27-е ноября 1991 года
Брайан протянул руку и снова коснулся лба Роджера. — Сейчас принесу. Ты вообще себя нормально чувствуешь? Может, тебе… я не знаю, может, какую-нибудь таблетку выпить? — Да нормально я себя чувствую! — почти прокричал Роджер, но вместе с резкими словами из него как будто вышел весь воздух. Продолжил он очень тихо: — Для человека, у которого сегодня в крематории сожгли лучшего друга... Для того, кто пять лет с ужасом ждал этого дня и, блять, все равно знает, что в мире свершилась какая-то страшная ошибка… Непоправимая. И я в этом, наверное, виноват… Я себя чувствую нормально. — Роджер сжал руку Мэя и никак не мог ее отпустить. — Родж, ты ведь правда делал все, что мог! В чем в чем, а в черствости тебя уж точно нельзя упрекнуть... Брайан так и сидел рядом, все яснее понимая, что эти вспышки эмоций утомляют не только Роджера, но и Джона, и его самого. Добром это не кончится. Состояние непонятного и тревожного дисбаланса усиливалось. Нарастало ощущение, что они упускают что-то очень важное. О чем-то забыли и вспомнить никак не могут. А все эти разговоры… они совсем не о том, о чем следовало бы говорить. Двадцать лет, даже больше, они были знакомы с Фредом. Странное состояние Роджера, который то плачет, то смеется сквозь слезы, то впадает в оцепенение, передавало их общие чувства — холод, отчуждение, потерю себя, бесконечное одиночество и невозможность смириться с утратой. Страшный внутренний протест. Сегодня днем череда людей выражала им сочувствие, порой даже большее, чем Мэри и родителям Фредди. У Мэри, возможно, теперь начнется новая жизнь. Своя жизнь. Жизнь, в которой она больше не будет заложницей странных, то ли дружеских, а то ли супружеских отношений. Родители приняли потерю сына с достоинством. Они приняли. Роджер, Брайан и Джон — нет. Какие бы слова они ни говорили друг другу, Фредди для них по-прежнему жив. Просто он уехал в отпуск или ушел в один из тех дурацких загулов со своей странной компанией. Но он вернется. Обязательно вернется. Как обычно, позвонит недели через две и, кипя энергией, скажет: «Хуле вы тут без меня делаете? Есть гениальная песня! Срочно поднимайте задницы, будем записывать!» Почему так страшно болит совесть — не спрятаться, не убежать, не заглушить водкой? Джон, скуривший уже полпачки сигарет за последние два часа, подал голос: — Зато мне точно есть, в чем себя упрекнуть. Трудно признаться себе, что ты — трус, но… Вы же знаете, я не мог смотреть, как Фред умирает. Я — трус. Вы, парни, постоянно были рядом, писали песни, чтобы Фред мог петь до последнего. А я... не мог. Помните, года полтора назад в Монтрё? Вы на студии сутками сидели, а я постоянно сбегал домой, искал любую возможность — то кто-нибудь из детей заболел, то подрался в школе, у одного праздник, у другого — школьный спектакль или родительская встреча… Этим и оправдывался. С журналистами общаться было выше моих сил. Я попросту не знал, что им говорить. Правда, есть одна история… Я вам не рассказывал. Сами решайте, прав я был или нет.***
Апрель, 1990 год
«Монтрё весной — это филиал рая. Ну, или какого-нибудь другого места, где тем, кто выполнил свою миссию по полной программе, воздается по заслугам», — по-другому Джон и думать не мог. Огромное озеро, величавыми призраками проступающие сквозь облака белоснежные вершины гор. И маленький курортный городок, цветущий всеми возможными весенними красками, прекрасный и несколько карикатурный в своей благости. Монтрё давно стал для них, по сути, вторым домом. В таком месте и в такую погоду думать о смерти невозможно, и Джон старался загнать подальше мысли о том, что для Фредди эта весна, может быть, станет последней. За последние полгода он сильно сдал, это бросалось в глаза. И конечно, в прессе тут же появлялись фото и настырные статьи, авторы которых мусолили на все лады одни и те же вопросы: «Что происходит с вокалистом «Queen»? Почему еще молодой и цветущий мужчина вдруг так резко похудел и постарел? В чем причина?» Толпа расторопных папарацци оккупировала Гарден Лодж, студию на Эбби-Роуд и другие возможные точки. Жизнь Фредди превратилась в тотальную оборону. Посовещавшись, группа решила лететь в Монтрё — пожалуй, последнее известное им место, где все четверо могли спокойно работать. Частный самолет, тихий городок, где никому до них нет дела, — этот стратегический план решал сразу массу проблем. Сказать журналистам правду означало превратить последние уже не годы — месяцы жизни Фредди в кромешный ад, а постоянно врать уже не было никаких сил. Джон устранился ото всех возможных контактов с прессой, отговариваясь личными проблемами... То и дело он придумывал срочные, неотложные дела дома, лишь бы не видеть тех маленьких, но очевидных изменений, что происходили с Фредди каждый день. Тот увядал на глазах, как вянет от раннего заморозка или засушливого лета экзотическое и сильное растение — уже не спасти, но еще борется за жизнь. Когда Джон возвращался после недели или десяти дней отсутствия, это становилось еще заметнее. Он шел в студию, холодея от ужаса. Было видно, с каким трудом Фредди удается продолжать работать — вместо обычных двух-трех месяцев запись альбома заняла почти полгода, — но все-таки он пел… И вот, в очередной раз собираясь в «Mountain Studios», Джон вновь собрал волю в кулак, чтобы попытаться вести себя, будто ничего не происходит. Сегодня они записывали кусок, в котором партий бас-гитары было не так уж много. Разделавшись с работой, Джон рассчитывал прогуляться. Теплыми весенними днями сидеть по двенадцать часов в крохотном помещении, изолированном от внешнего мира, было преступлением. Еще он хотел вытащить с собой Фредди. Выпить вместе в каком-нибудь милом ресторанчике и поболтать. Они давно не говорили по душам. Во всяком случае, вдвоем. Как ни странно, все срослось. С утра Фредди неплохо себя чувствовал и обрадовался предложению разок бросить Брая и Роджера одних корпеть над новыми треками. — Фиби, дорогой, езжай домой. Дикки потом сам меня привезет, или мы вызовем такси. Хорошо? — Отослав своего услужливого и улыбчивого помощника, Фредди обратился к Джону: — И какие у тебя планы, дружище? — Головокружительные! Пройтись по набережной, покормить лебедей, а потом забуриться в ресторан и поесть — вредно, вкусно, много и разнообразно. Ну, и конечно, бухнуть. Куда без этого? — О, отличный план! Правда, я бы предпочел в клуб. Выпить, поплясать, снять суперсекси телку (или не телку), потом поехать в казино, спустить там пару миллионов, и можно снова в клуб. — Мне нельзя. Я закоренелый семьянин с кучей отпрысков, которых надо воспитывать хорошим примером. — Джон невесело усмехнулся. Накинув легкие куртки и нацепив солнечные очки, чтобы стать максимально неузнаваемыми, они спокойным шагом устремились в сторону набережной. По дороге завернули в булочную за свежим батоном — для лебедей. Было в этом процессе какое-то совершенно детское удовольствие — наблюдать, как изысканные птицы, белые и черные, скользят по воде, подбирая корм, вытягивают длинные шеи... — Смотри, Джон, как в балете Чайковского — Белый и Черный лебеди! Да уж, тут и правда Лебединое озеро. — Фредди стоял на краю небольшой пристани и кидал в воду хлебные крошки. За эти месяцы он очень похудел и осунулся, но не давал окружающим даже упоминать о своей болезни — обрывал разговор тут же. Джон наблюдал, как разглаживается и оживает улыбкой это истомленное лицо, и странное дело, он больше не видел несчастного умирающего человека в светлой рубахе и куртке, которые еще недавно красиво подчеркивали подтянутую фигуру, а сейчас висели, словно на вешалке. Нет, перед ним вновь стоял худощавый гибкий мальчишка с копной черных волос, который однажды в Труро в далеком семьдесят первом одолжил ему свой пиджак. Из-за болезненной худобы или по какой-то другой причине, но Фредди сейчас куда больше напоминал себя в юности, чем еще год-два назад. Время для него как будто обратилось вспять. Возможно, это и есть особая мудрость природы, которая была и остается вне человеческого понимания? Тем более что ни минувшие годы, ни СПИД так и не уничтожили главного — изящества движений и вот эту очаровательную улыбку, которую Фредди по старой привычке прикрывал рукой. — Ну, балет это по твоей части! До сих пор вспоминаю твой номер с Королевским... И пришло же такое в голову! — Джон засмеялся, вспоминая, как Фредди пытался стать балетным танцором хотя бы на один вечер. — О да! Что бы я там ни говорил, приходится признать, что Руди Нуреев из меня, как из Роджера примерный семьянин… но я попытался! Всегда предпочитал сожалеть о сделанном, чем о несделанном. Знаешь, Джон, меня много лет волновал вопрос: ты никогда не жалел о своем выборе? Не хотелось бросить нашу беспорядочную и дурацкую жизнь и стать нормальным человеком? Дом-дети-жена-отдых на море. Не это ли называется счастьем? — Никогда. Может, ты и не поверишь, но и правда ни разу. Согласен, наша работа провоцирует множество проблем с семьей. Веронике трудно одной управляться с пацанами, и няни тут не помогут. У мальчишек должен быть отец, да и у дочери тоже. А какой я к чертям отец, если полгода шарахаюсь по миру? Пока дети были маленькими, иногда ездили со мной, а сейчас у всех школа, друзья. На сцене выступать мне нравится, хотя… я бы без этого прожил. Наверное... И все-таки нет, я бы не променял свою жизнь, какая ни есть, на карьеру инженера. — Но у тебя были блестящие профессиональные перспективы, дорогой. — Да, Фред, были. Я преподавал в школе, Верон меня тогда уговорила. Детей я люблю, но все равно пошел бы работать инженером. Это мое. До сих пор люблю делать что-то своими руками… Да, думаю, у меня была бы неплохая карьера. Но с другой стороны, что я потерял? У меня есть жена, с которой всякое бывало, но я ей доверяю как себе. Есть дети, и, наверное, мы не остановимся на достигнутом. Есть хороший дом, и не один. Есть деньги — столько, что на мой век точно хватит, и детей выучить и вырастить я смогу. Да, у меня нет таких амбиций, как у Роджа, который все это шоу бесконечное обожает, но… я живу отличной жизнью, Фред. И спасибо тебе, что тогда, в семьдесят четвертом, ты не дал нам убежать обратно в иную судьбу. Спасибо! — Это... я... — Фредди осекся и выдохнул. — Я потом долго думал, что попросту подставил вас. Тащил за собой, как гребаный тепловоз. Думал, в Волшебную страну, а оказалось, в сраный Мордор. Но... мы чемпионы! В смыках иссушенных губ снова прорезалась улыбка, но на сей раз другая — бледная, натужная. Фредди вдруг понял, что им обоим пришел на ум один и тот же разговор. Когда это было… ах да, в семьдесят девятом. Он был дважды благодарен Джону — во-первых, за то, что выслушал, во-вторых, за то, что с той поры ни полусловом не напомнил о его пьяных откровениях. — А то! Пошли, прогуляемся немного. Они двинулись вдоль набережной, наблюдая, как слабый ветерок колыхает воды Женевского озера. Солнце хорошо пригревало, но здесь, у воды, было прохладно и приятно. Мимо проходило немало людей и, слава богу, никто не обращал на них внимания. Джон продолжал: — Я много думал, что было бы со всеми нами, если бы мы тогда свалили с этого королевского экспресса. Ну я, понятное дело, стал бы работать по специальности. Не просрал бы квалификацию. Например, занялся бы компьютерами. Родж... хм... Он бы пошел в бизнес. Начал бы торговать всякими зубодробильными машинами или еще какой-нибудь херней, но что поднялся бы — факт. Помнишь, он рассказывал как в Труро палатками и шатрами торговал, пока полиция не заинтересовалась легальностью предприятия? Сейчас был бы генеральным директором и совладельцем крупной конторы по продаже чего-то кому-то. Ездил бы на своем законном «Ройсе» и имел бы всех тех баб, которых и имеет. Вел бы жизнь холостого красавца-миллионера. Или женился бы на Доминик (собственно, что он и сделал). Брай стал бы очень молодым профессором. Мотался бы по симпозиумам, открывал бы какие-нибудь астрономические явления, интересные разве что паре десятков человек во всем мире. Лет в шестьдесят мог бы и Нобелевскую премию получить. На Крисси бы, наверное, женился, детей завел. С Анитой... может, встретился бы, а может, и нет. Но по-любому завел бы себе любовницу, какую-нибудь хорошенькую студенточку. С его-то темпераментом... По выходным играл бы на гитаре или выступал на благотворительных акциях в Оксфорде или Кембридже. С Хоккингом общался бы на дружеской ноге. Ты… так, ты. Ты, Фред, успешно начал бы карьеру иллюстратора. Оформил бы несколько книг, которые стали бы супермодными, потом, я думаю, увлекся бы компьютерной графикой. Или, может, просто стал бы известным художником. Или дизайнером. Рисовал бы картины и со временем придумал бы новый жанр в живописи. Или открыл бы галерею, продавал антиквариат и современное искусство разом... Что еще? О! Оформлял бы спектакли — оперные и балетные. Уже давно был бы богат, моден, успешен. Наверное, на Мэри бы женился, обзавелся потомством и вряд ли… — Тут Джон резко умолк, сам себе приказав заткнуться. «Вряд ли бы заболел» так и осталось на языке. Джон вдруг понял, что если ляпнет лишнее, вся красивая конструкция этой альтернативной реальности полетит к чертям. — Хотя, думаю, никакие сексуальные приключения от тебя бы не ушли. Как-то так… Никто из нас ничего не потерял, Фред. Все только приобрели. Ведь не в одной славе и деньгах дело. Так что нет, ни о чем я не жалею и жалеть не могу. Даже не смей так думать! Фредди внимательно слушал этот длинный монолог обычно немногословного Джона Дикона, и на сердце становилось теплее. Он хорошо помнил, что чувствовал несколько лет назад, узнав диагноз. Было ощущение жестокой несправедливости. Как будто кто-то невидимый и могущественный судил его и приговорил к высшей мере, не дав даже шанса оправдаться. Но сейчас… сейчас он понимал, что Джон прав. Ничто не было напрасно. Просто за любой успех надо платить. Иначе не бывает. Вот он и получил их совместный счет — и скоро окончательно его оплатит. Зато у остальных все сложилось, как надо. Парни живут максимально нормальной жизнью — не опустились, не спились и не сторчались. Не стали посмешищем. Все — достойные люди, уважаемые и любимые публикой, друзьями, коллегами. С нормальными семьями и прекрасными детками. Пару километров прошли в хорошем, дружеском молчании. И все было бы замечательно, но у Фредди снова начала болеть нога. — Давай присядем? — Он кивнул на скамейку у воды. — Ты устал? — встревожился Джон. — Да. Есть немного. Они опустились на скамейку. Джон закурил. Он давненько заприметил высокого парня, который практически все время шел за ними по пятам, настойчиво придерживаясь их пенсионерского темпа, взятого у Лебединого домика. И сейчас этот парень даже не думал проходить мимо. Просто крутился в сторонке, делая вид, что любуется пейзажами. — Что-то мне нехорошо. Наверное, переоценил свои силы. Джон, дорогой, ты... ты не обидишься, если я домой поеду? — Фредди не хотел показывать слабость, но эта короткая прогулка изрядно его утомила. — Давай я попрошу Джо приготовить отличный ужин. Приходите с парнями, а? В ресторан я не хочу, а дома посидим спокойно. Джон, затушив сигарету, кивнул. — Конечно, Фред, какие разговоры! Я поймаю тебе такси, а сам вернусь в студию и заберу парней, договорились? — Отлично! Джон снова взглянул краем глаза на их странного провожатого. Парень достал из рюкзака фотоаппарат… Твою мать! Чутье его не подвело. Надо было побыстрее отправить Фредди домой. — Давай я помогу, Фред. Пошли помаленьку… Фредди тяжело оперся на протянутую руку Джона и встал. Мало-помалу они добрались до обочины дороги. По счастью, такси нашлось почти мгновенно. — До вечера. Надеюсь, ужин будет высший класс! — Дикон старался как можно быстрее покончить с прощаниями. — Королевский! Жду! Без вас не начнем. — Фредди улыбнулся. Когда машина отъехала, Джон сразу принялся искать глазами папарацци — вот он, стоит за деревом. Не раздумывая ни минуты, он двинулся в его сторону. Заметив этот маневр, парень быстро зашагал обратно. Джон прибавил шаг. Он преследовал наглеца и не собирался отступать. Ситуация выходила забавная: по заполненной прохожими набережной очень быстро шел долговязый юнец, которого догонял рассерженный мужчина средних лет. Наконец Джон не выдержал. — Остановись! Стой! — И что вы мне сделаете? Мы в свободной стране! — Безупречный английский окончательно развеял все сомнения. — Я хочу с тобой поговорить. От неожиданности парень и вправду притормозил. — О чем? — Пошли, сядем где-нибудь, и я объясню. Ошарашенный таким поворотом событий молодой человек согласно кивнул. Кафе вокруг было много, и уже через минуту Дикки и его новый знакомый сидели за уютным столиком, заказав две порции капучино. Джон пристально разглядывал парня: высокий, молодой, приятный на вид. Прилично одет. Явно не голодает... — Зачем ты нас фотографировал? — Странный вопрос, мистер Дикон! Сейчас за качественные фотки Фредди Меркьюри можно получить солидный куш. — То есть, ты сам по себе? Вольный стрелок? — Можно и так сказать. Я подключил все связи. Мне сказали, что вы тут. Все сидите в Монтрё, записываете альбом. Ну вот, я и рискнул, чем черт не шутит. И такая удача! — И много вас таких? — Кого — вас? — Вольных стрелков, открывших на нас охоту? — Почем я знаю? Хотя видел тут еще парочку знакомых. А что? — Понятно. Тебя как зовут? — Джош, — парень нагловато улыбался. — Я Вас что-то не пойму, мистер Дикон. Я-то думал, Вы мне морду набьете. — Нет. Я хочу сделать тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. — Звучит как то... устрашающе. — Что, если я тебя попрошу продать фото мне? Все, что ты успел отснять, вместе с негативами. А если выведешь на своих знакомых — то и их тоже. Тебе будет процент. Соглашайся. — А вам зачем? — У меня мало совместных фото с Фредом в неформальной обстановке. Хочу собрать побольше. Сделаю ему подарок на День рождения. Сколько тебе заплатит, например, «The Sun» за эти снимки? — Ну не знаю... — парень замялся, его глаза забегали. — Знаешь, — сурово отрезал Джон. — Если фото качественное, и можно на первую полосу — тысячи три. — Даю десять. Еще три, если ты найдешь своих приятелей и вытрясешь все, что они нащелкали. И еще пять, если в ближайшие полгода ни одно фото Фреда, снятое из-под полы тут или в Лондоне, не попадет в прессу. И так далее. Сколько нужно будет. Я понимаю, что все ты проконтролировать не сможешь, но скупать эту погань и отдавать мне — вполне. — Заманчивое предложение. — Я тоже так считаю, Джош. — Хорошо, мистер Дикон. Я подумаю, что можно сделать. — Подумай, сынок. — Джон достал из кармана визитку. — Тут мой телефон в Монтрё и моего помощника в Лондоне. — Я позвоню завтра. — Прекрасно. Желательно утром. — Джон поднялся на ноги и положил на столик купюру. — Рассчитайся с официантом. Я пошел. Буду рад снова тебя услышать, парень. И учти, я бы на твоем месте не раздумывал. — Да я не раздумываю. Я согласен! Просто... ну не здесь же говорить о деньгах. — Молодец! — Джон одобрительно похлопал юношу по плечу. — Мистер Дикон, так все же чем болен Фредди? Он исхудал... мне его даже жалко стало. — Ерунда. Подхватил грипп. Через пару недель придет в норму. Пока, сердобольный! С этими словами Джон широко зашагал в сторону «Mountain Studios». Он еще помнил, что должен сказать парням о приглашении на ужин. Ну, и до завтра нужно было разжиться наличными.***
27-е ноября 1991 года
— Э-э-э... то есть, ты скупал фотки? — Брайан вопросительно уставился на Джона. — Да. Далеко не все удавалось найти, но большую часть... Этот парень мне потом здорово помог. Джон встал из кресла и прошелся по комнате, разминая суставы и пытаясь унять раздражение, которое поднималось в его душе каждый раз, когда он вспоминал об этой истории. Было противно от того, сколько людей устроили свой маленький бизнес на трагедии умирающего человека. — А куда ты все это потом девал? — Роджер очень заинтересовался этим вопросом. Джон его удивил, поразил... и восхитил своим поступком. — Куда-куда... в камин. Вы знаете, что фотопленка прекрасно горит?