An Emperor's heart

      Император продолжал целовать мальчишку, держа его на руках, словно пушинку. Ему казалось, что он сходит с ума от этих рваных вздохов Бурцева, его пальцев, оттягивающих волосы. Он сходил с ума от прикосновений, тепла и такой напористости.       Даня хотел сорвать этот белый мундир, плевав на то, что другого такого нет. Он хотел чувствовать Олега, а не эти железные ордена, впивавшиеся ему в ребра, когда он прижимался еще ближе.       — С-сними это к черту, — прошептал русоволосый, кусая губы монарха.       — Ты у меня сейчас напросишься, — рыкнул правитель в ответ, повалив парня на кровать.       — М-может, я хочу напроситься, — выпалил Бурцев, отстранившись от него, откинувшись на золотом покрывале.       Губы красные, волосы растрепаны. Сам император тяжело дышал, не отводя взгляда от зеленых, словно летний сад, глаз молодого человека.       — Нет, Дань, не так это должно быть. Не сейчас.       — П-прости, но именно это не тебе решать, — прошептал русоволосый, затягивая мужчину в новый, еще более требовательный поцелуй.       Даня проводил своим языком по его, попутно снимая так надоевший белый мундир. Он путался в пуговицах, руки его не слушались. Рыкнув, Олег сам стянул с себя вещь, отбросив на деревянный пол.       Император снял с парня очки, аккуратно положив их на тумбу. Однако нетерпеливый юноша буквально уронил его обратно, потянув за хлопковую рубашку, сев сверху. Бурцев целовал его шею, спускаясь к ключицам. Его руки уже давно проникли под рубашку, очерчивая поясницу, ребра. Монарх поглаживал Даню по спине, плечам, словно пытаясь успокоить.       Уже поздно.       Правитель повалил Бурцева, прижав его руки к кровати. Он стянул с него рубашку, любуясь. Такой прекрасный. Император спускался от щек к плечам, целуя каждый сантиметр кожи мальчишки. Он кусал ее, тут же зализывая укусы, оставляя многочисленные метки.       И плевать, что подумают другие. Ведь пути назад уже не было.       Бурцев громко вздыхал, доводя монарха до края. Казалось, что еще немного, еще один такой вздох, еще один поцелуй, и его звери, сидящие на цепях, сорвутся, откидывая здравый смысл куда подальше, оставляя только огонь, выжигающий его душу.       И Да­ня це­ловал его гу­бы, об­ли­зывал, слов­но в пос­ледний раз, он сто­нал, а пра­витель пог­ла­живал его шею, спус­ка­ясь к штанам.       И все. Здра­вого смыс­ла не ос­та­лось.       Русоволосый стянул рубашку с императора, отстранив его от себя, он целовал его плечи, вел языком к шее и обратно, словно никогда не видел его прежде.       Олег любовался парнем и не мог понять, где же он был раньше. Как он мог жить без этих губ, без этих бездонных глаз, в которые он смотрел, без этих рук, обнимающих его по утрам, милой улыбки.       Монарх чувствовал губы Дани на своем животе, не в силах остановить его.       Вот он, совсем еще наивным мальчишкой пришел во дворец, почти прервав его речь. Тогда правитель и подумать не мог, что такой юнец вскружит ему голову. Причем так быстро и так сильно. Казалось, что жизни теперь без него не было и никогда не будет.       Император притянул Бурцева к себе, целуя. Его губы были такие сладкие, словно та пастила, которой он его кормил. Его кожа пахла медом, он целовал ее, облизывал, забывая обо всем, ведь его звери давно уже сорвались с цепей, а огонь накрыл с головой. Его волосы пахли лавандой, той, что растет в чертовой Франции, но ему было все равно, ему нравилось.       — О-олеж, — протянул парень, стягивая его белые штаны.       — Данька, пути назад не будет, — бормотал монарх, зарываясь пальцами в пшеничные волосы.       Оправдывается. Пытается избежать неизбежное.       Такой же наивный, как и юноша, недавно прибывший во дворец.       — Я его и н-не ищу.       Все. Хватит.       Не так император видел этот момент. Не после того, как он был готов убить всех, потому что до конца осознал, что все то, что создал — шатко. Он хотел подождать, завоевать доверие юноши. Это должно было быть медленно и романтично, а не быстро и пылко, когда они могли разодрать друг друга когтями, были бы они.       Но сейчас, когда Бурцев укусил его ключицу, это стало неважным. Олег знал, что Даня пойдет с ним в огонь и в воду, не оставит его. Они вместе справятся со всем, ведь русоволосый уже не был тем наивным мальчишкой — он кусал его губы, словно для него это было не ново, а монарх был его победителем в сияющих доспехах, сжимающим его в теплых объятиях.       Император верил, что упрямый юноша рискнет всем, чтобы помочь ему и защитить, а потому продолжал тонуть в нем, не собираясь выбираться. Правитель готов был сделать все, чтобы мальчишка был счастлив, ведь он первый, кто так тепло и ярко поддерживал его, даже когда он делал ошибки.       Он целовал его пухлые губы, ловя его громкие вздохи своими.       Казалось, что мужчина никогда его не отпустит, прижимая его к кровати.       Монарх перевернул его на живот, продолжая нависать сверху. Он прикоснулся губами к его лопатке, от чего по телу юноши пошли мурашки.       — О-олеж…       Император приподнялся, притянув парня за шею, отчего тот выгнулся.       — Сам напросился, — правитель шепнул ему на ухо, обдавая его теплым дыханием, укусив за мочку.       — О-олеж… — снова обратился к нему парень.       — Что? — Спросил он, проводя руками по его животу, уткнувшись носом в шею.       — Я больше н-не могу ждать.       Словно услышав призыв к действию, Олег толкнул юношу на кровать, прижимаясь к нему.       Данька такой золотой, такой его. Он весь принадлежит монарху. Его хочется целовать, целовать, целовать. Хочется прижаться к нему и сгореть, словно от солнышка, такого родного. Его личного солнышка.       Император вжимал хрупкого парнишку в золотое покрывало, наслаждаясь его громкими вздохами и такими невероятными «Олежка».       Только вот молодой человек даже не представлял, что творил с правителем, который, возможно, и забыл бы к чертям свое имя, если бы оно не срывалось с его губ.       Ведь все, что стало центром вселенной монарха, называлось одним словом:       Данька.

***

      В столице царила ночь. И если в одном крыле дворца император был занят вовсе не государственными делами, то в другом вовсю кипела работа. Министры хватались за голову, гадая, что же будет дальше: посол-то уехал. Чиновники собирались по залам, дабы обсудить сложившуюся ситуацию.       Только вот Ее Величеству было не до веселья. На днях Евгения получила записку от загадочного господина, просящего о встречи. Женщина долго не решалась ответить, однако накануне вечером приказала служанке Диане отправить ответное послание с просьбой явиться к ней в покои.       Теперь же императрица ожидала гостя, сидя за своим столиком. Она крутила в руках заветную записку, попивая дорогое красное вино из именного бокала.       Женщина волновалась: она не знала, кого ожидать, не знала, чего хочет от нее этот человек, однако любопытство взяло верх, а потому сейчас она ждала назначенного часа, дабы увидеть этого неизвестного господина.       В комнате слышался треск пламени от свечи, стоящей на столе, за окнами шумел ветер, волнуя кроны деревьев, отчего шуршали листья. Луна слегка освещала помещение, отражаясь в зеркале.       Наконец, в дверь постучали. Ее Величество мигом поднялась, шурша бежевым, расшитым кружевами, платьем. Она направилась к белым дверям, дабы впустить гостя, ведь всех слуг она отпустила, предварительно дав им несколько золотых на выпивку в кабаке.       — Я Вас ждала, — сказала она, пройдя к окну.       — А я долго ждал Вашего ответа, — съязвил гость.       — Не забывайте, кто перед Вами, — строго произнесла Евгения, смотря на мужчину, приближавшегося к окну, — Вы?! — Она удивилась, когда лунный свет осветил его лицо, и она увидела, кто же стоял перед ней.       — Не ожидали? — Гость усмехнулся.       — Меня волнует не то, почему это Вы, а то, что Вы хотите от меня.       — Смешно!       — Вам кажется это смешным? — Недоумевала императрица.       — Забавно то, что Вы не понимаете очевидного. Видите ли, Ваше Величество, мы с Вами очень похожи.       — Чем же? — Женщина фыркнула, оглядев гостя.       Кем он себя возомнил?       — Нам мешает один и тот же человек, — сказал мужчина, будто вынося приговор.       — Вы говорите сейчас о Данииле Бурцеве?       — Именно, Ваше Величество. Ведь это он украл у Вас мужа?       — Вы совершенно правы, — недовольно отозвалась Евгения, — и, знаете, я бы отдала все, чтобы избавиться от него.       — Поверьте, я не могу с Вами не согласиться, — понимающе говорил гость, — только вот решаться ли Ваши проблемы, если неугодного мальчишки не станет?       — Безусловно, — уверенно отозвалась женщина.       — Неужели это поможет отдалить Ее Высочество Мирославу от престола?       — Должно!       — Вы действительно так думаете? — Он был откровенно удивлен, — простите меня, но нет, это ничего не изменит.       — Допустим.       — А заставит ли императора исчезновение Бурцева полюбить Вас? — Вновь задал вопрос гость, — изменит ли это Ваше положение при дворе? Наделит ли это Вас властью? Нет.       — И что Вы можете мне предложить?       — Вам стоит посмотреть чуть выше, — чуть наклонившись к ней, сказал мужчина.       Императрица вмиг изменилась в лице, ужаснувшись:       — Вы предлагаете мне навредить императору? Его Величеству? Моему мужу? Отцу моего ребенка? — Возмущалась женщина.       — А он так для Вас важен? — Пренебрежительно спросил гость.       — Он важен для моей дочери.       — Ваше Величество, политика — штука тонкая и кровожадная. Тут не место детским пожеланиям и симпатиям. Подумайте, неужели этот человек хоть когда-нибудь делал Вас счастливой? — Говорил он, — неужели Вы ни разу не пожалели о том, что стали императрицей? А может быть, Вы никогда и не помышляли о том, чтобы предать Его Величество? Тогда я бы не стал назвать Вас столь ужасной, как говорят многие.       — И что толку от того, что я несчастна? Сейчас мой долг — заботиться о единственной дочери, защищать ее, — она разозлилась.       — Я Вам и показываю то, как можно ее защитить! Неужели Вы не видите! — Воскликнул мужчина, — тогда, позвольте задать Вам еще вопрос.       — Прошу Вас, — выдохнула императрица.       — А Вы никогда не хотели править лично? Неужели Вы не хотели такой власти? Если же Вы заботитесь о дочери, давайте уничтожим Его Величество и возведем Вас на престол в качестве регента! — Он стоял на своем, не желая отступиться.       — Вы с ума сошли?! — Вновь ужаснулась женщина.       — Только представьте: Вы — единоличный правитель, представительница абсолютизма. Все богатства государства Ваши, все дворцы, украшения и прочее. Вы управляете силами при дворе, политиками и целой страной. Вы можете устроить все так, как пожелаете, выкинув всех ненужных Вам аристократов. Все фавориты будут Вашими. Вы будете купаться в любви, внимании, славы! — Восклицал гость, хитро улыбаясь, словно был Змеем-искусителем.       — Вы красиво говорите, — императрица усмехнулась, — только вот расстановка сил при дворе не даст мне совершить переворот.       — Это все можно легко изменить, подкупив пару чиновников, падких на деньги, — ехидно сказал он.       — Поверьте мне, этого нам сделать точно не удасться! А без поддержки не совершится ни один дворцовый переворот.       — Не волнуйтесь, поражение в войне только усугубит ситуацию для Его Величества, открывая нам множество шансов!       — Что же, я полагаю, что нам нужно встретиться еще раз, — сказала женщина, изогнув бровь.       — Безусловно, — мужчина усмехнулся, — рад, что мы пришли к согласию. А теперь, я вынужден удалиться, дабы не вызвать подозрения.       — Никто не должен пострадать, кроме них, — сказала императрица покидающему ее покои человеку.       — Ваше слово — закон, — сказал он, поклонившись.       Развернувшись, он вышел из комнаты, осторожно прикрыв белую деревянную дверь.       Евгения стояла, смотря в окно, перебирая жемчужные бусы.       Наступала веселая пора. То, чего она так долго ждала.       Месть.

***

      Наконец настал новый день. Рассвет окрашивал небо в персиковые, розовые и лимонные тона — самое красивое время суток. Жаль, что уставшие от постоянной работы и долгих ночных переговоров чиновники спали в своих покоях. А если и не отдыхали, так пытались вчитываться в доклады, дабы обсудить их на дневном собрании с императором.       Сам же монарх, как мы можем предположить, видел десятый сон. Даже Тимофей Гринберг решил отложить донесения на потом, чтобы вздремнуть на уютной позолоченной софе, размещенной в его кабинете. Не спалось, пожалуй, Ее Величеству, обдумывающей предложение гостя, встреча с которым наконец-то свершилась накануне вечером, а также Сергею Трущеву, пригласившему в свои громадные покои своего друга Максима Анисимова.       А кстати, кто они друг другу? Министр внутренних дел часто задавал себе этот вопрос, особенно когда ловил себя на мысли, что слишком долго смотрит на генерал-фельдмаршала. Они часто виделись, болтали обо всем, и Трущев всегда думал об одном: лишь бы эти беседы не прекратились никогда.       Но все хорошее когда-либо заканчивается, ведь так? В его случае — война. Для кого-то — радость, особенно для врагов государства, ведь это отличная возможность подорвать авторитет сильного соперника на мировой арене, так для него это приравнивается к погибели. Мало того, что его ждет разлука с Анисимовым, так он еще и лишится этих столь важных разговоров.       Максим был нужен Сергею не только для жизненнонеобходимых, теплых, интересных бесед. Слово-то какое: «нужен». Не подходит оно для того, чтобы описать, кем являлся фельдмаршал для министра. А вот «важен» или, допустим, «близок» — самое то.       Анисимов спасал Трущева от одиночества, пожиравшего всех, кто жил во дворце. Ведь если ты находишься подле государя, нужно обзавестись либо прихвостнями для выполнения самой грязной работы, либо попутчиками, бегущими с тобой только до нужного им поворота. Затем, все повторялось, а потому сила была не в союзах, а в людях, заключавших их. Итак, Максим был кем-то другим. Генерал-фельдмаршала не хотелось бросить, предать или подставить, с ним хотелось общаться, узнавать, разгадывать.       А вообще, Анисимов был просто прекрасен.       Однако самым страшным был не его отъезд, а то, что он может не вернуться. Трущев понимал, что никто не знает, как обернется война, и что даже генерал-фельдмаршал, командующий войсками, от смерти не застрахован. «Солдаты у нас молодцы», говорил он, успокаивая министра. Только вот в то, что кто-то рискнет своей жизнью ради него, Сергей не очень верил. Он правда боялся потерять столь дорогого для себя человека, ведь такого у него никогда не было, да и не будет.       А потому ему было страшно. Страшно, как никогда прежде.       Министр внутренних дел делал все, чтобы успеть обсудить с Анисимовым все вопросы, которые только были на свете, они стали практически неразлучными. Их постоянные беседы уже давно не смущают людей при дворе, а вот их слишком долгие и теплые объятия порой заставляют порозоветь щеки самого Трущева, а Анисимова по-детски запинаться, отчего порой он напоминает Даню Бурцева, фаворита Его Величества.       Сергей был на недавнем собрании чиновников, из чего понял, что настроения среди министров далеко не радостные: большинство ожидают объявления войны от императора. Трущев в глубине души надеялся, что Гринберг, будучи канцлером, отговорит Олега Николаевича от такого решения, однако понимал, что это маловероятно. А посему, плевав на усталость, пригласил Анисимова к себе в покои, дабы провести с ним их последнее, возможно, совместное утро в этом дворце.       Максим явился к нему, как только стало подниматься солнце — на рассвете. Он был у порога министра так рано, потому что прибежал так быстро, как только мог, подскочив с постели и собравшись, едва получил послание от него.       — Рад, что ты пришел, — улыбнувшись, сказал Трущев, поправив расстегнутый черный жилет.       — Я рад, что ты пригласил, — ответил Анисимов.       — Прошу, проходи, — Сергей пропустил друга в покои, невольно подметив, что тот не нацепил свой военный мундир, оставшись в простой рубахе, штанах и сапогах.       — Как вчера прошло собрание? — Обеспокоенно спросил Максим, усевшись в кресло, находившееся подле камина.       — Тебе рассказать в подробностях? — Трущев усмехнулся, подойдя к столу, наливая вино в бокал, — будешь?       — Что? — Его собеседник удивился, выглянув из-за спинки кресла, — ах это, с утра по-раньше? Я только «за»!       — Так вот, — начал министр, наливая вино в другой бокал, — не знаю, обрадуют ли тебя такие новости или нет, но все ждут, что Его Величество, оскорбившись, объявит французам войну. Прошу, — сказал он, подойдя к другу, протянув ему бокал.       — Меня уже готовы отправить в бой, хм, смешно, — Максим улыбнулся, проследив за тем, как министр внутренних дел садился в соседнее кресло, — боюсь, что Олегу Николаевичу было вчера не до этого. Мои покои находятся неподалеку от его, — спешно добавил он, заметив вопросительный взгляд, направленный на него, — так или иначе, я готов.       — А я нет, — выпалил Трущев и, смутившись, отпил из бокала.       — Сереж, — Анисимов взял его за руку, — лучше думай о том, какую награду я получу за одержанные мной победы!       — Давненько я не слышал от тебя таких речей, — министр улыбнулся, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони парня, — с чего вдруг?       — Это неизбежно, понимаешь? Уж лучше верить в лучшее, чем в поражение.       — Ладно, чего уж там, — Сергей выдохнул, — сейчас еще рано об этом говорить. Может, все обойдется.       — Нет. Не обойдется. Рано или поздно, но нам придется расстаться, — строго сказал Максим, отпив вино из бокала.       — Прошу, не напоминай! Я же погибну от скуки и тоски по нашим беседам!       — Я буду писать тебе, — Анисимов засмеялся, посмотрев на собеседника.       Огонь, потрескивающий в камине, красиво отражался в глазах цвета топленого шоколада. Максим любовался министром, продолжая сжимать его руку в своей.       Ему тоже было страшно, но он впервые верил в то, что должен справиться. Не ради страны, императора, народа, а ради Сережи, который будет ждать его в этом уютном кресле напротив камина, попивая это самое вино. Именно в этом генерал-фельдмаршал был уверен: он будет ждать его, несмотря ни на что.       Они будут также делиться новостями, ведя длинную переписку, которая закончится только на подъезде к столице. И даже если письма будут идти месяцами, Трущев будет также рассказывать ему о дворцовых сплетнях, политических скандалах и очредных выходках государя и его фаворита. Максим будет ему писать о своих победах, военных байках, пейзажах.       — Бесконечно можно смотреть на то, как течет вода и горит огонь, — сказал министр, оторвав взгляд от собеседника и переводя его на камин.       — И на то, как он отражается в твоих глазах, — прошептал Максим, прикусив губу.       — А также на то, как ты смущаешься, — Трущев усмехнулся.       — А мне огонь напоминает о боях, — мрачно начал Анисимов, — хотя нет, не так. Скорее о победах! О салютах, которые я наблюдаю каждый раз, как наша армия с триумфом возвращается в столицу, — Сергей нахмурился, жалея, что огорчил генерал-фельдмаршала, — но теперь он будет мне напоминать о твоих глазах.       — Но ведь это хорошо?       — Это лучшее, о чем мне мог напомнить огонь, — Анисимов улыбнулся.       Черт, он будет одерживать победы, он будет писать ждущему его министру, он будет делать все, лишь бы снова оказаться в его покоях, сидя перед камином, поглаживая его руку.       Только вот вернется ли он?

***

      Кто-то встречал рассвет сидя у камина, кто-то корпея над многочисленными документами, а кто-то в это время спал без задних ног, как и ожидалось.       Олег Николаевич позволил себе невиданную роскошь: отдых до полудня. Он оправдывал себя тем, что Данька, извините, его загонял, да и общая усталость сказывалась.       Император проснулся от солнечных лучей, освещавших покои. Ветер проникал в открытую дверь, ведушую на балкон, отчего в комнате было прохладно. Правда, только снаружи, ведь под одеялом монарха грело сладко сопящее чудо, которое, кажется, вовсе и не собиралось просыпаться.       Правитель смотрел на спящего Бурцева, прикусив губу, улыбаясь. Он был таким прекрасным, это казалось невозможным, ведь он был слишком красивым, словно греческий бог, Аполлон. Император запомнил надолго все, что творил ночью его Аполлон: вчерашние картины, кажется, навсегда остались в его памяти и уже никогда не исчезнут.       Вообще, Олег Николаевич был вовсе не удивлен, взглянув на большие часы, стоящие в его покоях, увидев, что время близилось к двенадцати, ведь заснули они только под утро.       Правитель вновь обратил свой взор на сопящего Даню. Он был таким теплым. А ведь раньше монарх этого не чувствовал: русоволосый всегда смущался, отодвигаясь максимально далеко, укрываясь одеялом практически с головой.       Теперь он уже никуда не сбежит.       Юноша сладко потянулся, прижавшись к Олегу, пробормотав что-то невнятное. Он ластился, словно котенок и жмурился от яркого солнечного света.       — Проснулся? — Мягко спросил император, когда Бурцев, открыл один глаз, посмотрев на него.       Парень смутился, уткнувшись носом ему в плечо.       — Тебе там удобно? — Снова спросил Олег, смеясь. Даня пробурчал что-то в ответ, — чего?       — Х-хватит на меня смотреть, говорю, — сказал молодой человек, все-таки посмотрев на правителя своими большими зелеными глазами.       — Ой, да ладно тебе! Вчера смущаться надо было!       Щеки Бурцева порозовели, и он вновь уткнулся носом в плечо монарха.       — Какие мы стеснительные! — Воскликнул мужчина, — кстати, передай потом мои поздравления твоему учителю. Ты был просто прекрасен.       — Мои по-оздравления, учитель, — прошептал Даня, обняв правителя.       Олег коснулся его щеки, медленно поцеловав. Русоволосый улыбнулся, проводя языком по нижней губе императора, отчего тот зашипел и отстранился.       — Вы были вчера слишком напористы! — Воскликнул монарх, когда молодой человек коснулся пальцами его прокушенной губы.       — Ну тебе ж-же понравилось!       — Безусловно, — кареглазый усмехнулся, чмокнув юношу, — с добрым утром!       — С добрым, — Даня улыбнулся.       — Кстати, ты очень мило сопишь, когда спишь, — тихо сказал Олег.       — Ч-чего? — Русоволосый смутился.       Черт, это было неловко.       — И еще ты теплый, — выпалил правитель.       — Горячий, т-ты хотел сказать, — Бурцев поиграл бровями.       — Самый-самый, — император улыбнулся, — потому что мой.       — Потому ч-что твой, — согласился парень, чмокнув Олега в нос.       — Какие у тебя на сегодня планы?       — Это я до-олжен был спросить у тебя.       — Мне надо посетить собрание министров, — выдохнув, сказал правитель.       — Ч-что будем делать? — Обеспокоенно спросил юноша.       — Война, Данька, война.       — Неужели н-нет другого пути?       — Они оскорбили нас, меня в том числе, понимаешь? — Сказал монарх, вновь заглянув Бурцеву в глаза, — хоть я вчера и был зол, но сказал все, как думаю. Других вариантов нет, я не оставлю это просто так. Они ответят за все. Для этого я рискну всем.       — Значит, я с то-обой, — молодой человек улыбнулся, коснувшись щеки Олега, поглаживая ее, — и да, ты был с-слишком зол.       — Разве? — Император нахмурился.       А то он не знает!       — У м-меня все болит, — русоволосый улыбнулся.       — Все? — Переспросил мужчина.       — Олеж…       — Черт, прости меня, — спохватился правитель.       Он принялся целовать щеки, лоб, нос, губы парня, отчего тот заливисто смеялся, как маленький мальчик, которому подарили новую безделушку.       — Ну х-хватит, Олеж, х-хватит, — говорил Даня.       — Непривычно видеть тебя без очков, — сказал император, убрав прядь волос со лба юноши, — но тебе очень идет.       — О-опять ты за свое!       — Но ведь это правда!       — Тебя если по-ослушать, так мне все идет, — буркнул парень.       — И это чистая правда!       — Да, к-конечно, — Даня потянулся, зевнув, затем вновь обнял монарха, — вот бы остаться тут н-навсегда.       — Ну, это можно устроить! — Воскликнул Олег, рассмеявшись.       — Как же? Кто тогда р-работать будет?       — Я же император, а значит, тебе можно все! А работать будут все остальные.       — Так нечестно, — проворчал молодой человек.       — Не переживай, у нас на работу осталось уже не так много времени.       — А к-который час? — Спросил Бурцев.       — Полдень, — улыбнулся Олег.       — Ч-что?!       — Ну ты меня вчера загонял, Данька, — виновато сказал правитель.       — Что же ты м-молчал? Тебе надо на собрание, а мне к к-канцлеру, — русоволосый подскочил.       Однако он быстро замер, но вовсе не от того, что на нем ничего не было, а от того, что увидел все вещи, разбросанные на полу.       — Чего застыл? — Спросил Олег, подойдя к парню, оборачивая его в одеяло, отчего Бурцев еще больше смутился, — замерзнешь.       — О-олеж? — Юноша обратился к монарху, уже нацепившему на себя покрывало.       Император развернул его к себе, обнимая. От мягкого одеяла русоволосый стал походить на воздушное белое облачко.       — Спасибо тебе, — прошептал правитель, поцеловав парня.       — Спасибо бу-удешь говорить, когда не опоздаешь на с-собрание, — Бурцев улыбнулся.       — А вообще, я отказываюсь переодеваться. Я пойду так! — Воскликнул мужчина.       — Дурак! — Парень засмеялся, — тебя т-там украдут, и что я буду делать?       — Не украдут. И знаешь что? — Спустя некоторую паузу спросил монарх, — Боюсь, если ты будешь щеголять в одеяле, мне придется задержаться!       — О-олеж! Ты у меня с-сейчас получишь! — Даня покраснел.       — Ну я же не виноват, что ты такой у меня!       — Какой?! — Спросил он.       — Лучший!       Олег широко улыбнулся, вновь обнимая свое мягкое облачко.