memento mori

       Мелоне вернулся засветло. Заметил на своей же кровати мирно сопящего Иллюзо и счел необходимым не будить его во время своего сладкого и, по-видимому, глубокого сна. Он распластался по всей кровати, длинные волосы разметались по подушке, а сам он выглядел спокойным и умиротворенным. Не в силах сейчас даже лишний раз попить кофе, Мелоне откидывается на свою же собственную постель в бессилии и огромнейшим же желанием прижаться плотнее, почувствовать на себе жаркое дыхание, принадлежащее даже не ему. Ему очень хочется, чтобы Иллюзо проснулся, прошептал ему что-то чрезвычайно важное, чтобы румянец заволок его щеки и чтобы сердце забилось в груди часто и лихорадочно.        Но ничего не происходит, и в скором времени ничего не остается делать, кроме как прикрыть глаза и, наконец, провалиться в сон, упущенный минувшей ночью.        Он уже крепко спал, потому не смог ощутить на себе чужие осторожные прикосновения. Чуткие пальцы зарылись сначала в его волосы, спустились к плечу. А после его и вообще прижали к себе, но в дреме не почувствовал внезапную жару, пот, стекшийся по его телу. И он вовсе невзначай подрагивал во сне — не почувствовал.        И размыкать веки ему потом совсем не хочется. В боку неприятно и болезненно ноет, а боль эта тупая не дает проходу нормальным мыслям. В голове ярая и выраженная пустота, не значащая ровным счетом ничего.        Прошедшей ночью его не было здесь. Он, помнится, в спешке собрался и, выйдя на улицу, с непривычки начал жмуриться и дрожать от прошившего холодка. Еще даже не лето, — вот, что он напомнил себе, вслух и шепотом, чтобы уж точно не начать сомневаться в обратном. Май только начался.        Первым делом, дабы прийти в себя окончательно и при этом убедиться, что сонливость покинула его, он озирается по сторонам своей комнаты, и ему сразу же в глаза неистовым блеском ударяет яркий солнечный свет. Понятное дело — Иллюзо пропустил лучи в комнату, в то время как Мелоне остерегался их как огня и всячески избегал, однако спорить с любовником бесполезно — его гордость и некоторая даже обидчивость разом сбивают с толку. Надо расслабиться. Надо приловчиться, и тогда, быть может, станет намного легче. Мелоне не из тех, кто начнет устраивать скандалы и разборки на пустом месте и полном отсутствии на это оснований.        Он застает Иллюзо пьющим горячий и, видимо, горький черный кофе, бестолково и даже яростно нажимающего по одной и той же кнопке на пульте от телевизора. Мелоне его не смотрит, он здесь как часть интерьера — гармонично, современно. Голоса оттуда издавались очень тихо, практически неразборчиво, словно Иллюзо волновало то, что Мелоне мог бы проснуться в любую секунду от шума. Но ему доподлинно известно, что ему начхать на это с три короба, оно же ведь такое незначительное. Удивило такое некое проявление заботы, но, чисто из вежливости, этого он оглашать не стал, как только уселся рядом с ним на диван плечом к плечу, даже их колени едва ли могли соприкоснуться.        И когда экран на телевизоре потухает, комната погружается в бесконечную тишину, разбавляемую щебетанием птиц за окнами — они же распахнуты настежь, дабы впустить свежий и прохладный весенний воздух в помещение. И Мелоне же просто терпеть не может жару.        — Уходишь по ночам, как какой-нибудь супергерой в дешевых комиксах, — сравнение явно не удачно и брошено наверняка даже невпопад, но Мелоне спорить не стал, тем более когда его во мгновение ока окольцевали теплые руки, заключили в крепкие объятия, позволили расслабиться в стальной хватке и робко выдохнуть, не в состоянии произнести ни словечка. — Тебе будто бы нравится испытывать границы моего терпения и уходить тогда, когда в тебе нуждаюсь больше всего.        — Я предпочел молчать, когда ты задержался, по совершенно далекой от моего понимания причине, у Формаджио, — Мелоне дерзить тому не спешил и желания никакого тоже не имел, но и отмалчиваться не хотелось, учитывая даже то, что слова едва ли давались ему. Было сложно чувствовать человеческий жар и чужое дыхание, и при этом стараясь выровнять свое собственное, но ему не до того. — Скажу только, что пять часов, проведенные на улице и в глубоком раздумьях прошли словно целая вечность без тебя. Я скучал.        Иллюзо вжался в него и вдохнул запах его волос, вызывая надрывный вдох, исходящий из чужого горла. — Да, я тоже, — в самом же деле этих слов предостаточно, чтобы развеять сомнения, поселившиеся в голове, и просто окончательно перестать предаваться излишним и муторным размышлениям.        Мелоне до сих пор чувствовал неприятное желание спать, поражающее все его существо разом, заставляющее глаза плотно сомкнуться и не давая расфокусировать свой взгляд, но, черт, даже это теперь казалось второстепенной проблемой. Главная же заключалась в том, чтобы — Боже, упаси — Иллюзо по ночам не уходил. Одному находиться и до того тошно, а так было бы еще и тревожно. Звучит эгоистично, но примириться с одиночеством у него, увы, сил и даже прав на то не имеется.        Он и в своих действиях отчет себе давать не силится, потому как плотно прижавшись, ощущая на своих губах чужой неповторимый вкус и это самое ощущение потрескавшейся кожи на чужих, опять же, губах, думать не хочется ни о чем. Его не сбивает с толку горечь недавно выпитого кофе, не волнует то, что Иллюзо пил его даже еще не успевшим остыть. Оно просто все ушло на второй план, и отчаянно хотелось бы, чтобы и тревога осталась так же позади и вовсе бы не ощущалась.        Ему и шепота, слетевшего с собственных уст, достаточно, чтобы успокоиться. Этого достаточно, чтобы сдержаться и не уйти за порог, а то и за пределы их убежища, которое так долго искал Неро.        Он уходит постоянно, но это не значит, что он не вернется.