"The darkest hour That I ever lived And the longest fall That I ever fell And the sun went in And the night was hell When you left me When you left me 'you had to be there' " Перевод: Самый страшный час, Что я когда либо переживал. Самая длинное падение, Что когда то случалось Солнце зашло И ночь была адом. Когда ты покинул меня Когда ты покинул меня Ты должен быть тут! Роджер Тейлор «You had to be there» «Happiness?», 1994 год.
27-е ноября 1991 года
Все закончилось. Как-то очень скомкано и суетливо. Как будто хоронили не Фредди Меркьюри, рок-звезду, кумира миллионов, выдающегося певца и композитора, а почтенную старушку, отошедшую в мир иной в окружении любящих детей, внуков и правнуков. Будто прощались не с человеком, который еще при жизни — такой короткой и такой невероятной жизни — стал целой эпохой, а с рядовым лондонским обывателем. Скромные похороны. На все про все двадцать пять минут. Тридцать пять человек, пришедших попрощаться. «Вот так, родной... Для большинства обычный день. Ну и что? Умер и умер. Крематорий не предполагает долгих церемоний. Попрощались — и уходите. Очередь из покойников — обычное дело. Не задерживаемся! Тебе все равно уже наплевать... Даже на то, что вход завален цветами, и гости... блядь, «гости» вынуждены ходить по букетам. Хотя время и место прощания хранилось в тайне, но люди узнали. Цветы прислали. Грузовик цветов. Тебе. А я по ним хожу!» — Эти несвязные мысли крутились в голове Роджера Тейлора, эсквайра — мультимиллионера, музыканта, а с сегодняшнего дня бывшего барабанщика всемирно известной группы «Queen». Он шел по этим сотням хрустящих упаковок и вспоминал... Вспоминал о том, как много лет назад Фредди любил бросать в зал цветы — розы со срезанными шипами или гвоздики. Сотни цветов в финале каждого выступления... И вот, они все вернулись к нему. Глаза скрывали темные очки. Знакомые сегодня с трудом узнавали Тейлора, хотя раньше во многих концах мира поклонники тут же вычисляли его в любой маскировке. Темные очки как будто приросли Роджеру и стали такой же частью его, как и всклокоченные выкрашенные в блонд волосы, тонкая сигарета и мальчишечья улыбка. Сегодня темные стекла спасали, скрывая красные от слез глаза. Внезапно, позитивный вечно молодой и легкий на подъем парень с лицом ангела, слетевшего с детской картинки, превратился в рано постаревшего, измученного и понурого человека. «Да, конечно, нечего делать десяткам сотен фанатов в этом маленьком зале! Пусть истерят дома. Покойся, дорогой, в технологичной и экологически безопасной печи с миром, что, говорят, полностью соответствует твоей экзотической религии. После все пришедшие — близкие, друзья и родня покойного — поедут в шикарный дом на Логан Плейс. Прислуга уже приготовила скромный поминальный фуршет. А потом будут обсуждать завещание. О, это главный номер сегодняшнего шоу! Некоторые ждут его с большим нетерпением и надеждами. Оправдаются ли? И хотя до официальной церемонии еще долго, заинтересованные лица будут оповещены уже сегодня... Сука!» — Злые мысли крутились в голове. Было невыразимо горько. Хотелось кого-нибудь ударить, за то что все это неправильно, глупо, лживо, лицемерно, цинично и очень по-английски. Роджер держался. И, наверное, очень неплохо. Во всяком случае, так казалось приятелям, с которыми он перекинулся парой слов. Буйная натура давала себя знать — уже пару дней Роджер выстраивал наполеоновские планы по организации «трибьют-концерта, посвященного памяти Фредди». Вчера он позвонил Дэвиду Боуи, сегодня поговорил с Элтоном Джоном. А сейчас пытался поднять эту тему в разговоре с Джимом Бичем, бессменным менеджером группы. «Фреду бы понравилось, чтоб не плач, а радость! Чтоб вот так… вышел бы весь такой крутой Плант и запел бы что-нибудь веселое… или красавчик Джорж Майкл. Надо будет найти его контакты…» Джим выслушал и... промолчал. Он не был просто «приятелем» и понимал, что Роджер на грани. Что хватается за эти мысли, как утопающий за первый подвернувшийся прутик. Только бы не думать, что в том большом и тяжелом гробу лежал похудевший, измученный болезнью Фред, к которому он не успел доехать три дня назад... В какие-то моменты дыхание срывалось и, отвернувшись от собравшейся публики, весь из себя солидный Роджер Тейлор, эсквайр, начинал судорожно всхлипывать. Он пришел один. Хотя обе его женщины хорошо знали Фредди и очень любили его. Да, он позвонил Доминик, своей официальной жене, и попросил ее не приходить в крематорий. После перенесенной болезни ей ни к чему такие волнения. А Дэбби, девушка, с которой он жил уже пару лет, с их девятимесячным сыном, имя которому придумал Фредди, были эвакуированы в лондонскую квартиру с наказом не высовываться. Дэбби пыталась протестовать. Накануне Роджеру было плохо. Физически плохо. В день смерти Фредди он вернулся домой поздно вечером с высоченной температурой; ей пришлось отпаивать его жаропонижающим и успокоительным. Она не на шутку переполошилась, и на это были веские причины. Две ночи подряд он почти не спал и только вчера согласился выпить снотворное, что помогло. Роджер провалился, как в обморок, в тяжелый сон. А сегодня утром, после завтрака, сделав пару звонков, сказал Дэбб, что им с парнями надо поговорить. Одним. И лучше это сделать тут — дома, в Суррее. Здесь им точно никто не помешает. Прессу не приглашали. Но куда без этих крыс. Несколько камер, пара фотографов мелькали в отдалении. Хорошо близко не подошли. «Торжественное прощание — быстро, скромно, без речей и панихид. Будто умерший не был достоин такого маленького знака внимания со стороны английских СМИ — с уважением отнестись к смерти. Не член королевской семьи, не высокопоставленный политик или общественный деятель. Всего-навсего очередная порочная звезда, ушедшая в мир иной до срока от мерзкой и позорной болезни. Это частенько водится за подростковыми кумирами рока. Наркотики, беспорядочные связи, реки алкоголя… сами себе могилу роют. А что вы хотели? Жить вечно?» — Брайан Мэй, астрофизик, мультимиллионер, до сих пор толком не разведенный отец троих детей, выдающийся композитор и великий... тоже бывший, гитарист «Queen» пришел с любимой женщиной. Анита не была официальной супругой, но она была его женой. И сейчас держала этого долговязого мужчину под руку так крепко и уверенно, словно без ее поддержки он вот-вот упадет. Они познакомились пять лет назад на вечеринке по случаю сорокового Дня рождения Меркьюри. Тогда это казалось простой интрижкой, ничего не значащим флиртом. Но постепенно превратилось в лучшее, что случалось в жизни Брайана. И в этот тяжелый день она была рядом. «Какое странное слово по отношению к Фреду — «покойный»… оксюморон! — Эта мысль почему-то настойчиво вертелась в голове Брайана. — И слово-то какое забавное! «Оксюморон» — хорошее название для нового альбома. Фред умел смешать все несовместимое и необъяснимое. Какая банальность, не могу о нем говорить в прошедшем времени. Был. Жил. Пел. Думал. Говорил… Надо приучать себя к прошедшему времени. «Мы», получается, тоже переходим в прошедшее время. Наверное, «нас» больше не будет». Последние два дня состояние Брайана было… странным. То он успокаивался и становился очень собранным, то вновь разваливался на куски и начинал безостановочно плакать. Эмоции просили выхода. А какие? Трудно понять. Вчера он просидел целый час в кресле у телевизора, глядя в одну точку, чем здорово напугал жену. Она-то думала, что он наконец отвлекся, и очень обрадовалась: вот же, приходит в себя, смотрит фильм! Но когда на экране начали мелькать титры какой-то передачи для дошколят, Брай продолжал смотреть с тем же отсутствующим выражением. Утешить его Анита не могла, но позвать пить чай, обнять, поддержать — это у нее получилось. Этой ночью, так и не сомкнув глаз, Брайан встал в три утра и начал писать письмо для фанатского журнала. Было очень тяжело. Впервые в жизни он сталкивался с тем, что на бумагу невозможно было перенести все мысли и чувства. О том, что Фредди умирает от СПИДа, официально объявлено буквально за день до смерти, что стало для поклонников не просто ударом, а настоящим шоком. Узнать, что твой кумир смертельно болен вчера, а сегодня его уже нет — это страшно. Брайан попытался объясниться. Он пять раз переписывал письмо и закончил только под утро. Он понимал, насколько важно сказать все эти горькие и страшные слова. И сейчас, выходя из зала, думал о тысячах... да что там, миллионах людей, со всего мира, которые искренне оплакивают их самого близкого человека. Джон Дикон, как и Роджер, пришел один. Седеющий мужчина сорока лет, отец четверых детей, миллионер и просто отличный парень, автор мировых супер-хитов, а с этого дня тоже бывший, бас-гитарист «Queen», вышел из зала прощаний последним. Еще раз обернувшись на гроб, стоявший на специальном постаменте, он почувствовал как мир расплывается, и влага стекает по щеке. Он не помнил, когда последний раз плакал. Наверное, на похоронах отца, которого не стало, когда Джону было десять, и с того момента он понял, что стал взрослым мужчиной, а взрослые мужчины не плачут. И вот, впервые за тридцать лет он не мог ничего с собой поделать. Он плакал, провожая в небытие человека, ставшего старшим братом. И только и мог, что молчать. Даже больше обычного. Как он пережил эти дни? Пережил. Он был морально готов к смерти Фредди. И не готов одновременно… Осознавая, что конец уже близок, он давно и много думал, что же дальше, но увы, ничего хорошего на ум не приходило. Еще неделю назад они были самой известной рок-группой мира, а сегодня стали ее осколками. Бывшими участниками. Земля уходила из-под ног. Казалось, что она покачивается на своей оси и в любую минуту может полететь по другой траектории. Последние дни были адом. В прессе творилась какая-то вакханалия. Такого количества грязи и мерзости на Фреда не выливалось даже в самые трудные времена. Это заставляло задуматься… о многих вещах. Он решил, что настало время поговорить с парнями, и размышлял, где и как это лучше сделать. И тут позвонил Роджер и предложил «после всего этого» поехать к нему: «Джон, я думаю, надо самим помянуть Фреда. Не хочу ехать в Гарден Лодж. Там сбор стервятников и всяких… не хочу их, блядей, видеть!» Джон согласился сразу. Он понимал, что обязательно надо помянуть, вспомнить. Поговорить. О человеке, которого любили миллионы и они, три британских парня, — тоже. О человеке, который за эти двадцать с лишним лет стал для всего мира легендой, а для них — другом и братом. И вместе с тем остался тайной за семью печатями. И вот, все наконец закончилось. — Дорогая, возьми такси и езжай домой. Мы с Джоном поедем к Роджеру. Нам надо поговорить. Не знаю, приеду ли сегодня, — Брайан старался говорить спокойно и убедительно. — Бри, ты уверен? Я… я буду очень волноваться! — Анита с силой сжала его пальцы. — Даю тебе честное слово, что не буду напиваться и постараюсь держать себя в руках. Все будет хорошо. Я позвоню вечером. — Попробуй только не позвони! Я сама приеду в этот чертов Суррей и разгоню к чертям вашу лавочку! — Хорошо, мы постараемся, чтобы операция по разгону остатков «Queen» не понадобилась, — Брайан грустно улыбнулся. Воинственная Анита была прекрасна. — Я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю. Держитесь! Обними за меня еще раз Джона и Роджера, постарайся их поддержать. Я не могу на Роджера смотреть, у меня сердце разрывается. На нем лица нет. Никогда его таким не видела. Пока, дорогой! Будь хорошим мальчиком, ты мне обещал. — Анита вытерла слезы и пошла к автостоянке, на которой ожидали возможных именитых клиентов несколько расторопных таксистов. Небольшая толпа у дверей ритуального зала потихоньку расходилась. Роджер подошел к Джону и рукой подозвал Брайана. — Такси уже ждет у запасного выхода. Пойдемте быстрее отсюда! Больше не могу тут находиться, — Роджера слегка потряхивало нервным ознобом, и он потирал замерзшие руки. — Прежде на-ка, выпей. А то до дома нормально не доедешь, — Джон вытащил из кармана пальто миниатюрную фляжку. — Это коньяк. Глотка тебе хватит? — Хватит. Спасибо. Ты как всегда вовремя. Пошли, Брай. Я утром заказал водки и еду из ресторана.***
К дому Роджера подъехали довольно быстро. Как-то умудрились миновать вечные лондонские пробки, а выехав из города, добрались минут за двадцать. Всего сорок километров от центра Большого Лондона и уже Милхангер — поместье с огромным садом, гаражом на шесть машин, бассейном и студией звукозаписи. Воплощенная британская мечта. В машине напряженно молчали. Роджер, разделавшись с содержимым микро-фляжки, перестал зябко водить плечами и вздрагивать. Не успел. Именно эта мысль сейчас доводила его, последовательно и логично, до нервного срыва. Не успел. Это опоздание он не сможет простить себе всю жизнь — так это осознавалось. А теперь спешить некуда. Ворота крематория остались далеко позади, но вот могильный холод (интересно только, откуда ему взяться в крематории?) до сих пор пробирался в сердце. Пока шла церемония прощания, Роджер спасался мыслью и разговорами о концерте. Но вот, они ехали домой — и опять с садисткой навязчивостью всплывал в памяти вечер воскресенья: сумерки, дождь и звонок Питера Фристоуна: «Можешь не спешить». Не успел. Неважно, в состоянии ли был Фред, чтобы говорить с ним тогда, в воскресенье, мог ли услышать… Сам факт опоздания был таким несправедливым, таким страшным! Казалось, если бы он успел, все было бы иначе. Что иначе? Фредди бы не умер? Глупо. Глупо и абсурдно. Он совершенно ничего не мог изменить, Фред умирал от тяжелой болезни. Но все равно Роджер продолжал вопреки всякому здравому смыслу подсознательно верить, что, успей он приехать, мог бы изменить хоть что-то. А теперь все. Он никогда не скажет: «Привет, Фред, как дела?» и не получит ответ: «Пошел в жопу, дорогой». Самое странное, что он даже не мог толком сформулировать, о чем конкретно хотел говорить с Фредди. За что хотел попросить прощения? Какая-то невысказанная вина лежала у него на сердце. Роджер окончательно понял это только теперь, во время последних бессонных ночей. В чем он провинился? Может сегодня получится осознать? Иначе жить невозможно, дышать больно. Воздух казался состоящим из миллиардов ледяных молекул, которые наполняли легкие арктическим морозом. Коньяк немного помог, но не спасал. Почему в мире стало так холодно? Он плотнее закутался в теплое пальто и прикрыл глаза. Молчали и остальные, погрузившись в свои мысли. — Может, вам, джентльмены, обогрев включить? — водитель заметил, что один из пассажиров мерзнет. — Спасибо, но не уверен, что это поможет, — ответил Брайан и взял Роджера за руку. — Слушай, давай все же постараемся себя не накручивать. Сегодня, наверное, самый долгий и тяжелый день в нашей жизни, и, увы, один из самых трудных. Родж? Мы обо всем поговорим, только постарайся все же собраться. Пожалуйста. Так можно себя до сердечного приступа довести, не дай бог! — Как тут не вспомнить наш старый альбом, да, Брай? — Роджер слабо улыбнулся, пытаясь свести к шутке то, что его самого очень беспокоило. — Я постараюсь обойтись без столь тяжелых последствий. Хотелось бы отделаться заурядным похмельем. — Ничего, уже почти приехали, — Джон оглянулся и посмотрел в заднее стекло. — Минут десять осталось.***
Дом стоял тихим и пустым, даже без слуг. Утром Роджер попросил экономку встретить посыльного из ресторана и все приготовить, после чего она могла быть совершенно свободна на ближайшие несколько дней. Прочая прислуга была отпущена на выходные еще раньше. На ближайшие сутки в доме не нужны посторонние люди. — Парни, проходите в малую гостиную. Я спущусь через пару минут, только переоденусь… — Родж, давай я камин затоплю? — Джон скинул куртку и прошел к камину, по двум сторонам от которого в нишах разместились книжные полки — комната служила еще и хозяйской библиотекой. Было довольно прохладно. — Да, пожалуй, тут будет лучше, чем в гостиной рядом со столовой. Уж очень она большая. — Затопи. Там, вроде, все приготовлено. — Да, было бы неплохо, — Брайан, в отличие от Роджера, не мерз, но то же ощущение, будто в мире вдруг стало холоднее на несколько градусов, преследовало и его. Он хорошо помнил, что когда-то давно с появлением Фредди его жизнь стала немного теплее — три дня назад это тепло безвозвратно ушло, что ощущалось почти физически. — Ты фуршет что ли заказал? — Джон подошел к столу, где на очень красивых блюдах теснились маленькие сандвичи, тарталетки и пирожки. Что ж, весьма по-английски. Но есть отчего-то совсем не хотелось. — Да, там закуски должны быть. Нормальная еда на кухне в холодильнике. Если что, разогреем в микроволновке. Там же водка. — Роджер взлетел вверх по лестнице. — Я сейчас вернусь. Располагайтесь. Еще вчера он попросил поставить в гостиной небольшой стол, принести несколько стульев — так куда удобней. Кухня рядом, а накрывать в большой столовой для троих было нелепо. Пока Джон возился с камином, Брайан, не зная, куда себя деть, подошел к одному из широких окон, выходивших на парк и подъездную дорожку, на кусты, стоящие сейчас голыми, на старую высокую сосну, словно охраняющую входную дверь. Если б не печальный повод, в этой комнате было бы так уютно. Так хорошо немного почитать, выпить коньяку, весело потрепаться, сидя на мягких диванах под треск поленьев в свете больших и уютных настольных ламп, стоящих на каминной полке... — Знаешь, Дикки, я, наверное, страшный трус. Недели две назад мы с Анитой приезжали к Фреду. Я вот так же стоял у окна и разглядывал сад. Придумывал, что сказать. И вот, разродился, блин! «Фред, какой красивый у тебя куст, это что за растение? До сих пор цветет». Идиотизм. А он попросил просто сесть рядом и помолчать. Говорит: «Бри, давай не будем тратить время на ерунду. Мне хорошо уже от того, что вы, ребята, пришли». Я почувствовал себя таким жалким трусом! И сейчас мне страшно. Не знаю, почему. Нет, я не будущего боюсь, скорее всего того, что творится. Этой грязи, что вылилась на Фреда. Как будто кто-то долго ждал его смерти и теперь наконец может безнаказанно смешивать его имя с дерьмом… — Брайан смахнул слезу и одернул штору. — Почему «как будто»? Это может быть вполне реальным, — Джон пожал плечами. — Для меня многие вещи теперь предстают в новом свете. Ты себя не кори. Я тоже трус. Фред же долго умирал. Я все смотрел и ужасался. Он такой бесстрашный, а я… я просто трусливый говнюк! Все думал, что это такое, как он не боится. Внутри холодело от одной мысли, как легко он смотрит смерти в глаза, а ведь еще находились силы писать музыку, петь. Я от ужаса даже не мог играть, не говоря уж про «сочинить». Руки опускались. Что поделаешь, Брай… Мы, трусливые и жалкие парни, остались, а он ушел. Может он из нас самый лучший? Да о чем я, он и был лучшим!.. Ну вот, вроде разгорелось. Постараемся не замерзнуть. Я Веронике сказал, что вряд ли вернусь сегодня. Она от такой перспективы была не в восторге. — Ну да. Я то же самое сказал Аните. Странное ощущение, как будто у нас мальчишник… Что-то Родж там долго. Надеюсь, он не закинется сейчас какой-нибудь гадостью? Анита сказала, что никогда его таким не видела. Признаться, я тоже, — Брайан в задумчивости потер переносицу. — Роджер всегда все переносил легко — отряхнулся и пошел. Не припомню, чтобы он сильно казнился или с совестью был не в ладах, а тут прям подменили парня. Я начинаю реально волноваться. Вон его целый день трясет! Я вчера сюда звонил. Дэбби сообщила, что напоила его снотворным, и он лежит. Представляешь? Роджер со своим планом концерта, вечно деловой и активный, полдня пролежал под лекарствами. И не напился ни разу. Дэбби подтвердила, что к алкоголю не притронулся. Сперва висел на телефоне, потом начал рыдать. Она еле успокоила. Сказала: «Прости, Брайан, но не буду его звать. Может, уснул. Всю ночь не спал. Позвони часа через три». Уже вечером Родж мне сам перезвонил, предложил приехать. Рассказал, что начал обзванивать всех подряд, предлагать выступить на трибьют-концерте, — Мэй тяжело вздохнул. — Ну, Роджер у нас мальчик эмоциональный, такой уж уродился. — Джон подкинул в камин еще одно полено и протянул руки к огню. Почему-то ему не хотелось ставить экран. — Признаться, и мне на этой «погребальной церемонии» холодно стало. А концерт… если честно, мне трудно представить, что кто-то, кроме Фреда, сможет спеть его песни. Это же издевательство! Не знаю… как-то не уверен, что эта идея такая уж прекрасная. Джон подвинул к камину одно из небольших кресел и сел. — Нет, идея отличная. Будем держаться вместе и, может, станет чуть легче. Сомнения сомнениями, но я думаю, пусть. Пусть Роджер этим занимается. Пусть будет концерт. В пику всему тому, что сейчас пишут. Снова соберем Уэмбли. В последний раз. Журналисты засунут свои вонючие статьи себе в задницы! — Знаешь, у меня ощущение, как будто многие испытали облегчение, когда его не стало. Он освободил их от своего присутствия. Противно… Майами* в Гарден Лодж поехал? — Да, конечно. Он же душеприказчик. Это его обязанность: зачитать завещание и уведомить всех скорбящих о свалившихся на них деньгах, — вздохнул Брайан. — Сомнительная, надо сказать, честь. — Не знаешь, кому авторские права на песни Фреда отойдут? — Вопрос Джона был не праздным. — Не знаю. Я с Фредом об этом не говорил. Хотя по-любому нас поставят в известность. Сверху послышались шаги. Спускался Роджер, успевший забежать в душ и переодеться в теплый старый кардиган и джинсы. — Извините, что заставил ждать, но меня до сих пор немного колбасит. Давайте уже выпьем и поедим, если получится. Что пьем? Кроме водки есть… да все есть. — Неси водку, Родж. И еще одну рюмку. Пусть будет Фреду. Поломаем традицию. Нам тут стесняться некого. Даже если захочется плакать — плачь. — Брайан расставил все точки над «i». Именно для этого они сюда и приехали. Чтобы их горе могло найти выход. Чтоб можно было выплакаться и выговориться, чего никогда никто из них не смог бы сделать на официальных поминках на Логан Плейс. Как загипнотизированный, Роджер несколько секунд не отрывал странного, задумчивого взгляда от огня. Вдруг по его губам пробежал легкий отблеск улыбки; назло всему сегодняшнему дню ему припомнилось кое-что забавное. — Я сейчас вспомнил, как мы с Фредом праздновали столетие бархатного камзола. Ты эту историю помнишь? Хорошо, тогда Джона не позвали, а то он точно никогда не стал бы частью «Queen». Решил бы, что все мы — ёбнутые на всю голову идиоты, и надо сваливать от нас подальше. — Да, так и есть, впервые за эти дни Роджер по-настоящему улыбался.