История забытого города

Революция началась через три дня. Люди вышли на улицу, потрясённые новостью: их голос, их оппозиционный писатель, сидит у мэра и, кажется, уже не столь оппозиционен. Видимо, его тоже купили. Видимо, всё в этом мире продаётся. Кроме простой человеческой ярости. Питер задумчиво смотрел в окно, почти полностью закрытое красными тяжёлыми шторами. Люди подошли к его дому. Он пустил их к стенам своего дома. Всё произошло слишком быстро, и теперь гражданские потеряют много, очень много людей. Они кричат, беснуются и стреляют из огнестрельного оружия по стенам и стёклам. Внутрь пока не лезут — боятся. И правильно делают. Скоро полицейские с собаками погонят их обратно, вниз по улице, у них приказ остановить это и право стрелять на поражение. Питер разрешил это. Ему пришлось. — Ты предал меня. — Не оборачиваясь, спокойно произнес мэр, внимательно слушая стук чужого сердцебиения. Важно было выделить его, сосредоточиться так, чтобы крики на улице стали лишь фоном. — Я бы не посмел, сэр. — Сердечный ритм сбивается, затем ускоряется. Посмел, посмел, посмел — кричит он. — Эжен... — тихо произносит Иан, поворачиваясь к нему. Тот стоит в середине просторного кабинета, и солнце из щели между шторами падает точно на него, словно какое-то божественное провидение. Иан столь долго любовался этим, что совсем забыл — за оболочкой скрывается человек, живой, из плоти, крови и греха. — Это же ты сделал. Люди, там, на улице. Они пришли сюда слишком рано. Мы оба знаем, что их кто-то вдохновил. Чужое сердце согласно стучит, на лице Эжена проступает румянец, но он всё еще пытается блефовать: — Да разве бы я смог? Я всегда действовал на благо Горгорода, я священник, да разве Господь мог бы одобрить такое? — Вот именно. — Питер подошёл к нему, заглядывая в глаза. — Стоило оно того? Эжен вроде бы сначала смутился, когда понял, что его раскусили, но переборол это, с вызовом ответив: — Да. Вы больше его не увидите. Глаза Питера загорелись красным огнём, но Эжен взгляда не отвёл, держась, видимо, на одном своем упорстве. Вырос. — На улице полный бардак. Люди от злости срываются, дерутся друг с другом, насилуют, грабят. Город выпотрошен, транспорт не ходит, магазины разворованы, всё сломано и сметено. Полицейские, взрослые умные мужики, сегодня выйдут на улицу отстреливать людей, среди которых вполне могут быть их собственные дети. И это все ради твоих личных козней? — Это все ради любви, Питер, — уже не так уверенно ответил Эжен, — Они бы всё равно вышли, не сейчас так потом. — Мы с Гуру не допустили бы этого бардака, если бы не ты, — рявкнул Питер. — Всё должно было случиться позже, и мы с братом это знали. О какой любви ты говоришь? У меня чёртов партнер! — Я понимаю, — быстро закивал Эжен, нервно подбирая слова, — понимаю, да, но теперь-то его не будет, и всё будет как раньше, честно-честно. — Убирайся, — поморщился Питер. — Я даю тебе три дня. После этого, если ты еще будешь в Горгороде, ты ответишь согласно закону. Можешь присоединяться к Стайлзу, ты же наверняка знаешь, каким самолетом его вывезут отсюда. Эжен выглядел убитым. Он отошёл на пару шагов, качая головой, потом развернулся и вышел из кабинета. Скорее всего, он придёт ещё, уже растеряв остатки самолюбия и придумав новые аргументы. Но не сейчас. Питер вернулся к окну. Полицейские уже оттеснили толпу от дома, и лай собак и шум выстрелов доносился откуда-то издалека. Мэр так погрузился в размышления, что не услышал, как в кабинет зашел кто-то ещё. — Ну, сэр-мэр, и что мы теперь будем делать? Питер обернулся, удивленно вскинув бровь: — Ты ещё здесь? А как же самолет в Мексику? Стайлз пожал плечами и подошёл ближе. — Там скучно. Все жрут манго и ничего не происходит. А здесь... я ничерта не понимаю. Генрих и Гуру одно лицо? Он твой брат? А кто такой Тони? В мире так много вопросов и так мало ответов. Впрочем, — Стайлз посерьёзнел, — я слышал, как ты говорил с Эженом. Тебе не плевать. На Горгород. — Да что ты, — хмыкнул Питер, — ну, спасибо. — Нам надо что-то сделать с этим. Со всем этим. Я хочу попробовать помочь тебе, чем смогу. Листовки с твоим портретом клеить не обещаю, но... — Стайлз нес белиберду, а сам поглядывал за стекло, где ясным солнечным днём свершался человеческий суд. Питер впервые за все время их общения подумал, что понимает его чувства. Поэтому он протянул свою руку, осторожно обхватив предплечье Стайлза, меткой к метке. — Мы что-нибудь придумаем, — пообещал Питер. — Да, звучит отлично, — кивнул Стайлз. — Что-нибудь. Придумаем.