолго померкнет, это не ускользнёт от внимания брата, и он забеспокоится ещё больше. - Хочешь, чтобы я обвенчал вас? - наконец звучит в тишине вопрос. Акцент в нём явно смещён на "я". - Да. - Любишь его? - Он очень хороший, - медленно отвечает Лукреция, и прибавляет, зная, что этот ответ не удовлетворит её заботливого брата, - Думаю, что полюблю. Прекрасная, уверенная ложь, такая, что ни один мускул на лице не дрогнул. Любовь... Юная Борджиа давно утратила иллюзии о любви в браке, и частично, даже о любви внутри семьи - Хуан этому был отличным подтверждением. Возможно, она будет ценить и уважать своего супруга, если повезёт - даже начнёт испытывать глубокую симпатию. Но любить? Нет. Любить она точно не сможет, потому что твёрдо знает, что никогда не полюбит мужа так, как Чезаре, а если она права - это уже будет не любовь. Нельзя любить сильно и не сильно - ты или любишь, или нет. Более никаких вариантов. - Из него выйдет хороший муж, - эти слова наталкивают Лукрецию на мысль, что он согласится, но Чезаре неожиданно резко садится на постели, - Не могу обвенчать вас. - Мне бы этого хотелось, - влекомая единым порывом, сестра тоже садится. Она не видит его лица, и без переплетения пальцев чувствует себя неожиданно покинутой. Это вселяет ей некоторое смутное чувство беспокойства. - На моих руках слишком много, - брат запинается, - крови, чтобы венчать вас, таких невинных. - Но на них - перстень кардинала. Перстень кардинала. Как печать и проклятие. Напоминание о том, что его мысли и поступки должны быть совершенно иными. Напоминание о Хуане, и о том несбыточном, о чём нельзя думать. Побыстрее бы снять его. - Пока это так. - продолжительное молчание, - Но скоро не будет. Чезаре целует встревоженную сестру в щеку, и поднимается, спеша уйти.       Спокойствие снова покинуло его. Оно всегда его покидает.