Свет Луны в изломах Невы

      Матвей проснулся от жуткой боли, казалось, что в голове стучит тысяча тяжелых молотов по стальным наковальням, удары которых отдавались в висках и затылке. В горле пересохло, а в нос бил въедливый запах сигар, вперемешку с приторным ароматом женских духов, от которого невыносимо мутило. Даже не открывая глаз, Ефимовский понял, где находится, но совершенно не помнил, как оказался в этом злосчастном месте. Видимо, количество спиртного, выпитого за вчерашний вечер в компании Соболева, дало о себе знать и начисто изрешетило память. Он приоткрыл тяжелые веки и поморщился от красных стен комнаты и портьер, что закрывали окна в номере борделя и своим ядовитым цветом резали не только глаза, но и душу, на которой и без того было весьма паршиво. Невыносимо хотелось пить, он пошарил ладонью по стоящему рядом будуарному столику в поисках колокольчика для вызова прислуги и сразу ощутил на кровати рядом с собой некое шевеление. А потом почувствовал, как по его груди медленно ползет чужая рука... С трудом, превозмогая боль, нарастающую с каждой секундой, он повернул голову и увидел перед собой лицо нагло улыбающееся шлюхи в обрамлении копны вьющихся огненных волос, разметавшихся по подушке.       - Ваше сиятельство, изволили проснуться, - хрипло хихикнула она, фривольно закинув на Ефимовского ногу.       Почувствовав, как тошнотворный ком подступает к горлу, он поморщился и с отвращением отвернулся, грубо оттолкнув от себя беспардонную девицу без всяких церемоний.       - Ступай, вели воды подать, да поживее.       Девка игриво засмеялась, приподнялась, села на кровати и стала не спеша натягивать на ногу чулок, при этом что-то тихо напевая себе под нос, чем несказанно раздражала графа.       - Пошевеливайся, дура, - негодуя, крикнул из последних сил Ефимовский, превозмогая головную боль.       Девица снова расхохоталась, медленно поднялась с кровати и, накинув на себя прозрачную накидку, которая совершенно не скрывала ее прелестей, напевая какой-то французский мотивчик, вышла из номера.       Матвей обессиленно откинулся на подушку. Его единственным желанием сейчас было оказаться дома, в родных стенах, подальше от этого пропахшего развратом и перегаром места. Но головная боль не давала возможности даже пошевелиться, он только и смог что растереть пульсирующие виски, при этом пытаясь восстановить в памяти вчерашний день...       «Вечером мы играли в покер в «Чвановском» на углу Казанской улицы, - с трудом вспоминал он, - далее поехали... Стоп! Это было не вчера, а днем ранее, а что же тогда было вчера?»       Тут, прервав его тщетные попытки собрать по кусочкам прожитый день, дверь номера отворилась, и на пороге появилась горничная с подносом в руках. Поздоровавшись, она подала Матвею стакан ледяной воды, которую он с жадностью выпил. Она молча принялась сервировать чайный столик, расставляя на нем кофе и сливки, а после шустро подняла с пола разбросанные вещи графа, аккуратно расположив их на стуле. От ее мельтешения и без того сильная головная боль, стала и вовсе нестерпимой.       - Убери все это, - указал он на кофейный сервиз, - и принеси воды умыться. И поскорее, - обессилено бросил граф.       Горничная, собрав пустые бутылки из-под шампанского и грязные бокалы, покорно вышла из номера.       Приложив немалое усилие, Матвей поднялся и как был, абсолютно нагой, подошел к большому зеркалу, висевшему на стене подле кровати. Он взглянул на свое отражение и поморщился: опухшее лицо, многодневная щетина, темные круги под глазами...       - Боже, на кого я похож? - простонал он и тут же скорчился от нового приступа головной боли.       Он слышал, как в номере вновь отворилась дверь, и увидел в зеркальном отражении за своей спиной вошедшую в комнату ту же рыжую девицу, с которой проснулся этим утром, а с ней и хозяйку заведения, мадам Лора. Девка бесстыдно развалилась в одном из кресел, нисколько не смущаясь того, что просвечивалось сквозь тонкую ткань накидки. В то время как мадам остановилась за спиной графа, глядя на его отражение в зеркале.       - Матвей Григорьевич, - обратилась она к нему на ломаном русском, втягивая в себя сигаретный дым через длинный мундштук, - я бы хотела уточнить, как вы будете расплачиваться за бой посуды, что учинили ночью: наличными, сейчас, или вам счет прислать?       Ефимовский, поморщившись от неприятного запаха дешевых сигарет, проигнорировал ее вопрос, без церемоний бросив встречный:       - Где Соболев?       - Месье Соболев отбыл после полуночи. Так как вам угодно будет рассчитаться, граф?       - Наличными, - сухо ответил Матвей и потянулся за своим пиджаком, что висел на стуле. Проверив бумажник и все карманы, он обнаружил лишь пару целковых.       - Черт! - выругался он, отбросив пиджак обратно на стул. - Пришлите счет, я оплачу, - сквозь зубы процедил он, натягивая брюки в желании побыстрее убраться из опостылевшего места.       - Как скажете, месье. От кофе, как мне доложили, вы отказались. Может, прикажите подать шампанского? - не без доли иронии поинтересовалась мадам Лора ́, с не скрываемым любопытством рассматривая одевающегося гостя.       Матвей, спешно застегивая рубашку, глянул исподлобья на хозяйку заведения, потом перевел тяжелый взгляд на девку и поморщился:       - Пейте сами свое пойло, лучше прикажи экипаж подать, да поживее.       Дверь распахнулась и в номере вновь появилась горничная с кувшином горячей воды и свежим полотенцем. Мадам обижено хмыкнула и направилась вон из комнаты, уводя за собой рыжую шлюху. Ефимовский наспех умылся и причесался, придав себе относительно приличный вид, спешил покинуть злачное место, в желанием поскорее оказаться дома.       На улице лил проливной дождь, будто вторя нынешнему настроению Матвея, который уже потерял счет дням и ночам с той минуты, как состоялся его последний разговор с Шехонским. Словно время разделилось на «до» и «после», он никак не мог прийти в себя. И бесконечно и невыносимо скучал по Никите, заливая тоску горячительными напитками, пытаясь забыться в объятиях продажных девиц, и в какой-то мере это ему удавалось. До тех пор, пока не наступало утро...       Он ехал в нанятом экипаже по мощеным проспектам и улицам накрытого ливнем города, который и без того казался беспробудно серым и хмурым. Небо плотно застилали низкие стальные тучи, без надежды на скорое прояснение, как будто исчезнув в тот злополучный день, молодой князь забрал с собой тепло и солнце этого памятного сентября, который граф теперь никогда не забудет, так глубоко он запал ему в душу приятными мгновениями, проведенными в обществе любимого человека.       Вернувшись домой, Матвей приказал Ульяне приготовить ему ванну, а сам тем временем пошел проведать болящего вот уже которую неделю Харитона.       - Ну, как ты тут? Как чувствуешь себя? - спросил он лакея, присаживаясь на стул рядом с кроватью.       - Да, слава Богу, Матвей Григорьевич, полегчало маленько, - грустно улыбнулся Харитон.       - Вот и замечательно, - ответил он, поправляя сползшее с кровати на пол одеяло.       Старик тяжко вздохнул:       - Вы, барин, пошто так сердце-то свое рвёте? Иль беда какая приключилась? Какую уж ночь дома не ночуете. Опять, видать, пить да играть с этим чертякой Соболевым повадились. Чтоб ему пусто было, - серчая, сетовал Харитон.       - Ну, будет-будет тебе браниться-то, - дружелюбно похлопал его по плечу Матвей. - Сейчас я ванну приму и давай-ка мы отметим твое улучшившееся самочувствие. Станем чай пить с липовым медом, как ты любишь.       Харитон закряхтел, присаживаясь на кровати, явно обрадованный таким предложением.       - Как скажете, ваше сиятельство. Я завсегда рад с вами почаевничать.       После травяной ванны Ефимовскому стало немного легче. Он приказал накрывать стол к чаю и удалился в свой кабинет, где связался по телефонному аппарату с Соболевым. Тот ответил сонным голосом, всем своим тоном высказывая недовольство по поводу того, что его немилостиво разбудили в столь ранний час.       - Хватит причитать, Соболев, - грубо начал граф. - Скажи-ка мне лучше, где мы вчера были? Почему мои карманы пусты и какого черта ты бросил меня в борделе?       В ответ Арсений громко зевнул.       - А были мы, ваше сиятельство, в «Дюссо». Где вы изволили начать с шампанского, думаю, уж это-то вы помните, а потом перешли на водку, после чего вы, ваше сиятельство, умудрились продуть в покер чистыми полторы тысячи. Я, естественно, пытался вас образумить, так вы и слушать не стали. А после, когда в бордель приехали, там буянить изволили, одной посуды рублей на пятьдесят побили, но пуще девок напугали.       И без того скверное настроение графа окончательно испортилось, не желая продолжать разговор, он бросил трубку и устало рухнул в большое кресло. «Опять не свезло. Проигрался в пух и прах, - думал Ефимовский, постукивая пальцами по столешнице, - прям черная полоса какая-то. А может, просто не стоит так напиваться?», - корил себя он, снова возвращаясь мыслями к причине своего загула...       Как выкинуть его из головы и из своего разбитого сердца, Матвей понятия не имел, оттого и уносило его каждый вечер в самые злачные места Петербурга, в тщетной попытке хоть ненадолго забыться. Тяжкие раздумья, сдобренные похмельем, прервала горничная, приглашая к чаю.       В столовой его ждал Харитон. Сидя за столом, он прикусывал кусочек сахара и запивал его чаем с блюдца.       - Ну что, Харитоша, дело-то пошло на поправку. Думаю, через пару недель сможешь навестить родных в деревне. Ты давно рвался, вот еще чутка подлечишься и я куплю тебе билет до Пскова, коль пожелаешь, - предложил граф, размешивая сахар в чашке.       - Правда ваша, барин. Давно хотел родню повидать, да хворь вот приключилась. Но не поеду. Неспокойно мне будет, пока вы, Матвей Григорьевич, терзаться не перестанете. Я ж не слепой, вижу, мучает вас что-то. Вон и не бреетесь уж какой день. Вы не обессудьте, что я вот так по-простому. Вся душенька изболелась за вас.       Матвей аккуратно поставил чашку на блюдце и посмотрел на лакея.       - Не переживай, родная душа. Стану дома ночевать теперь и непременно побреюсь, обещаю.       Вечером, после ужина, когда за окнами начало смеркаться, Матвей измученный хождением из угла в угол по своей большой и пустой квартире, которая отчего-то сейчас невыносимо давила на него, принял ванну, побрился и, надев элегантный костюм, решил немного пройтись по вечерним улицам Петербурга. Харитон, завидя его собирающимся, встал на пороге передней, удрученно наблюдая, как граф прихорашивается у зеркала.       - Вы, барин, хоть домой-то возвернитесь до рассвета, - с грустью в глазах просил лакей. На что граф улыбнулся.       - Я, Харитоша, прогуляюсь немного, воздухом подышу и через пару часов, пожалуй, а то и раньше, вернусь. А ты спать ложись, не жди меня, - сказал Матвей, покидая квартиру.       Лакей никак не отозвался, лишь тяжко вздохнул и перекрестил вслед уходящего в непогоду графа.       Прогуливаясь по проспекту, он неспешно дошел до Александровского моста и направился вдоль Гагаринской набережной, задумчиво вглядываясь в поверхность Невы, рябую от порывов северного ветра. Река, словно что-то нашептывала ему, перекатываясь мелкими, чуть заметными волнами, в изломах которых переливался холодный свет выглянувшей из-за туч Луны. «Вся моя жизнь, - подумал Матвей, - такая же темная, как эти воды. Нет в ней света и смысл безвозвратно потерян. Молодой князь появился вот так вдруг и озарил собой непроглядность бытия, заставив позабыть о том, что было «до», а потом так же стремительно исчез, оставляя после себя огромную прореху в сердце, которую теперь и заштопать-то невозможно».       На какое-то время Ефимовский остановился, словно ожидая, что где-то там, в глубине темной реки, сможет найти ответы на все вопросы, которые терзали его, оттого в задумчивости не заметил, как небо заволокли тучи, вновь начался ливень, волоча за собой шквальный ветер. На улице стало гораздо темнее, он раскрыл прихваченный по случаю зонт и, сопротивляясь порывам непогоды, направился в сторону дома, основательно по дороге промочив ноги. Он уже подходил к своему дому, когда заметил в отсвете фонаря, что резал своим тусклым светом пелену дождя, мелькнувшую черную тень, что шмыгнула от дверей его парадной к ландо. Экипаж тотчас же тронулся и скрылся в темноте надвигающейся ночи.       В квартире Ефимовского встретил встревоженный Харитон.       - Не сидится вам, барин, дома в такую-то непогоду, - приговаривал лакей, помогая ему снять насквозь мокрый плащ. - Вон и ноги, поди, все замочили. Скидывайте сырую одёжу, барин, я сейчас ваш халат принесу и прикажу Ульяне камин разжечь.       Харитон, прихрамывая, направился в спальню, а Матвей, расстегивая на ходу рубашку, вошел в гостиную, где у камина уже во всю хлопотала горничная. Проследовав к буфету, в котором хранился купленный в Париже коньяк, он взял бутылку и бокал, а после, закутавшись в теплый халат из мягкого французского велюра, поданный лакеем, уютно разместился в кресле у разожженного очага, от которого потянуло приятным разгорающимся жаром. Плеснув напитка в бокал, Матвей пристроил бутылку на консольной столик и блаженно откинулся на спинку.       Царившую тишину комнаты нарушало лишь тиканье часов, да треск ароматных дров, что жадно лизали языки пламени. Ефимовский грел в ладонях пузатый бокал с коньяком, время от времени делая маленькие глотки, которые согревали его изнутри похлеще камина. Он ни о чем не думал, лишь завороженно глядел на огонь, ощущая, как расслабляются продрогшие мышцы.       Через какое-то время на пороге гостиной вновь появился лакей с приготовленным чаем из трав.       - Вот, Матвей Григорьевич, выпейте, я тут вам липовый цвет запарил, да мяту с ромашкой, - довольно приговаривал Харитон, подавая чашку с горячим чаем графу и забирая из его рук пустой бокал. - Сейчас плед вам принесу, все теплее будет, - продолжал хлопотать старик, он направился вон из гостиной, но вдруг остановился, хлопнув себя по лбу: - Вот голова моя бедовая, да что ж это я опять запамятовал? Пока вас не было, барин, к вам наведывался молодой князь, Никита Алексеевич. Справлялся, давно ли ушли и когда будете...       Ефимовский от неожиданности вздрогнул, расплескав горячий чай себе на колени и даже не заметив этого.       - Как давно он приходил? - встревожено он, поднимаясь из кресла.       - Так вот аккурат перед вашим приходом и был. Разминулись вы с ним, - развел руками лакей.       Матвей медленно опустился обратно в кресло, укорив себя за чрезмерные эмоции, которым более не было места. Но известие о визите князя его ошеломило. Настолько оно было неожиданно...       - И что, Никита Алексеевич на словах что-то просил передать? - выравнивая свое дыхание, спросил граф.       Лакей пожал плечами.       - Так ведь спросил, дома ли, мол, граф? Я сказал, как велено, пошли прогуляться. Ну, он поблагодарил, да ушел.       - Хорошо, Харитон, ступай. Мне одному побыть надобно.       Лакей кивнул и молча вышел, прикрыв за собой дверь. Ефимовский устало откинулся на спинку кресла и, возвращаясь взглядом к языкам пламени в камине, погрузился в размышления. Он не рассчитывал на чудо, которому в его приземленной жизни, роли не отводилось, поэтому пытался рассуждать, придерживаясь логики.       Если князь сам пожаловал, то не иначе как за личными извинениями в адрес Александры Павловны. Других поводов для визита не предполагалось, да и не могло их попросту быть. Он тяжело вздохнул, потерев усталые глаза.       - Настойчивый, однако, оказывается юноша, Никита Алексеевич. Ну что ж, надо будет удовлетворить его ожидания и принести свои извинения графине.       Прихватив со столика бутылку коньяка, граф поднялся и направился быстрым шагом в свой кабинет. В эту секунду он чувствовал, как в нем начала просыпаться злоба на князя и его невесту, на Соболева, на самого себя, да и в целом на весь мир.       В кабинете он достал из ящика стола сигару и закурил, плеснув еще немного коньяка в бокал, который, не мешкая, выпил. Жил же себе спокойно до встречи с князем и был вполне доволен своей устоявшейся жизнью, но с его появлением, все перевернулось с ног на голову и как прежде уже никогда не будет. Оттого он и осознавал, что не сможет вычеркнуть Никиту из памяти, сколь не пытайся. Он подошел к мольберту и закрепил на нем чистый лист, в желании выплеснуть хотя бы в красках всю свою горечь, но так и простоял, не в силах нанести мазок, словно опасаясь запачкать девственную белизну листа своей акварелью.       Из размышлений его выдернул звонок телефонного аппарата, граф неспешно поднял трубку, предполагая, что звонит несомненно Соболев, поэтому равнодушно взяв трубку, с безразличием произнес:       - Слушаю вас.       На том конце провода несколько секунд стояла тишина, но вскоре он услышал до боли родной и знакомый голос...       - Добрый вечер, Матвей Григорьевич. Извините, что беспокою вас в столь поздний час.       Ефимовский напрягся, сжав в руке трубку аппарата.       - Слушаю, - переведя дыхание, чтобы не выдать своего волнения, повторил граф.       - Вас верно уже известили, что я приезжал вечером, но, к моему огромному сожалению, не застал вас.       - Я так понимаю, - ответил холодно граф, - вы приезжали потребовать личных извинений. Что ж, я готов их принести. Скажите: где, когда, в какое время, и покончим с этим, - Матвей почувствовал, как кровь вновь вскипает внутри, и его накатывает непонятно откуда взявшимся гневом.       - Нет, граф, я не за этим хотел видеть вас, - словно оправдываясь, ответил князь. - Напротив, это я должен принести вам свои извинения. Я совершенно несправедливо отнесся к вам. Простите меня, Бога ради, если сможете, Матвей Григорьевич. Право слово, я повел себя недостойно.       Ефимовский расслышал, как после сказанных слов, князь тяжело вздохнул. Он присел на край стола, оттого, что ноги сейчас отказывались держать, и, набрав побольше воздуха, сказал:       - Вы ни в чем не виноваты, Никита Алексеевич, и прощать мне вас не за что. Могу сказать одно, ваша невеста абсолютна права. Я ужасный человек и вам нужно держаться от меня как можно дальше. Дружба меж нами невозможна, тем более теперь, когда вы знаете всю правду обо мне и о моих чувствах в отношении вас... И не смейте жалеть меня, окажите милость. Всего доброго, князь. Прощайте, - граф дрожащей рукой положил трубку, тут же налил себе еще коньяка и выпил залпом, в желании усмирить бешено бьющееся в груди сердце. ***       Никита стоял босой в кабинете своего отца в кромешной темноте и обреченно слушал длинные гудки в телефонной трубке, не решаясь опустить ее на рычаг. Ефимовский не захотел продолжать с ним разговор. «Как же теперь быть и что еще можно предпринять, чтобы вернуть доверие графа?» - отчаянно думал князь, с досады кусая губы. Он совершенно не знал, как быть. Аккуратно положив трубку, он вышел из кабинета, закрыл дверь, тихо ступая, чтобы не потревожить уснувший дом. Бесшумно поднялся в свою комнату, затворил дверной замок и упал на свою огромную кровать.       Через окно спальню озарял лунный свет, который то и дело закрывали гонимые ветром низкие тучи, что принесли с собой в Петербург нескончаемые дожди. Никита смотрел на потолок, по которому расползались тени и вспоминал, как он рассматривал рисунки графа. «Как должно быть ему было больно и неприятно после сказанных мной слов и после того, как я предательски сбежал», - мысленно рассуждал Никита, кутаясь в пуховое одеяло. Капли дождя вновь застучали по стеклу под аккомпанемент завывавшего на улице ветра. Князь поежился, вслушиваясь в звуки непогоды, от которой на душе становилось еще более тоскливо и муторно.       Он так надеялся, что граф будет рад тому, что он одумался и решился просить прощения. Ведь все это время Никита невыносимо скучал...       В течение двух дней он порывался поехать к Ефимовскому и вот сегодня наконец-то решился, но не застал его дома. Понимая, что не уснет этой ночью, пока не поговорит с ним, он без разрешения пробрался в кабинет отца, когда все легли спать. Ему необходимо было позвонить Матвею, попросить прощения и, в конце концов, поговорить с ним, но, как оказалось, самому графу это было не нужно. От накатившей обиды и безысходности зарезало от накативших слез глаза.       «Зачем же он так? - шептал Никита, уткнувшись в подушку, - я же так по нему тосковал... И о какой жалости может речь идти, когда он мне просто нужен?»       Князь долго не мог уснуть из-за одолевавших его мыслей и, казалось, что он вот только провалился в зыбкий сон, как его уже Аглая разбудила на службу. На протяжении всего дня, оттого, что ночь была бессонной, Шехонский был рассеян. Поэтому, сидя в своем служебном кабинете, он пытался работать с принесенными секретарем Главного советника бумагами, но совершенно не мог сосредоточиться, время от времени глядя в окно на проезжающие по Дворцовой площади экипажи. И как бы ни старался он собраться, недосып и общее эмоционально расстроенное состояние давало о себе знать не лучшим образом. Лишь к концу служебного дня, собрав все свои силы, князь выполнил данные ему указания. Удовлетворенный своей работой, он с облегчением вздохнул. Складывая бумаги в папку, Никита услышал нерешительный стук в дверь. Поспешив открыть, он увидел на пороге дежурного унтер-офицера.       - Ваша светлость, приказано доложить. Вас ожидают у входа в штаб, - отчеканил военный, отдавая честь, и, козырнув, удалился, оставляя князя в полном недоумении.       Закрыв дверь, Никита сразу устремился к окну. Сердце в тот же миг пропустило удар - у парадной восточного крыла штаба стоял уже знакомый «Фрезе», а сам граф сидел на водительском месте, покуривая сигару.       В мгновение радость и волнение переполнили князя, и отчего-то задрожали руки. Забрав со стола папку с бумагами и прихватив из шкафа свое пальто, Никита бросился в кабинет Главного советника министерства, чтобы отдать документы. После, он торопливым шагом прошел по коридору второго этажа и, уже стремительно сбегая вниз по лестнице, на первом этаже столкнулся с личным секретарем министра, чуть не сбив его с ног, но тут же принес многочисленные извинения за свою спешку и неуклюжесть, и с улыбкой на лице шустро ретировался на улицу.       Молодой князь не мог сейчас дать отчет своим действиям и эмоциям, возможно, со стороны он выглядел глупо и в какой-то мере нелепо, но ему хотелось улыбаться, потому как был искренне рад встрече с графом и не хотел этого скрывать. Ефимовский, вальяжно развалившись на водительском сиденье, выпускал в воздух облачка дыма, не спеша покуривая сигару. Заметив князя, он выпрямился, сел ровно и пристально посмотрел в глаза подошедшему к автомобилю юноше.       - Здравствуйте, Матвей Григорьевич, - все так же не сдерживая широкой улыбки, произнес Никита.       - Добрый день, князь, - ответил Матвей и улыбнулся, хотя его взгляд по-прежнему оставался серьезным и в глазах читалось некое недоумение. Он пригласил Шехонского сесть рядом: - Я, Никита Алексеевич, во вчерашнем нашем разговоре позволил себе некую грубость. За что прошу меня простить.       - Полно вам, граф, нет никаких обид. И вообще я предлагаю забыть то, что было и продолжить наше общение, - по-простому предложил князь.       Ефимовский недоуменно воззрился на юношу, не понимая так резко изменившегося его расположения в отношении себя. И с еще большим удивлением, осведомился:       - Я не совсем вас понимаю, Никита Алексеевич. Вы намерены продолжить нашу дружбу, даже несмотря на мои чувства к вам и откровенное признание?       Шехонский с неким смущением посмотрел на графа и одобрительно кивнул. После, бросив прищуренный взгляд на здание штаба, сказал:       - А теперь давайте поедем отсюда. Не хотелось бы привлекать к себе излишнее внимание. И потом, помнится, вы обещали обучить меня вождению, - добавил довольный пассажир.       - Ну, что же, Никита Алексеевич, раз дал слово, надо его держать, не так ли? - подмигнул ему благодушно настроенный граф, лихо сворачивая на набережную Мойки.       К слову, Матвея весьма поражали перемены произошедшие с князем, в его отношении и поведении. Конечно, у графа в голове возникло множество вопросов, но задавать их именно сейчас он не хотел, боясь спугнуть свое и без того зыбкое счастье. Они ехали молча, каждый думал о своем, но на их лицах в эти мгновения читалось лишь одно - им несказанно хорошо вместе, даже вот так просто молчать. Никита сосредоточено смотрел на дорогу, лишь изредко поглядывая на Матвея и на то, как он мастерски управляется с авто, несмотря на скользкую от прошедшего ночью дождя брусчатку. И хоть под утро лить перестало, но тяжелые тучи все еще плыли по небу, гонимые ветром, то позволяя солнечным лучам слепить глаза, то снова из закрывая.       Проехав по Александровскому проспекту и выехав на Большую Гарнизонную дорогу, Ефимовский, наконец, нарушил молчание:       - Никита Алексеевич, почему же вы не спрашиваете, куда мы направляемся? - иронично поинтересовался он.       Князь, пожал плечами:       - Разве это имеет значение? Едем и едем, - улыбнулся он.       - Великолепно, - рассмеялся Матвей, - смею надеяться, я не нарушил ваших планов? - а после короткой паузы серьезно добавил: - И планы вашей невесты также не будут сорваны нашей внезапной прогулкой?       - Нет, - коротко ответил Никита и скорее поспешил сменить тему разговора. - Матвей Григорьевич, когда мы приступим к уроку вождения? - полюбопытствовал он.       - Вот сейчас проедем Архангельскую улицу, а по Стародеревенской волости можете рулить, сколько душе угодно, - засмеялся граф.       Минуя часть дороги Средней большой аллеи и свернув на Белосельский проспект, Ефимовский остановил автомобиль и уступил место у руля.       - Милости прошу, - с улыбкой сказал Матвей. - Приступим, пока погода вконец не испортилась.       Граф посмотрел на клубящиеся над их головами тучи, которые своей угрюмой синевой обещали скорое начало дождя. Никита кивнул, быстро и ловко перебрался на водительское сиденье, а Ефимовский устроился рядом, приготовившись объяснять своему ученику азы управления транспортным средством. Он рассказывал, как следует поворачивать руль и показывал, как управлять рукоятками переключения передач и ручкой газа, настраивать тумблер зажигания, и в какой момент стоит дергать за рычаг ручного колодочного тормоза. Матвей подробно объяснял, делился собственным опытом и демонстрировал приобретенные навыки вождения, близко склонившись к Шехонскому, и, словно бы невзначай, касался то плеча юноши, то локтя, то колена, которое сейчас находилось непозволительно близко от его руки. Никита внимательно слушал и делал первые успехи, как оказалось, управление авто давалось ему на удивление легко, или все это напрямую зависело от того, кто его обучал вождению, но определенно точно, процесс увлек обоих. Он самостоятельно на небольшой скорости пересек Третий Елагин мост, радуясь, как ребенок своим скорым результатам. Граф, отдав автомобиль в полное распоряжение князя, теперь лишь изредка давал ему устные советы. Они свернули в Ферзин переулок, обогнув парк дачи Салтыковых, и выехали к Большой Невке, где их застал начавшийся внезапно дождь.       - Похоже, дождь зарядил надолго, - раздосадованно предположил Матвей, выглядывая из-под раскладной крыши авто. - Поэтому, пока мы не вымокли основательно до нитки, нам стоит найти место, где можно переждать ливень. Поедем в сторону Строганова моста, там неподалеку есть ресторан, заодно и поужинаем, - с оптимизмом предложил Матвей, показывая дорогу.       Никита беспрекословно развернул «Фрезе», и на полной скорости они направились в сторону ресторана «Помпей».       Прибыв на место, Ефимовский потребовал у метрдотеля отдельный кабинет и услугу горничной, чтобы та привела их верхнюю одежду в порядок. Распорядитель незамедлительно выполнил указания графа, проводив их в небольшой, но уютный отдельный кабинет, в который без лишних ожиданий явился вышколенный официант. Никита, не откладывая, с интересом принялся изучать перечень блюд.       - Вы, верно, проголодались, князь? - полюбопытствовал граф, открывая поданное ему меню.       - Очень проголодался, - несколько смущенно улыбнулся юноша, - поэтому полностью полагаюсь на ваш выбор, Матвей Григорьевич. Честно говоря, я не знаток ресторанных блюд, - добавил князь, откладывая в сторону кожаную папку меню.       - Ну что ж, постараюсь вам угодить, Никита Алексеевич, - одарил его улыбкой граф и обратился к официанту:       - Значит так, - задумчиво, но с очень серьезным видом сказал Ефимовский, глядя в раскрытое меню, - для начала суп французский а-ля-тортю, потом телячьи ножки под соусом Пулет и крокеты из говядины с соусом Пикан, ну, и пожалуй, филе-миньон. А из напитков... - он поднял глаза на Никиту, - что вы будете пить, князь?       - Пожалуй, морс, если можно, клюквенный.       Граф вновь обратился к официанту:       - Морс клюквенный и двести коньяка. Десерты мы закажем позже.       Официант, выслушав, удалился, оставляя молодых людей наедине. Ефимовский любовался Никитой, как тот, повернувшись к окну, наблюдал за тем, как по стеклу стекают капли дождя, ломая кривыми дорожками мир вокруг. Не желая нарушать прекрасное мгновение, Матвей молча наслаждался моментом. Ведь еще вчера он и подумать не мог, что уже сегодняшним днем Шехонский окажется так благосклонен к нему. Неожиданно, все еще продолжая смотреть в окно, Никита тихо сказал:       - Я скучал, - потом повернулся, посмотрел графу в глаза и повторил: - Да, я скучал. Сама мысль, что мы не станем более общаться, была для меня невыносима, - он замолчал на мгновение, опустив глаза, а потом вновь взглянул на Матвея. - Простите меня, граф. Мне, право, очень совестно за мою трусость.       Матвей, испытавший после признания невероятное волнение чувств, протянул свою руку через стол, коснувшись руки князя.       - Никита Алексеевич, перестаньте корить себя и извиняться. Мы же договорились, больше не вспоминать прошлое. Давайте жить настоящим.       В кабинете появился официант с подносом заказанных графом блюд. Шехонский, немедля одернул свою руку, словно обжегся... Но Матвей сделал вид, что не заметил этого. Он достал карманные часы, посмотрел на время и обратился к официанту:       - Любезный, скажите, в вашем заведении имеется телефонный аппарат?       - Несомненно, ваше высокоблагородие. В личном кабинете ресторатора, - учтиво ответил он, продолжая расставлять тарелки с яствами на столе.       - Никита Алексеевич, время уже четверть восьмого. Думаю, вам необходимо оповестить родных, что вы задержитесь. Думаю, вам нужно воспользоваться телефонным аппаратом. Объясните причину, избавьте их от переживаний, - предложил граф, делая глоток коньяка, чтобы согреться.       Молодой князь, поблагодарив Ефимовского за заботу, вышел из кабинета. Матвей, оставшись наедине с собой, вновь плеснул в бокал коньяк. Ему не хотелось торопить этот вечер, не хотелось, чтобы князь спешил домой и переживал. Он жаждал вдоволь насладиться присутствием юноши и неспешной беседой с ним. Вскоре Шехонский вернулся, усаживаясь за стол, он поежился, жалуясь на разобравший его озноб, чем не на шутку встревожил графа.       - Да вы, милейший князь, верно простыли. Это моя вина. Я совершенно не подумал о погоде. Извините меня, Никита Алексеевич, - сказал он виновато, поднимаясь из-за стола и снимая с себя пиджак, который тут же накинул ему на плечи. При этом едва сдерживая себя, чтобы не обнять Никиту, такого в этот миг уязвимого и близкого.       - А теперь давайте ужинать, пока всё окончательно не остыло, - улыбнулся Ефимовский, отбрасывая прочь порочные мысли, что не желали его оставлять ни на минуту.       За трапезой Никита восторженно делился своими впечатлениями от урока вождения, сожалея, что на дворе осень и по размытым дождями дорогам автомобилю скоро уже будет не проехать. А потом он с неподдельным интересом расспрашивал графа о характерных отличиях германского «Бенца» и отечественного «Фрезе». Матвей с охотой делился знаниями, шутил и смеялся, наслаждаясь прекрасным обществом.       Автомобиль Ефимовского подъехал к особняку на Съезжинской в десятом часу вечера, в окнах особняка еще ярко горел свет, освещая дорогу. Никита спрыгнул с подножки авто, но прощаться не спешил, он стоял под каплями косого дождя, которые сносил сильный северный ветер. И глядя в глаза графа, нерешительно спросил, одаривая его своей обворожительной улыбкой:       - Матвей Григорьевич, вы завтра приедете к нам в имение на ужин?       - Я, право, не знаю, Никита Алексеевич. Да и удобно ли это?       Шехонский с недоумением смотрел на него.       - Ну, как же, граф, вы обещали, неужто позабыли? Завтра же пятница - день вашего рождения и мои именины.       На его слова Матвей засмеялся и шутливо хлопнул себя ладонью по лбу.       - Вот я олух, Никита Алексеевич. Я действительно забыл, совершенно из головы вылетело. Конечно, приеду, непременно приеду. Не сомневайтесь.       Князь, довольный ответом, подал ему свою руку для рукопожатия. Матвей в ответ протянул свою, скорее нежно, чем крепко задерживая холодные пальцы князя в своей горячей ладони.       - А знаете что, Матвей Григорьевич, вы можете приехать в полдень сюда же на Съезжинскую и мы вместе отправимся в усадьбу. Если, конечно, вы располагаете временем?       - Прекрасная идея, - ответил граф, все еще не выпуская руки Никиты из своей ладони, наслаждаясь этим прикосновением, от которого кровь вскипала в венах. Но как бы ему не хотелось расставаться, увы, было пора.       - Значит, до завтра, Матвей Григорьевич. Спасибо вам за такой замечательный день и за урок. Я от души благодарен вам.       - Не стоит благодарности и потом, преподавать такому способному ученику - сплошное удовольствие. До завтра, князь, и приятных вам снов, - улыбнулся на прощание ему он.       Князь неторопливо, словно нехотя, поднялся по ступенькам крыльца, обернулся и махнул рукой. Ефимовский стоял, облокотившись на авто, и с тоской смотрел, как он уходит, не в силах оторвать взгляда. Потому как сердце в это мгновение переполняла бесконечная любовь к молодому человеку, и только с ним рядом он был совершено счастлив. Перед тем, как зайти в парадную особняка, князь еще раз обернулся, одаривая на прощанье Матвея своей лучезарной улыбкой, словно незримым светом.       Воодушевленный завтрашним днем и переполненный нескончаемой радостью, граф забрался в автомобиль и, выруливая с территории дома Шехонских, направил свой автомобиль в сторону Литейного проспекта.       Никита вбежал в гостиную, излучаясь счастьем и мечтательной улыбкой. В этот час Татьяна Андреевна еще не спала, занимаясь с горничной Аглаей рукоделием в ожидании любимого отпрыска.       - Никитушка, - всплеснула руками княгиня, отложив в сторону шитьё, и поднимаясь ему навстречу, - я уж испереживалась. На улице ужасная непогода, как ты добрался? Все ли хорошо?       - Матушка, ваши переживания, как всегда напрасны, - ответил Никита, целуя руку матери. - Мы прекрасно провели время с графом. А еще я научился управлять автомобилем. Это оказалось вовсе несложно. Завтра в имении я непременно вам это продемонстрирую. Определенно, когда я женюсь, обязательно приобрету авто и стану возить всех вас в имение, - восторженно выпалил Никита, обнимая свою драгоценную матушку.       Он, отказавшись от предложенного Аглаей чая, поднялся к себе, принял ванну и уютно устроился в своей кровати. Душа ликовала. Он был безумно рад примирению с графом. Отчего-то рядом с этим человеком, князь чувствовал себя уверено и абсолютно свободно. Он не мог понять, что это за чувства такие неведомые ему раннее овладевали им по отношению к графу, но теперь был абсолютно уверен, что это было нечто гораздо большее и глубокое, чем дружба. Князь даже сам себе не мог объяснить охватившего его душевного ликования. Но это были, бесспорно, приятные эмоции, которые делали жизнь Никиты насыщенной и полноценной.       Единственное, что для себя совершенно точно понял князь после сегодняшнего вечера, что его жизнь без Ефимовского будет отчасти пуста. ***       Наступившее утро для Шехонского не было таким радужным, как предыдущий вечер. Он проснулся оттого, что его тело немилосердно ломило и пылало от жара. Голова раскалывалась от боли, а в горле першило, отчего подняться с постели сил совершенно не находилось. Он взял со столика колокольчик и позвонил. Через минуту дверь отворилась, и в комнату вошла Аглая. Стоило ей только взглянуть на молодого князя, она тут же ахнула.       - Господь милосердный, да вы же весь горите, жар у вас, Никита Алексеевич. Захворали, беда-то какая, - запричитала она, трогая рукой его горячий лоб.       - Не преувеличивай, Глаша, - отозвался на ее переживания он. - Это самая обычная простуда и не более.       Но горничная уже ничего не слышала, она выбежала из комнаты, что-то встревожено бубня себе под нос. Никита тяжело вздохнул, кутаясь в одеяло, уже осознавая, что его ожидает. И оказался прав... Буквально через пару минут дверь вновь распахнулась, и на пороге комнаты появились все обитатели дома. Матушка тотчас кинулась трогать лоб своего любимого чада, сестра расспрашивать о его самочувствии. Аглая, вернулась вооруженная подносом со всяческими пузырьками, множеством порошков и пилюль, принялась отчаянно выкладывать на столик те лекарства, которые, по ее определению, должен был незамедлительно принять захворавший князь. Лишь отец, стоя у окна и наблюдая за происходящей женской суетой, разумно изрек:       - Я, пожалуй, позвоню и приглашу доктора, а пока просто померьте ему температуру и оботрите водкой, - с этими словами он покинул комнату.       Никита смиренно померил температуру и согласился выпить порошок, лишь бы близкие не допекали его столь пристальным вниманием и излишней заботой. Сославшись на головную боль и на то, что его клонит в сон, он вежливо попросил всех оставить его. Когда все, наконец, удалились, он удрученно вздохнул, глядя в сторону окна, из которого в комнату проникал тусклый свет, говорящий о том, что тучи вновь обложили небо над Петербургом. По стеклу медленно сползали капли дождя, огибая прилипший желтый лист, пригнанный ветром. Погода вторила настроению, потому как внезапная простуда расстроила все планы князя. Он так желал провести этот праздничный день в обществе графа. Поздравить его с днем рождения, прокатиться по усадьбе на автомобиле, вместе проведать Арона, отужинать в его обществе, а после говорить с ним обо всем на свете...       Невеселые размышления князя прервал стук, не дождавшись разрешения в комнату вошла сестра, старательно что-то пряча у себя за спиной.       - Ники, мне очень жаль, что ты заболел, к тому же в такой день, - сочувственно улыбаясь, промолвила Лиз. Она подошла и присела на край кровати, протянув брату из-за спины маленькую коробочку, обтянутую голубым атласом. - Сегодня твои именины, и я приготовила тебе небольшой подарок...       Никита взял из рук Елизаветы подаренную ему коробочку и открыл ее. Внутри находился маленький образок на тонкой серебряной цепочке с изображением лика архангела Гавриила. Он, поцеловав медальон, и, не мешкая, повесил его на шею.       - Лиза, дорогая, спасибо за такой бесценный подарок. Он всегда будет при мне, и я буду его хранить, обещаю.       Княжна с нежностью посмотрела на брата и, наклонившись, поцеловала его в щеку.       - Пусть ангел всегда оберегает тебя, а теперь поспи, - и уже на пороге комнаты, спросила: - Наверное, стоит позвонить господам Уваровым и отменить их сегодняшний визит в усадьбу в виду твоей болезни?       Никита, совершенно забыл об этом визите, и сейчас спохватившись, без раздумий ответил:       - Да, скажи отцу, чтобы непременно позвонил и отменил визит.       Тем не менее, Елизавета не покинула комнату, она все так же топталась на пороге, словно не решаясь о чем-то сказать... Но все же спросила:       - Ники, я слышала, что на званый ужин к нам также приглашен граф Ефимовский. Его визит тоже стоит отменить?       - Нет! - хрипло выкрикнул Никита, приподнялся на подушках, но тут же оседая. Он сам не ожидал от себя такой реакции, поэтому прокашлявшись, спокойно продолжил, перехватывая рукой больное горло. - Нет, Лиз, визит графа не стоит отменять и потом, он приглашен не в усадьбу, а прямо сюда. Он должен прибыть в полдень, - вымученно улыбнулся князь и откинулся на подушки.       - Хорошо, Ники, я поняла, - загадочно улыбнулась Елизавета, покидая комнату брата.       Как только за ней закрылась дверь, Шехонский поднялся и подошел к зеркалу.       - Да-с, вид ваш, ваша светлость, оставляет желать лучшего, - усмехнувшись, сказал он своему отражению и, взяв лежащую на комоде расческу, причесал торчащие в разные стороны волосы.       Он посмотрел на висевшие на стене ходики: до приезда графа оставалось еще целых полтора часа, Никита решил все же немного поспать, потому как слабость совершено валила с ног. Лежа в постели, он размышлял, понравится ли Ефимовскому его подарок, который он приготовил... С теми мыслями и провалился в глубокий сон.       Граф подъехал к особняку ровно в полдень, как и было условлено. Дождь с порывами ветра нещадно хлестал по крыше ландо, приказывая оставаться на месте, да только желание видеть молодого князя перебарывало все остальное. К остановившемуся у крыльца экипажу тут же выбежал лакей с зонтом, услужливо проводив гостя в дом. В передней Матвея встретил Алексей Васильевич, а не Никита, как того он ожидал.       - Добрый день, Матвей Григорьевич. Рад видеть вас снова в нашем доме, - с радушием приветствовал хозяин.       - Здравствуйте, уважаемый Алексей Васильевич. А я счастлив вновь быть у вас, - ответил Ефимовский, пожимая ему руку.       Лакей принял у графа мокрый плащ, а после, в сопровождении Шехонского-старшего, граф проследовал в гостиную, где, к своему удивлению, застал только Татьяну Андреевну, сидящую у горящего камина, и княжну, читающую матери вслух книгу. Княгиня с почтением приветствовала гостя, а Лиз, как водится, удостоила его лишь легким реверансом, и тут же вернулась к чтению.       - Присаживайтесь на диван поближе к камину, Матвей Григорьевич, - пригласил его отец Никиты. - А я пока распоряжусь подать нам наливочки для сугрева. Продрогли, верно, в дороге. Погода-то какая, - выходя из гостиной, обронил Алексей Васильевич.       Ефимовский не понимал причины отсутствия Никиты и это его не на шутку встревожило. Он тоскливым взглядом обвел гостиную, надолго задержавшись глазами на его портрете, но каким бы прекрасным он ни был, хотелось, наконец, увидеть живой оригинал. Не в силах более ждать прояснения, он спросил напрямую:       - Татьяна Андреевна, а где же Никита Алексеевич? Здоров ли он?       - Ах, голубчик, - со страдающим видом ответила она, - нездоров. Заболел наш ангел. Поэтому мы отменили поездку в имение, о чем и хотим известить вас. Но обед, в любом случае состоится, и надеюсь, вы осчастливите нас, граф, своим присутствием? А пока я хотела бы попросить вас, Матвей Григорьевич, покуда Никитушка спит, не тревожить его. А уж как проснется, так его и навестите.       Ефимовский хоть и принял предложение княгини, но был несказанно расстроен болезнью Никиты и винил в этом прежде всего себя. Это он необдуманно поступил, когда повез его кататься в такую ненастную погоду. Матвей как мог старался поддерживать беседу с Шехонским-старшим, делая заинтересованный вид, но думал исключительно о своем... Каждый миг он пребывал в ожидании того момента, когда, наконец, увидит князя.       Когда часы в гостиной пробили ровно два, он услышал тихий перезвон колокольчика, который доносился с верхнего этажа, возвещавший о пробуждении молодого князя. Татьяна Андреевна тут же отправила к сыну Аглаю, чтобы та отнесла ему чай и известила о приходе графа, а сама отправилась в кухню, давать распоряжения по поводу предстоящего обеда.       Матвей сгорал от желания лицезреть юношу, ему не терпелось броситься наверх и коснуться руки, почувствовать тепло милого сердцу человека, от которого он терял голову.       Через какое-то время вернулась горничная, доложив Ефимовскому, что его ожидают. Дабы ничем не выдать своего внутреннего волнения, Матвей не спеша встал, поблагодарил Алексея Васильевича за беседу и отправился следом за Аглаей, которая намерена была проводить его в комнату князя. Матвей едва сдерживался, стараясь идти спокойно, а не нестись на второй этаж, перепрыгивая через ступени. У дверей спальни он остановился, пытаясь угомонить бешеный стук своего сердца. Рука дрожала, когда он взялся за ручку, чтобы распахнуть заветную дверь.       Обуздывая свои порывы, он шагнул в комнату. Шехонский лежал на кровати в ворохе белоснежных подушек, под толстым пуховым одеялом, выглядел он осунувшимся и бледным, несмотря на недавнее пробуждение. Никита встретил графа вымученной улыбкой.       - Матвей Григорьевич, простите, что не встретил вас и испортил ваш день рождения, - виновато осипшим голосом прохрипел он.       - Никита Алексеевич, драгоценнейший вы мой, это вы меня простите за мою глупость и ребячество. Только лишь по моей вине вы захворали и находитесь в постели, вместо того, чтобы быть за праздничным столом.       Шехонский хотел, было, что-то возразить, но Матвей не дал ему и слова сказать, сделав знак рукой.       - И не спорьте, князь. Это полностью моя вина. Я так хотел побыть с вами наедине, что совершено не подумал о вашем драгоценном здоровье, - он подошел ближе и протянул руку, чтобы почувствовать жар охваченного высокой температурой тела. - Как вы себя чувствуете, Никита Алексеевич? - спросил он, касаясь горячего лба.       Князь от прикосновения прохладной ладони улыбнулся и в блаженстве прикрыл глаза.       - Уже лучше. Только немного жарко, - тихо ответил он, откидывая одеяло. Матвей едва сумел отвести глаза от белой ночной батистовой сорочки, в которую был одет Никита, ибо та притягивала взгляд к тому, чего он не должен был видеть, но чем так отчаянно жаждал обладать. Граф судорожно вздохнул и облизал пересохшие губы, забыв напрочь все слова, что хотел сказать еще секунду назад.       Тихий стук в дверь заставил его очнуться и отвести глаза от желанного тела, он ретироваться к окну. В то время, как дверь отворилась и на пороге спальни появился уважаемый в Петербурге врач, господин Бутман, в сопровождении все той же расторопной горничной. Пропустив доктора в комнату, она тотчас прикрыла дверь с той стороны. Доктор радушно поздоровался с молодыми людьми и прошествовал к постели больного. Разместив свой объемный саквояж на столике, он присел на стул и, поправляя свое пенсне, внимательно посмотрел на Шехонского.       - Ну-с, молодой человек, на что жалуемся? - с заметным акцентом произнес врач.       - Уж больно болит горло и температура весьма высокая, - хрипло ответил Никита.       Доктор попросил князя приподняться, чтобы приступить к осмотру. Матвей, облокотившись о подоконник, старался смотреть только на пейзаж за окном, чтобы никоим образом не мешать работе господина Бутмана. Когда доктор достал свой стетоскоп и попросил князя поднять ночную рубашку, чтобы послушать его затрудненное дыхание, у графа учащенно забилось сердце. Он невольно повернул голову, не в силах боле совладать с собой. Никита сидел к нему вполоборота, оттого Ефимовскому открывался прекрасный вид на обнаженную спину и ягодицы. Матвей с усилием сглотнул и прикрыл на мгновение глаза, почувствовав, как внутри него зарождается едва ли поддающееся внушению возбуждение. Врач с пациентом были заняты беседой, оттого граф остался незамеченным в теперешнем своем состоянии, его пробирала мелкая дрожь от развернувшейся перед глазами картины, чересчур интимной, о которой он и помыслить не мог. Все его фантазии, которым он предавался прежде, даже его сны, не шли в сравнение с реальностью, пусть и не по случаю, но неизменно запоминающейся и растревожившей ни на шутку все его естество. И теперь ему, припечатанному к месту нестерпимым желанием, хотелось провалиться сквозь землю, только бы его не застали в весьма недвусмысленном виде, который уже ничем было не скрыть. Он заставил себя отвернуться к окну и прижался горящим лбом, словно в лихорадке, коя разбирала самого князя, к холодному стеклу, по которому со стороны улицы медленно сползали капли дождя. Но даже закрыв глаза, он видел перед собой эту бледную прямую спину, которую, если бы ему только позволили, он покрыл сотней, а то и тысячей поцелуев, и эти аккуратные маленькие ягодицы, по которым так хотелось пробежаться кончиками пальцев, а потом тот же путь проделать языком, даря наивысшее наслаждение любимому человеку.       Матвей приложил усилие, дабы не обернуться, но воображение и без того рисовало заманчивые картинки, что невольно вставали перед глазами. Глубоко вздохнув, он попытался сосредоточить свой взгляд на дождливом пейзаже за окном. В совершенно скованном состоянии молчаливо наблюдал, как молодые юнкера, перебегая проезжую часть, в направлении кофейни дома напротив, играючи и беззаботно дурачились друг с другом, несмотря на проливной дождь.       - Где же вы, сударь, умудрились простудиться? - услышал Матвей вопрос доктора и, не выдержав, покосился на князя.       - Обучался вождению на автомобиле и попал под дождь, - едва слышно прохрипел Никита и, улыбнувшись, бросил в сторону графа красноречивый взгляд.       Ефимовский от этой короткой улыбки, что мелькнула на обветренных губах, почувствовал слабость и снова облокотился о подоконник, утихшие на мгновения эмоции, вновь нахлынули с удвоенной силой. Он вновь уставился в окно, перед глазами расплывалась тонувшая в нескончаемом ливне улица, с ее редкими пешеходами и экипажами, запряженными лошадьми, а в голове уже сам по себе созревал план, как только князь оправится от болезни, он непременно пригласит его к себе на ужин, так невыносимо хотелось остаться с Никитой наедине, чтобы никто не смел им мешать.       До слуха доносился размеренный голос доктора, который монотонно давал рекомендации и неспешно выписывал рецепты. Но это все сейчас слышалось графу, словно сквозь ватные беруши... Его вывел из оцепенения доктор, громко щелкнув замком своего саквояжа. Граф, нацепив дежурную улыбку, развернулся, чтобы проститься с господином Бутманом.       И как только за ним закрылась дверь, молодые люди переглянулись, по всей видимости одновременно испытав облегчение. Никита откинулся на подушки и задорно рассмеялся.       - Что за выражение лица, граф? Неужели присутствие господина Бутмана вызвало в вас такой конфуз? - сквозь хриплый смех поинтересовался молодой князь.       Приподнятое настроение юноши его несказанно радовало.       - А что с моим лицом? - забавно прищурившись, поинтересовался он.       Никита пожал плечами и обнял подушку, продолжая загадочно улыбаться.       - Не знаю, но на протяжении всего визита доктора, вы находились в каком-то взбудораженном, я даже сказал бы, отчасти странном состоянии. Признаться, я наблюдал за вами.       Матвей игриво посмотрел на Никиту, подошел и, не спрашивая разрешения, присел на край кровати. Он осторожно, словно боясь напугать, положил свою ладонь поверх руки, пристально посмотрев в его глаза, и уже совершенно серьезно произнес:       - Наверно оттого, Никита Алексеевич, что когда я нахожусь рядом с вами, мир меняется вокруг меня, а сердце изменяет свой ритм. Вы наполняете мою жизнь смыслом, коего я был лишен ранее.       Улыбка сошла с лица князя, но он не одернул руку, как бывало это прежде, и не смутился. Никита открыто встретил испытывающий взгляд графа, понимая, что и сам чувствует отчасти тоже самое к этому особенному человеку. Вот только признаться, возможно, никогда не решится. Он опустил глаза и тяжело вздохнул.       - Это очень ценно для меня, Матвей Григорьевич. Правда. И вы мне бесконечно дороги... - смутившись, он резко замолчал, в нерешительности покусывая обветренные губы, потом вновь взглянул на графа. - Впрочем, оставим это... У меня есть для вас подарок, - уже с улыбкой продолжил он, меняя тему разговора.       Ефимовский вопросительно поднял бровь. А юноша, с загадочным видом храня молчание, откинул с себя одеяло, спустился с кровати и босиком направился к стоящему вдоль стены комоду. Матвей, как завороженный, смотрел на молодого князя. Сквозь тонкую ткань рубашки, которая и прежде ничего не скрывала, просвечивались все изгибы молодого подтянутого тела. Он видел спину и длинные ноги, намеренно упуская из вида то, что могло снова немилосердно увлечь его в кипящее жерло возбуждения, которого уже нельзя будет скрыть. Граф прикрыл на мгновение глаза, чтобы взять секундную передышку, а потом снова посмотрел на Шехонского, который в это время доставал из верхнего ящика темную бархатистую коробочку. Никита повернулся, снова своим видом перекрывая дыхание Ефимовского, но уже через секунду стремительно забрался на кровать и прикрылся одеялом. Матвей не мог отвести взгляда от юноши, буквально пожирая его глазами, черт бы побрал этот батист, который не оставил шансов воображению, во всей красе представив ему то, о чем он мечтал.       Князь под пристальным, прожигающем насквозь взглядом графа протянул ему коробочку.       - И что же это? - с нескрываемым любопытством поинтересовался Ефимовский.       - Это подарок на день вашего рождения. Ну, открывайте же скорее, - в нетерпении попросил князь, одаривая Матвея открытой улыбкой.       Заинтригованный подарком, Ефимовский аккуратно приподнял крышку: на бархатной подушечке лежали необычные часы со столь же необычным кожаным ремешком.       - Это наручные часы английской фирмы «Goldsmith’s». Сущая безделушка, возможно, но, думается мне, гораздо удобнее часов карманных, - довольно пояснил Шехонский, неотрывно следя за реакцией графа.       - Я очень благодарен вам, Никита Алексеевич, за столь дорогой подарок, - не скрывая своего трепета и удивления, поблагодарил он, любуясь необычной вещицей.       - Да будет вам, граф. Какой же он дорогой? Безделушка и не более, поэтому и не стоит благодарности. Пусть эти часы буду для вас, как память обо мне. И позвольте, - Никита достал из коробки часы, предлагая свою помощь, и аккуратно застегнул ремешок на запястье графа.       Матвей полностью отдался во власть легких прикосновений пальцев, которые невзначай касались его руки, он старался сдерживать дыхание, дабы не открыть юноше своего истинного сердечного состояния.       - По-моему, довольно симпатично и, кстати, говорят, это очень модно сейчас. Как вы считаете, граф? Вам нравится?       - Превосходно, - с блуждающей, будто пьяной, на лице улыбкой ответил Ефимовский.       Он посмотрел на часы, потом протянул руку к Никите, и провел кончиками пальцев по его по щеке. И уже, откидывая прочь доводы рассудка, который еще просил внять его гласу, резко наклонился, касаясь своими губами губ молодого князя. Это даже поцелуем, в полном смысле, нельзя было назвать, всего лишь легкое, едва ощутимое прикосновение, которое было таким коротким и мимолетным, что вполне могло просто почудиться. Но этого хватило, чтобы лицо Никиты мгновенно вспыхнуло, а сам он растерялся, не зная, как реагировать на произошедшее...       - Благодарю вас, Никита Алексеевич, - прошептал Ефимовский и, отстранившись, поднялся с кровати, чтобы вновь вернуться к спасительному окну.       Князь сидел в полной растерянности, не зная, как ему реагировать на данное действо, однако, сейчас он определенно испугался, но вовсе не порыва, а лишь того, что граф истолкует его смущение неправильно и вновь отдалится.       - Матвей Григорьевич... - начал Никита, но граф, не дал ему договорить.       - Прошу великодушно простить меня, Никита Алексеевич. Я не в праве и не должен был... Простите, не сдержался, - оправдываясь, сказал Матвей, продолжая бездумно глядеть в окно, за которым бушевала такая же буря, как и в его душе.       Никита поправил свое одеяло и тихо ответил:       - Не стоит извиняться. Всё хорошо, - на мгновение между ними повисла неловкая пауза, которую прервал неожиданный стук в дверь.       Шехонский испуганно вздрогнул, словно его застали за чем-то неприглядном.       - Войдите! - хрипло отозвался он.       Дверь отворилась и на пороге появилась запыхавшаяся Елизавета.       - Извините, но матушка спрашивает: будет ли Матвей Григорьевич обедать с нами в столовой или же здесь, с тобой? - обратилась она к брату, не смея взглянуть на Ефимовского.       - Лиз, ну, конечно, Матвей Григорьевич будет обедать со мной. Он же мой гость...       Елизавета закусив губу, явно осталась недовольна ответом брата, но тщательно пыталась это скрыть. Но все же, бросив взгляд на графа, гордо и с вызовом приподняла подбородок.       - Хорошо, я так и передам мама, - ответила она с ноткой недовольства, после чего развернулась и, хлопнув, дверью вышла.       Ефимовский повернулся к князю и улыбнулся.       - Спасибо, Никита Алексеевич, что приняли за меня такое верное решение, но сестра ваша, как мне показалось, чем-то обижена и причиной, как мне видится, являюсь именно я?       - Не обращайте внимания, граф. Пора юности, знаете ли, девичьи грезы... Это пройдет, - утвердительно возразил Никита.       Перед обедом в комнате князя появилась заботливая Аглая, она принялась сервировать стол. Граф с Никитой молча наблюдали за ее дотошной суетой, время от времени переглядываясь и улыбаясь друг другу, словно была меж ними тайна, которая ведома лишь им двоим. Матвей в присутствии хлопотавшей горничной старался откровенно не пялиться на князя, все больше сосредотачиваясь на интерьере спальни, которому он прежде не уделил должного внимания. А посмотреть тут было на что: выполненная в голубых тонах с вкраплениями золотого декора, спальня являла собой богатый уютный уголок не менее великолепного особняка. Каждая вещь здесь была уместная, будь то: пушистый ковер в тон стенам и балдахину над кроватью или туалетный столик с лампой на резных ножках, таких же как и удобное кресло, стоявшее подле большого зеркала в тяжелой раме. Вся обстановка, будто бы отражала личность хозяина комнаты, такая же открытая и светлая, надолго приглашавшая остаться и погостить.       Во время обеда Никита, ссылаясь на недостаток аппетита по болезни, отказался от супа, но по настоянию графа, ему пришлось съесть порцию телячьей грудинки под соусом «pointue» и выпить большой стакан смородинового крюшона. После трапезы граф уложил князя в постель, а сам устроился в кресле у окна.       Остаток этого, наполненного радостью, дня они провели в задушевных беседах. Никита расспрашивал графа о его путешествиях в другие страны и жизни во Франции, сам рассказывал об учебе в университете, смеша графа как прежде веселыми историями из своего прекрасного отрочества. День пролетел стремительно быстро, словно одно мгновение. Увлеченные разговорами и друг другом, молодые люди не заметили наступления вечера, и Ефимовскому хоть и с большой неохотой, но все же пришлось собираться в дорогу. Для него стало откровением, что расставание молодому князю также в тягость, как и ему самому.       - Никита Алексеевич, - сказал Матвей, прощаясь, - это был один из самых замечательных дней в моей жизни. Быть рядом с вами - великое счастье для меня.       Князь присел на кровати, свесив босые ноги. Это было так умилительно, что Ефимовский невольно улыбнулся.       - Матвей Григорьевич, если завтра вы будете также располагать временем и, конечно, желанием, прошу вас, приезжайте ко мне.       Переполненный радостью от неожиданного предложения, граф присел на кровать. Так близко, что коснулся своим плечом плеча Никиты, заглянув ему в глаза.       - Ну, если вы приглашаете, князь, я не в силах отказаться, - не без иронии в голосе произнес он и пригладил рукой забавно торчащие в разные стороны волосы юноши. - К тому же, - продолжил Матвей, - у меня тоже есть для вас подарок. Но из-за непогоды, увы, доставить его вам нынче не предоставилось возможности.       Никита тотчас расплылся в улыбке, несмотря на заметную утомительность от болезни.       - Хм... что же это за подарок такой? - не скрывая своего любопытства, поинтересовался князь.       - А вот этого я вам не скажу, милейший Никита Алексеевич. Завтра, всё завтра. Наберитесь терпения, - игриво ответил граф, прикладывая палец к его губам, тем самым призывая к молчанию.       Никита театрально вздохнул, изображая досадное разочарование, но тут же, не выдержав, рассмеялся.       - Хорошо, я смиренно дождусь завтрашнего дня, - но, вдруг став в один миг серьезным, признался: - Право, самый лучший подарок - это ваше присутствие, Матвей Григорьевич. А теперь ступайте.       - Как и для меня ваше, Никита Алексеевич, - после этих слов, Ефимовский попрощался и покинул комнату князя. ***       Он ехал домой в экипаже, который ему любезно предоставил Алексей Васильевич Шехонский. Мечтательно улыбаясь, он смотрел на серые Петербуржские улицы и даже ливень, который стоял стеной вот уже которые сутки, заливая город, не мог омрачить его восторженного настроения. Матвей был бесконечно счастлив, и эта нечаянная радость, что теперь была в его жизни, давала надежду на безмятежное будущее. О большем он и мечтать не смел.       Дома, веселого и счастливого графа, встретил обеспокоенный Харитон, он тотчас стал сетовать на клятую непогоду и на непоседливость присущую его барину. Помог графу снять промокший от дождя плащ и тут же протянул телеграмму, что пришла в его отсутствие. Ефимовский озадачено развернул листок и пробежался глазами по строчкам. Телеграмма, прибывшая из Москвы, извещала о смерти его единственной родной тетки, у которой он провел в Московском имении большую часть своего детства.       Граф в расстроенных чувствах прошел в гостиную. Расположившись в кресле у камина, он еще раз перечитал телеграмму и тяжело вздохнул, задумчиво глядя на пламя в камине.       - Плохие новости, ваше сиятельство? - спросил лакей, зайдя в комнату, в руках у него был поднос с горячим чаем, вареньем и пряниками.       - Да, Харитон. Два дня уж как почила в бозе тетка моя, Наталья Матвеевна. И я должен незамедлительно ехать, нужно успеть организовать похороны и распорядиться наследством, - снова сокрушаясь, вздохнул он, бросив телеграмму с печальной новостью в огонь, что занимался в камине.       Граф отказался от принесенного Харитоном чая и направился в свой кабинет, где выпив согревающую порцию коньяка, по телефонному аппарату позвонил на коммутатор, попросив соединить его с квартирой Соболева. Через минуту ожидания в трубке раздался голос друга. Арсений, не изменяя себе, принялся балагурить.       - Соболев, - серьезным тоном прервал его шутки Матвей, - мне помощь твоя необходима. Тетка у меня в Москве померла, надо срочно ехать. Хочу просить тебя поехать со мной.       - О чем речь, Ефимовский? - уже совершенно другим тоном ответил друг. - Я всегда рад помочь. Когда же выезжаем?       - Через пару часов встретимся на Николаевском вокзале. Как раз успеваем на ночной поезд, - ответил Матвей и положил трубку.       Сейчас он был расстроен не только известием о неожиданной кончине сестры отца, которая оставалась до сих пор единственной его родней и после смерти которой, он оставался совершенно один, последний из их фамилии в этом бренном мире. Не меньше он был опечален и тем, что запланированный визит к Никите придется отложить на несколько дней, отчего на душе становилось еще муторнее. Он вынул из ящика бюро чистый лист бумаги, решив написать безрадостное послание князю. Размышляя, как начать своё письмо, через неплотно прикрытую дверь, Ефимовский слышал, как суетились Харитон и Ульяна, собирая его в дорогу, чем отвлекали и сбивали с мысли. Матвей поднялся из-за стола и плотно затворил дверь, приказав быть немного тише и не беспокоить его. Он подошел к окну, глядя, как кромешная ночь накрывает собой спящий город. Ветер рвал плотные тучи, являя в прорехах бледный свет желтой, словно болезненной, неполной Луны. Но даже утихший, наверняка ненадолго, ливень, не дарил успокоения в сей поздний час.       Перед глазами все одно возникал милый сердцу образ юноши. В памяти он перелистывал весь сегодняшний день, проведенный в обществе Никиты, и утверждался в мыслях, что князь, определенно, взаимен к нему в своих чувствах. Ведь когда он в необузданном порыве коснулся его губ, князь не оттолкнул его и не упрекнул после. Он, грустно улыбнувшись своему отражению в темном квадрате окна, прикоснулся щекой к холодному стеклу. Вглядываясь в непроглядную темноту улицы, с горечью осознавал, что не увидит любимого теперь несколько дней кряду. А потом, вернувшись за стол и выпив еще немного конька, начал писать, излагая причину своего спешного отъезда в Москву.       В четверть одиннадцатого прибыл экипаж, который должен был доставить графа на Николаевский вокзал. Прощаясь в передней с Харитоном и Ульяной, Ефимовский еще раз напомнил лакею отправить ранним утром посыльного с его письмом в дом Шехонских. На что Харитон убедительно закивал, при этом не переставая давать наставления графу, чтобы тот берег свое здоровье и непременно надевал носки из козьей шерсти, которые он положил ему в дорожный саквояж. Перед уходом барина, лакей перекрестил его, прослезился и обнял, как родного сына. Прежде чем переступить порог дома, Ефимовский последний раз напомнил старику про письмо и вышел в ночь... Впереди его ждала Москва. ***       В эту ночь Никита долго не мог уснуть, даже несмотря на принятые им пилюли, прописанные господином Бутманом. Чувствовал он себя неважно, но, тем не менее, был совершенно счастлив. Почему так? И откуда вдруг возникло это щемящее в груди чувство? Он до сих пор не мог ответить себе на вопрос, который нет-нет да возникал в голове. Но, отчего-то, граф стал для него словно глоток чистейшего горного воздуха. Одно его присутствие доставляло несказанную радость. Никите было хорошо с ним, просто хорошо. И даже это неожиданное прикосновение губами ему было на удивление приятно. Князь, в который раз вспомнив об этом, снова почувствовал, как жаром обдало щеки, а низ живота защекотали крылья тех самых бабочек, приносящих возбуждение, совсем как и в тот момент, когда граф осмелился поцеловать его.       Лежа в своей кровати, Никита, обезумевший от охватившего его желания, улыбался в темноту, вспоминая каждое движение и каждый жест Матвея. Он шепотом произнес его имя, зажмурил глаза, стремясь побыстрее уснуть под звук дождя, который монотонно отбивал свой ровный ритм по стеклу и карнизу. Он торопил время в ожидании наступления долгожданного утра, что обещало возможность вновь видеть человека, который теперь занял в его сердце особое место...       Утро следующего дня в Петербурге было на удивление ясным. Грузные облака разогнал порывистый ветер, небо стало светлее, хотя и оставалось по-прежнему серым. Пробудившись, Никита выглянул в окно - от ночного ливня, который сбил почти все листья с деревьев, что еще держались в кронах, остались лишь небольшие лужи на мостовой.       Хворь, которая еще вчера снедала его, стала отступать. Князь чувствовал себя значительно лучше, у него появились силы и проснулся аппетит, да и в целом, настроение было несказанно прекрасным. После визита матушки, которая чуть свет пришла справиться о его здоровье, Никита незамедлительно вызвал Аглаю, желая умыться и привести себя в порядок. Приняв водные процедуры и облачившись в светлый, домашний костюм, он плотно позавтракал в своей комнате. Ему не хотелось спускаться в столовую, даже несмотря на явно улучшившееся самочувствие.       Елизавета застала брата сидящим у окна, когда решила заглянуть к нему, вернувшись с прогулки...       - Доброе утро, Ники. Как ты себя чувствуешь? - озабочено спросила она, прикрывая за собой дверь.       - Доброе, милая. Прекрасное утро, и чувствую себя я превосходно, - с широко улыбкой ответил он.       - Ну, слава Богу. Я так переживала за тебя. Но от чего же ты не в постели, Ники? Господин Бутман прописал тебе постельный режим, - нахмурилась она       - Это лишнее, сестренка, - улыбнулся князь. - Я почти здоров. И потом, я жду гостя. Не пристало мне вновь встречать его в спальной сорочке.       Княжна, присев на край заправленной кровати, разгладила сборочки на своем шелковом платье и с присущей ей робостью спросила:       - Ты говоришь о графе Ефимовском?       - Совершенно точно, - кивнул Никита. - Я болею и он, как настоящий друг, решил не оставлять и поддержать меня, насколько возможно, - с воодушевлением ответил он, глядя в окно и провожая глазами проезжающие мимо экипажи.       - Хорошо, - улыбнулась Елизавета. - Тогда я предупрежу мама ́, граф, верно, останется отобедать у нас, - и уже поднимаясь, добавила: - Надеюсь, ты не забыл, что сегодня на ужин к нам приглашены Уваровы?       - Конечно, несомненно я помню, - солгал Никита сестре, старательно пряча свою забывчивость. - Да, и непременно, непременно передай мама ́, что и ужинать граф будет у нас.       После ухода Лизы он укорил себя за рассеянность. Ведь на самом деле он начисто забыл о визите Александры с родителями. Он вновь разместился у окна, сосредоточив все свое внимание на проезжей части улицы, с нетерпением ожидая приезда графа. Когда часы пробили два пополудни, к нему заглянула Аглая, приглашая на обед. Сославшись вновь на плохое самочувствие, Никита пожелал отобедать у себя в комнате в полном одиночестве.       К вечеру на улице вновь заморосил дождь, словно аккомпанируя его безвозвратно ушедшему настроению. Ефимовский так и не приехал. Ожидание оказалось абсолютно напрасным. «Не мог граф не сдержать данное слово. Не мог! Возможно, что-то случилось... А, может быть, у него появились какие-то неотложные коммерческий дела и он будет к ужину...», - размышлял он, пытаясь заставить себя съесть поданное к обеду и уже успевшее остыть жаркое из индюшки. Но аппетит испарился, также как и хорошее настроение, и Никита, неохотно проглотив пару кусочков мяса, отодвинул от себя тарелку. Он решительно встал из-за стола, выбежал из своей комнаты, быстро пустился в кабинет отца и, более не мешкая, позвонил на коммутатор, попросив соединить его с квартирой графа Ефимовского. После нескольких, невыносимо долгих минут ожидания, он снова услышал в трубке голос телефонистки, которая сообщила, что в квартире графа никто не отвечает. Никита аккуратно положил трубку на рычаг и вышел из кабинета. Пребывая в полной растерянности, он был глубоко расстроен, и даже визит его невесты совершенно не воодушевлял, потому как все мысли его сейчас были о графе.       Уваровы прибыли в шесть вечера. Никита выглянул в окно своей спальни на перестук колес подъехавшего к особняку экипажа, но решил, что не станет спускаться вниз для встречи гостей, оправдывая себя, ссылаясь на свое недомогание. Он, нервно ходил по комнате... В какой-то момент молодой князь остановился у образа Христа в красном углу и перекрестился: «Го́споди Иису́се Христе́, Сы́не Бо́жий, поми́луй мя, гре́шнаго», - помолился князь, прося прощение за свои греховные мысли.       Его вновь начал бить озноб, он закутался в плед и снова устроился в кресле у окна с открытой для вида книгой. Почувствовав себя вновь совершенно больным, он медленно переворачивал страницы, мыслями все одно возвращаясь к Ефимовскому, который так и не соизволил приехать. Через какое-то время в дверь комнаты тихонько постучали, после дозволения князя, на пороге появилась Александра в сопровождении Лиз. Шехонский, отложив книгу, поднялся навстречу вошедшим барышням.       - Ники, дорогой, как твое самочувствие? - кинулась к князю, обеспокоенная невеста.       - Здравствуй, Алекс. Благодарю, мне уже намного лучше и переживания твои напрасны, - целуя руку Александры, ответил он с грустной улыбкой. После, пододвинув к креслу пару стульев, он пригласил барышень присесть.       - Ники, я переживала за тебя. В такую погоду нужно непременно одеваться тепло и беречь горло, - заботливо сказала Саша, гладя его по руке.       - Ну, что ты, Алекс! Брат простудился совсем не по причине легкой одежды в непогоду. Он обучался вождению на автомобиле, и они с графом Ефимовским попали под ужасный ливень, - со знанием дела изрекла Лиза.       Александра, услышав такую неожиданно откровенную новость, удивленно округлила глаза и, недовольно поджав губы, с вызовом посмотрела на князя.       - Вы, Никита Алексеевич, вновь изволили проводить время в обществе графа?       Елизавета, смекнув, что сболтнула лишнего, виновато посмотрела на брата и повинно опустила голову.       - Алекс, милая, не стоит так негативно воспринимать моё общение с Матвеем Григорьевичем. Право, он человек достойный. Тем более что граф искренне извинился за нелестную речь своего друга. И потом, господин Соболев сам письменно просил твоего прощения. Так что перестань дуться, Сашенька. Ведь у тебя самая добрая душа в мире, и я, как никто другой, знаю это, - закончил он свою увещевательную речь с искренней улыбкой, при этом, нежно взяв ручку невесты в свою.       Александра после таких проникновенных слов постаралась сменить гнев на милость и улыбнулась.       - Только дай мне обещание, что впредь не станешь так опрометчиво относиться к своему здоровью и разъезжать с графом на автомобиле, - строго сказала она, игриво грозя пальчиком.       Князя развеселила напускная строгость невесты и он засмеялся, дав ей обещание впредь более осмотрительно относиться к своему здоровью, и вновь поцеловал ее руку. Он старательно делал вид, что увлечен беседой с Алекс и своей сестрой, но все его мысли вновь и вновь возвращались к графу и причине его отсутствия. Князь выстроил в голове целую Китайскую стену предположений, которые с каждым пройденным в напрасном ожидании часом, становились все более тревожными. Перед ужином они все вместе спустились вниз. По просьбе Алекс князь принялся развлекать гостей музицированием на рояле, вот только в этот вечер сыгранная им музыка была неизменно печальной.       Ужин протекал обыденно монотонно: Шехонский-старший разглагольствовал с графом Уваровым как обычно о политике, дамы о своих женских делах, а молодые барышни обсуждали предстоящий поход в театр на очередную новую постановку театрального сезона. Молодой князь с неохотой доел свой вишневый десерт, но сославшись на недомогание, попрощался с гостями и удалился к себе. И только оказавшись в своей комнате и закрыв дверь на ключ, он с облегчением вздохнул, без сил падая на кровать.       Сейчас Никита желал быть совершенно один, наедине со своими мыслями. Несомненно, он любил Алекс как и прежде, начиная с самого детства она неизменно оставалась для него другом, позже его невестой - родной и близкой душой. И несомненно так будет всегда. Но теперь, когда в его сердце поселилось иное чувство: новое, потаенное и неизведанное, оттого очень сильное, все остальное отходило на второй план. Необъяснимая тяга к графу, казалось, сметает все на своем пути, так нестерпимо его влекло к этому человеку. И это касалось только их двоих, это была только их тайна.       От мыслей его отвлек настойчивый стук в дверь. Он не без раздражения отворил дверь, и в проеме появилась рыжая голова Аглаи.       - Никита Алексеевич, тут посыльный конверт принес. Велено лично вам передать.       Никита, теряя всякий контроль, буквально вырвал из рук горничной письмо. Но тут же, словно опомнившись, извинился, поцеловав в благодарность Аглаю в щеку. Он захлопнул дверь и дрожащими руками стал судорожно распечатывать конверт. Несомненно послание было от Ефимовского...       Развернув сложенный лист, князь с замиранием сердца приступил к прочтению послания.       Драгоценнейший Никита Алексеевич!       К огромному моему сожалению, я не в силах сдержать своего обещания и приехать к Вам, как было оговорено ранее. Но право, не по собственной воле.       Намедни скончалась моя единственная тетка, родная сестра моего покойного отца. Так получилось, что никого из родни, кроме меня, у нее нет. Поэтому я вынужден незамедлительно отбыть в Москву, дабы организовать похороны и распорядиться ее делами. Но клянусь, что по возвращении в Петербург, я сдержу данное Вам обещание.       Поверьте, дорогой мой Никита Алексеевич, расставание с Вами - сплошная мука.       Я бесконечно привязан к Вам. Мое сердце безраздельно принадлежит Вам. Вы - мой свет.       Мысленно с Вами каждую секунду.       М.Е.       Никита перечитал текст послания дважды, потом, аккуратно свернув лист, вложил его обратно в конверт и сунул под подушку. На душе отлегло - у графа оказалась весомая причина нарушить данное ему обещание. Но князя, несомненно, расстроило печальное известие. Ведь теперь, после смерти единственной тетушки, Ефимовский остался совершенно один. Больше у него нет ни одной родной души в целом мире. У Никиты от осознания этого внутри все сжалось. «Как должно быть ему одиноко, - думал он, - ведь это по-настоящему страшно - остаться без близких и родных людей. Надо непременно поговорить с отцом, чтобы заручиться его согласием приглашать графа к нам в дом как можно чаще», - уже засыпая, думал молодой князь.       Его пробуждение было ознаменовано редкими солнечными лучами, которые пробивались сквозь кучевые облака в незашторенное окно спальни этим воскресным утром и, играючи, скользили по стенам. Никита потянулся в постели и прислушался к звенящей тишине, что царила доме. Он приподнял голову и посмотрел на часы - доходило без четверти одиннадцать. Взяв со столика колокольчик, он позвонил, вызывая горничную. Шустрая Аглая не заставила себя долго ждать.       - Дорого утречка, ваша светлость, - радушно поздоровалась она, войдя в комнату. - Купаться изволите, ванна готова?!       Он, проигнорировав ее вопрос, спросил:       - А что, родители и Лиз в храм уехали?       - Ну, как же, Никита Алексеевич. Воскресенье же, все на службе, - развела руками Аглая.       - А меня почему не разбудили? - нахмурился князь.       - Батюшки мои, так ведь хвораете вы, барин. Вот оправитесь от болезни и причаститесь, как положено, - улыбнулась она.       Никита тяжело вздохнул и сел на край кровати, свесив ноги.       - Хорошо, - согласился он.       - Вот и чудненько, а теперь мыться, а потом и позавтракать, - радуясь благосклонности юноши, ответила горничная.       За завтраком, после бодрящей травяной ванны, князь с аппетитом уминал еще горячие пироги с абрикосами, запивая их ароматным чаем с шалфеем. Горничная, сидя за столом напротив, с удовольствием наблюдала за Никитой, радуясь его отменному аппетиту.       Добродушная Аглая уже не один десяток лет служила верой и правдой семье Шехонских, и все домашние считали ее неотъемлемой частью своей дружной семьи.       - Барин, а вы знаете, я слыхала, в Свято-Троицкую Александро-Невскую Лавру с Валаама старец отец Феофан приехал и пробудет там всю следующую седмицу. Хотите, так вместе и пойдем в монастырь в эту среду на литургию, причастимся и у батюшки Феофана благословления попросим, - предложила она, подливая еще чая Никите. - Помните ли вы отца Феофана, ваша светлость? Вас маленького к нему часто возили, когда вы хворали.       Князь, дожевывая пирог, согласно кивнул.       - Помню, Глаша, но к отцу Феофану не пойду, - вытирая салфеткой рот, возразил он.       - Да как же это? Отчего же не пойдете, барин? - удивилась горничная.       - Потому и не пойду, оттого, что я - человек грешный, а прозорливый старец, можно сказать, человек святой. Не достоин я, Глаша. И не проси.       Аглая всплеснула руками.       - Да что вы такое говорите, Никита Алексеевич? Вы же отрок, и душа у вас чистая, - не соглашаясь со словами князя, возмутилась она.       - Прошу тебя, оставим этот разговор. Пойду вон в следующее воскресение на службу по обыкновению в Казанский к нашему духовнику, а к старцу не пойду, и не уговаривай.       - Ну, и то ладно. Ваше право, барин, - тяжело вздохнув, пробормотала Аглая и принялась убирать со стола посуду.       После завтрака Шехонский вышел на крыльцо особняка, чтобы пройтись и подышать свежим от прошедших проливных дождей воздухом. Он бродил вокруг дома по дорожкам прилегающей аллеи и размышлял над словами Аглаи... Всего лишь месяц назад, узнав о приезде старца в Петербург, он, не раздумывая, с радостью бы поехал бы за благословлением. А теперь, имея грешные помыслы и постыдные желания, он не посмеет, потому как боится, совершенно уверенный в том, что старец увидит его истинные переживания и желания. Никита отчетливо понимал и знал, что грешен, но поделать с собой и со своими огромными, как само небо, чувствами ничего не мог. А еще он невыносимо скучал по графу.       Делая очередной круг вокруг особняка, он услышал, как его позвала Аглая.       - Барин, в кабинете Алексея Васильевича аппарат трезвонит, вы подойдете или мне ответить?       Никита, не мешкая, перепрыгивая ступеньки крыльца, вбежал в дом, но в тот момент, когда он открыл дверь кабинета, аппарат замолчал. Князь с досады чертыхнулся, хлопнув дверью. «Ведь, вполне возможно, звонил Матвей Григорьевич», - с досадой подумал он, злясь на самого себя за нерасторопность. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, он снова услышал дребезжание телефонного аппарата. Развернувшись, в три прыжка преодолев часть лестницы, Никита буквально влетел в кабинет и схватил трубку.       - Да! Я вас слушаю! - запыхавшись, прокричал он.       На том конце провода раздался тихий смешок.       - Ну, что же вы так кричите, Никита Алексеевич? - узнал он до боли знакомый голос Ефимовского.       - Граф, - снова прокричал в рубку Шехонский, - я знал, что это вы звоните. Почувствовал. Я вчера ждал вас весь день, места себе не находил, - выпалил на одном он дыхании.       В трубке раздался неприятный для слуха треск, а потом он вновь услышал далекий голос Матвея.       - Как же так? Вы не получили моего послания? - взволновано спросил Ефимовский.       - Получил. Посыльный доставил его вчера вечером, - как можно громче ответил князь, боясь, что его плохо слышно.       - Простите меня, Никита Алексеевич. Письмо должно было быть у вас рано утром в субботу, но, видимо, мой лакей, которому я поручил организовать доставку послания, что-то намудрил, - оправдывался граф.       В трубке снова раздался сильный треск, но Никита сквозь него прокричал, в надежде, что Матвей все же услышит его:       - Я скучаю и жду вас, Матвей Григорьевич!       - Это взаимно, - услышал он в ответ. - Я скоро приеду, - после чего в трубке раздались короткие гудки.       Он положил трубку на рычаг и присел на стул. Ноги дрожали в коленях от переполнявших его чувств, князь расплылся в счастливой улыбке, глядя на телефон. Но вскоре поднялся и на нетвердых ногах направился в свою комнату, что-то безмятежно напевая себе под нос. ***       В отличии от дождливой столицы, в Москве стояла теплая и сухая погода все время их пребывания в городе. Матвей, нервозно расхаживая у входа в Николаевский вокзал, в который раз глядя на часы на руке, сверял оставшиеся минуты до отхода поезда в Петербург. Он ждал Соболева, уехавшего перед отъездом проведать свою дальнюю купеческую родню, проживавшую на Сухаревской улице, сразу после того как они отобедали в «Яре».       Ефимовский достал сигару и закурил, выпуская в вечернее небо клубы сизого дыма. На душе было спокойно от выполненного перед почившей теткой долга, которую он с достоинством похоронил и уладил все оставшиеся после нее дела. И теперь с чистой совестью возвращался в Санкт-Петербург.       Вот уже пять дней, как он не видел своего дорогого Никиту и сердце волнительно сжималось от предстоящей встречи. Матвей бросил в урну у входа недокуренную сигару, поднял стоявший у его ног дорожный саквояж и корзину, и направился в здание вокзала. Перед отходом поезда в Петербург у касс толпился народ: кадеты, студенты, офицеры, гражданские в желании приобрести железнодорожный билет. Матвей вошел в центральный зал и, остановившись у бюста императора, нервно в очередной раз глянул на стрелки часов, тут же переводя взгляд на входные двери вокзала, в ожидании запоздавшего друга. В корзине, что Ефимовский держал в руках, вдруг что-то пошевелилось. Он отодвинул небольшую накидку, наброшенную сверху, и оттуда тотчас показалась сонная мордочка щенка. Граф ласково погладил псинку, потрепав за ухо.       Матвей, случайно, поддавшись моменту, купил щенка у купца в Столешниковом переулке, когда они с Соболевым поехали на встречу с приказчиками нескольких магазинов, принадлежавших его покойной тетке, что находились на Кузнецком мосту. Увидев необычной породы пса, Ефимовский не смог пройти мимо. В разговоре с продавцом выяснилось, что это новая охотничья порода, под названием большой вандейский бассет-гриффон, выведенная во Франции. Не раздумывая, граф заплатил за щенка, заранее зная, что приобретает его исключительно в качестве подарка молодому князю.       Он на мгновение задумался, отчетливо представляя, удивление и радость Никиты от необычного сюрприза, оттого не заметил, как к нему со спины подошел Соболев, запыхавшийся и отчасти хмельной.       - Вы, как я погляжу, все в облаках летаете, ваше сиятельство, - усмехнулся он, хлопнув друга по плечу.       - Какого черта, Соболев? Где тебя нелегкая носит? До отхода поезда менее четверти часа осталось, - снова посмотрев на часы, возмутился граф.       - Да будет тебе, Ефимовский, нудеть. Подумаешь, на поезд опоздаем, - беззаботно рассмеялся Арсений. - Как по мне, я бы тут еще на недельку задержался. К тому же, в «Метрополе»-то мы так и не отужинали. И в обособленный дом «Бройдо», что в Плотниковом переулке, визит нанести так не успели, а девицы, как говорят, там прехорошенькие и такие умелые, - уже в голос засмеялся он, не обращая внимания на укорительный взгляд Ефимовского.       Комфортно разместившись в богатом меблированном вагоне, Матвей, с облегчением вздохнув, сел на мягкий диван, откинулся на спинку и с упоением расслабился. Соболев, устроившись, в свою очередь напротив, тут же вызвал обер-кондуктора, приказав немедля пригласить к ним официанта, с появлением которого, он заказал бутылку ратафии, множество закусок и свежие фрукты.       Граф, отказавшись поддержать друга, приказал принести ему крепкий чай с лимоном и не более. В тот момент, когда официанты доставили в их отдельный кабинет заказ, на перроне раздался звук колокола, возвещавшего об отходе поезда. Где-то вдалеке был еле слышен звук рожка стрелочника, семафоры подняли свои крылья и поезд тронулся, увозя пассажиров из Москвы в блистательную российскую столицу. Матвей в очередной раз глянул на подаренные князем часы и улыбнулся. Через тринадцать часов он будет в Петербурге и по приезде незамедлительно позвонит князю, чтобы назначить с ним встречу.       А пока, пытаясь читать свежий номер журнала «Нива», он нет-нет да отвлекался на виды за окном: на стелющиеся леса и заходящее за горизонт солнце, которое подсвечивало верхушки уже по-осеннему голых деревьев. Здесь, вдали от города, осень чувствовалась острее, может, оттого, что вокруг все было серым и унылым, несмотря на ясное небо, окрашенное в закатный розовый цвет.       Прикрыв глаза, он мысленно торопил время. Сию минуту в Петербурге его ждал единственный любимый человек...       Поезд прибыл утром на императорский вокзал столицы с опозданием в тридцать минут, что нисколько не смутило сонного и изрядно помятого Соболева, но значительно заставило понервничать графа. Уже на перроне Арсений с потерянным видом зевнул, предложив Ефимовскому позавтракать в «Палкине» или «Медведе», но граф предложение друга категорически отверг. Покинув здание вокзала, под накрапывающим дождем они распрощались. Граф, не раздумывая, нанял первого попавшегося под руку извозчика, приказав ему гнать на Литейный.       Вернувшись домой Матвей, пребывая в приподнятом расположении духа, не стал укорять Харитона за забывчивость и доставленное с опозданием князю послание. Он попросил немедленно приготовить ему горячую ванну, а после накрыть в столовой завтрак, а также помыть и накормить привезенного из Москвы пса.       Сразу после трапезы граф закрылся в кабинете. Он устроился за столом, пододвинув к себе телефонный аппарат, поразмыслив какое-то время, Матвей поднял трубку и покрутил ручку:       - Барышня, будьте любезны, соедините меня с домом князя Шехонского, - обратился он к телефонистке.       После минутной тишины на том конце провода раздался женский голос, по всей видимости, горничной.       - День добрый, пригласите к аппарату Никиту Алексеевича. Будьте добры, скажите ему, звонит граф Ефимовский.       - Добрый день, барин. Так нету Никиты Алексеевича, на службе они, а уж вечером-то дома будут непременно. Если угодно что, вы скажите, я ему всё передам, - радушно ответила горничная.       - Нет, благодарю. Ничего передавать не надо. Я перезвоню, - ответил Ефимовский, перед тем как вернуть трубку на рычаг.       «Значит, Никита полностью выздоровел, раз вышел на службу. Что есть очень хорошо», - размышлял граф, облачаясь в один из лучших своих костюмов. Ему не терпелось увидеться с князем, поэтому он решил ехать прямо в штаб, и безотлагательно. Дав распоряжение прислуге насчет ужина, Матвей выехал на автомобиле в сторону Дворцовой площади. Дождь к этому времени утих, но небо по-прежнему было темным и хмурым, сегодня даже оно несказанно радовало. Добравшись до штаба, он оставил авто неподалеку от восточного входа и вошел в здание. В передней первого этажа графа встретили два дежурных унтер-офицера.       - Доброго здравия, ваше высокоблагородие. Соблаговолите изъяснить о цели вашего визита? - отдавая честь, отчеканил один из них, обращаясь к Матвею.       - Видите ли, мне требуется незамедлительно видеть советника, князя Шехонского, по личному и безотлагательному делу.       Офицер, внимательно выслушав, предложил присесть, объяснив, что ему придется обождать советника в вестибюле. Второй дежурный офицер, тем временем, направился к лестнице ведущей наверх.       Графом овладело неуемное волнение от скорой встречи. Вдруг задрожали руки, а в горле пересохло, он не отрывал взгляда от лестницы, по которой минуту назад поднялся офицер, в трепетном ожидании, что вот-вот, у него наконец-то появится возможность видеть эти до безумия прекрасные глаза. У Матвея было ощущение, что сердце в предвкушении стало биться так громко, что его удары слышны во всех уголках огромного здания главного штаба.       Казалось, минула целая вечность, прежде, чем он увидел его...       Никита торопливо спускался по лестнице и, уже издали заприметив графа, улыбался.       - Добрый день, Никита Алексеевич, - улыбаясь в ответ, поприветствовал его Ефимовский дрожащим от волнения голосом, когда князь оказался совсем близко.       - Здравствуйте, Матвей Григорьевич. Я так рад видеть вас. Когда вы вернулись в Петербург? - с деловым видом поинтересовался Никита, подавляя свои порывы ввиду близкого присутствия дежурных офицеров.       Ефимовский понимал это, он и сам еле сдерживался из последних сил, силясь не заключить князя в объятия. А желания плескались яркими искрами в глазах напротив. Они оба чувствовали одно и тоже, понимая друг друга без всяких слов.       - Я прибыл нынче утром. Всего лишь несколько часов назад... но я не в силах был ждать. Мне необходимо было видеть вас, - уже шепотом произнес Ефимовский, чтобы его слова мог услышать только Никита.       - Я очень рад вашему возвращению, граф. Но я, как видите на службе, и не в праве сейчас покинуть министерство. У меня будет возможность отлучиться в два пополудни.       Матвей одобрительно кивнул.       - В два часа я буду ждать вас недалеко от входа, у арки, - сдержано пояснил граф, покосившись на офицера, который с безразличным видом прохаживался неподалеку. Дабы не привлекать к себе его внимание, Матвей спешно попрощался с князем и покинул штаб.