Repeat

— А вот спорим, тебя вывернет с трёх рюмок? А, трезвенник? — Замолчи, шлюшка. Гарик и Паша заходили в коричневатую дверь бара. Дождь сдвинул весь город, и Гарик, так называемый трезвенник, всё возмущался, куда делись возбуждавшие его фантазию цвета и почему всё будто изрисовано терракотовой пастелью, такое чёткое и режет глаза. Почти озабоченному им другу не составило никакого труда догнать мужчину на улице и подтолкнуть в сторону громадного дорогущего бара, где, по его собственным убеждения, могли хорошо намешать хоть вино с ромом. Находившийся полностью, всем своим существом, каждым нервом на пальцах, в нежно промокшей бумаге газеты, великолепно дополнявшей общую плавающую, приятно раздражавшую, как какой-то необъяснимый великолепный зуд в ступнях после длинных прогулок, атмосферу сепия-городка, Гарик будто спал, и наслаждался смешанным, умалявшим бдительность чувством. Пашу он не видел уже слишком давно, и, заставив себя выйти из глубоко оцепенения, легко поддался на дерзкую провокацию. Он не знал, скучает ли по нему, и в этом была проблема. Теперь они тащились в сторону бара «Менталист», изредка выкидывая что-то колкое в адрес друг друга. — Сам шлюшка. — Иди ты! Стеклянная дверь с дубовыми вставками, высотой метра под три, с тяжестью открылась стараниями Паши и Гарик бесцеремонно шмыгнул в пространство бара. -А как же дамы вперёд? — буркнул зашедший вслед за ним Паша. -Дамы не унижаются за деньги. Ты — не дама. Ты — настоящий отброс общества, — за глубокомысленной фразой прилетел крепкий подзатыльник, и ценитель настоящих девушек мгновенно притих. Они направились к стойке. Высоченные стулья слишком хорошо подходили к остальному интерьеру, и оставалось лишь забраться на них, чтобы хоть как-то вписать себя атмосферу дорогого, но всё же по-своему грязного бара. — Виски. — отрезал Гарик, даже не посмотрев на приоткрытый рот собиравшегося что-то заказать Паши. — Не жирно ли тебе, детка? — занегодовал он, протестански глядя на друга. — Ты последний раз пил лет пять назад. Тебя с одной рюмки унесёт далеко за грани нашей скудной вселенной. Гарик усмехнулся с какой-то необъяснимой горечью. — А сколько мы не виделись с последних съёмок? Закрыли Камеди и всё — можно забыть? Вот дурак! Слишком поменялось всё, Паш. — было странно слышать это от человека, который и сам никогда не проявлял инициативу. Принесли виски. Они пили ещё и ещё. Пили молча. Пили как-то особенно бездушно и смиренно, каждый по-своему, но никак не вместе. Паша вынул сигарету из кармана и стал пускать едкий дым прямо в лицо друга. — Перестань! — твёрдо потребовал Гарик. — Истеричка! — одновременно давясь дымом и зло посмеиваясь, выдал Паша, продолжив выдувать пар. — Перестань. — значительно тише, но внушительнее процедил сквозь зубы раздражённый оппонент. В ответ на свой протест он получил порцию дыма, намеренно направленную прямо в глаза. Грёбаный смешанный астигматизм не хватало дополнить лишь ожогами роговицы! Он почувствовал бесившую беспомощность, дошедшую уже до предела, но нашёл в себе силы попросить ещё раз. После этого Паша весь сжался, зажмурился, затем резко расслабил всё тело, вплоть до сморщенных век, и с замаха ударил Гарика в челюсть. Тот повалился со стула от неожиданности, затем поднялся и нанёс ответный удар в живот. Правда сказать, не сильно. Не мог он размахивать кулаками вообще ни в каких обстоятельствах. А уж тем более, когда видел перед собой хрупкого на первый взгляд Пашку. Болевая волна прошла по всему телу мелкими разрядами, но не уронила Волю. Он с усилием выволок Гарика из бара, и оттащил за угол. Тот сопротивлялся, размахивая конечностями, но всё ещё следил за тем, чтобы не ударить разъярённого друга. Первый удар пришёлся в висок, затем в челюсть, а затем серия хаотичных движений руками, которые уже очень скоро побагровели от чужой крови. Он не слышал даже стонов, не слышал ничего, кроме собственного колотившегося сердца и тёплого, противного ветра на щеках. В его ушах не прекращался звон — видимо, это и были крики Гарика. Он бил не друга, а человека, который мог забыть о нём на месяц-другой, заставляя мучиться в догадках об истинном отношении к нему единственного, кому он доверял. И эти догадки убивали его. Каждый день, каждый час, по какому-то дьявольскому расписанию, ему отравляли кровь и медленно изводили всё человеческое. И вот она — месть. И ему впервые плевать на чужую боль. Сегодня ему просто хочется. Он бьёт и не знает, бьёт ли он живого человека или вещь. Или, может, уже совершенно бессмысленно колотит труп. Он просто бьёт ещё и ещё, а потом убегает в темноту улицы, не отдавая себе отчёт в совершённом ужасе. Сейчас он уверен, что лучше жалеть о том, что сделал. *** Утром Паша проснулся в какой-то подворотне, весь в чужой крови. Костяшки рук и лицо стягивало коричневатыми пятнами. Было тепло и слегка влажно. Дышалось невероятно легко. Гарика рядом не было, вероятно, ему вызвали скорую. Хотелось верить, что всё обошлось. Правда сказать, уже вчера шлюшке пришло вдруг в голову, что его больше не тянет к Гарику, как раньше. И вчера, казалось, они отпустили друг друга. Это было к лучшему, ведь привязанность, порой, становилась пугающе сильной и он не знал, как описать то, что чувствует. Он поднялся с холодного асфальта и пошёл домой. Не хотелось ни звонить, ни искать, одним словом — забыть, что вчерашнее вообще было. Он вышел за угол дома и повернул на широкую улицу. Пройдя пару шагов, он встал, как вкопанный. Под ногами у него лежал пистолет. Сам не зная, зачем, Паша поднял оружие, проверил магазин. Там была всего одна пуля. Ему вдруг показалось, что его могут начать искать. Он, всё же, избил человека, да ещё и публичного… В общем и целом, пушка показалась Воле очень кстати. Он засунул её в карман зеленовато-бежевого весеннего пальто и поспешил скрыться в находящейся буквально в паре метров двери своего подъезда. *** Зайдя в квартиру, Паша почувствовал панический страх. Ему казалось, что он убил Гарика, и собственный же мозг отговаривал его от этой мысли. Он вспоминал, как вчера его друг кричал до последнего удара, и даже после избиения. В голове всплывали сотни подробностей, доказывавших, что всё обошлось. Но тупой страх, забиравшийся во все клетки тела, не верил ничему. Подумав немного, Паша набрался смелости позвонить Гарику. Замерев на секунду, он понял, что никто не ответит. Тишина прервалась сообщением робота, претворяя в жизнь самый главный на данную минуту страх. Он выслушал запись до конца и сбросил номер. Давление становилось невыносимым, и Паша решил, что необходимо выпить. Прошарив свой холодильник, он нашёл лишь бутылку коньяка, подаренную на последнем корпоративе. Всадив половину за раз, он вдруг почувствовал, как тянуло в сон. Перебрал. Бывает. Он закрыл бутылку и поплёлся к кровати, с трудом передвигая выворачивающиеся во все стороны ноги. Видимо, это был «Эксо», или дрянь ещё постарше. Повалившись на кровать, он надеялся мгновенно уснуть, но страх пробился и через градусы. Он нервно водил закрытыми глазами в разные стороны, не имея возможности забыться. Но алкоголь взял своё: он начал засыпать пьяным тяжёлым сном. *** Самолёт трясёт всё сильнее. Посадочная полоса стремительно приближается, притягивая, как магнит. Паша сидит в наушниках на месте пилота, из-за спинки выглядывает напуганный Харлашка. Он всегда боялся летать. Его жизнь теперь в руках друга, но он не знает, как её спасти. Он не знает, как управлять этой махиной и может лишь беспомощно наблюдать его и свои секунды. И вот — удар. Взрыв. Он чувствует, что его порвало на части. Знает, что с Игорем — то же самое. Но сон не продолжается. Он не вскакивает в холодном поту в своей комнате, с удовольствием осознавая, что это лишь плохой сон. Нет. Он зависает в этой темноте и с этим ощущением и даже не может предположить, когда, наконец, это кончится…