Сто дней рабства

С рабством Али свыкаться было не нужно. Он долгое время жил в качестве личного массажиста у приближённого тунисского бея. И этот приближённый имел куда более скверный нрав, чем граф. Ему было почти невозможно угодить, успокаивался строптивый вельможа лишь после особенных ласк, которые умел дарить лишь один Али. А умел он потому, что всегда тонко чувствовал чужое тело. И любил мужчин. Неизвестно, было ли это врожденным или нубийца развратила жизнь в покоях господина Юсуфа, которому его продали совсем мальчишкой. Бей ценил своего помощника за его критичный подход и редкую во влиятельных кругах несговорчивость, которой сам вовсе не отличался. Этот самый Юсуф, занимавший ни много ни мало пост советника, был уже немолод, хоть и не безобразен. Обычный заскучавший самодур, падкий до чувственных удовольствий, капризный и меланхоличный. Он часто приказывал Али любить себя губами, пальцами и тем самым, чего разгневанный бей лишил нубийца, застав его в постели со своим советником. Знал ли правитель о разврате, творящемся во дворцах всех его придворных? Сложно сказать. Разгневанный владыка Туниса не нашёл ничего лучше, чем избавить чернокожего подданного от руки и головы, следом за тем самым грешным языком, но графу удалось вовремя вмешаться. Али не без оснований полагал, что истинной причины казни чужеземный аристократ не знает, ведь мужеложество — слишком тяжкий грех во всех религиях мира, а бею так приглянулся кинжал путешественника… Эта тайна стала болезненным клеймом. Али до зубовного скрежета боялся открыться своему новому хозяину и страстно желал этого. Он хорошо понимал, что долго не продержится, наглаживая умасленную широкую спину Монте-Кристо каждый вечер. Непросвещенному человеку могли показаться унизительным все те игрища, в которых Али участвовал по воле Юсуфа, но без них жизнь несчастного массажиста потеряла вкус, цвет и запах. Услада хозяина доводила до экстаза самого нубийца. То, к чему он привык с самого детства, оказалось вдруг под строжайшим запретом, ибо Али вовсе не видел, чтобы европейцы предавались удовольствиям с тем же упоением, с каким это делали на Востоке. Северяне быстрее ели, меньше спали, не умели обращаться с женским телом, да и со своим толком — тоже. Они без конца придумывали себе все новые и новые запреты, на ходу забывая старые, не успевая насладиться жизнью. Нубиец чувствовал себя потерянным среди этих непонятных обычаев и законов, среди всех этих холодных людей. И самым холодным, обжигающе ледяным, был граф Монте-Кристо. И по роковому стечению обстоятельств граф оказался едва ли не самым упоительно привлекательным мужчиной, какого только можно было сыскать в высшем свете. Аристократы нарезали круги вокруг невозмутимого чужака, змеиными кольцами любопытства обвивали его особняк, изящные лаковые туфли, безукоризненный длинный плащ, но никак не могли проникнуть в таинство его магнетизма. Их взгляды стекали с его непроницаемо чёрного одеяния и волос, как дождь с шлифованного мрамора надгробия. Али же знал, что все просто. Он за версту чувствовал исходящую от графа силу, реализованный потенциал: этот человек был рождён повелевать. И он повелевал, тогда как подавляющий процент власть имущих дворян так и не удосужились духовно дорасти до своего социального положения. Графа хотелось слушать и слушаться, даже когда он молчал, к нему бездумно тянуло тех, кто был слабее, то есть, почти всех вокруг. И он никогда не отталкивал, всегда находил нужные слова для каждого, обратившегося к нему, умудряясь при этом виртуозно держать дистанцию. Ко всему прочему, он был невероятно умён, переменчив и хорош собой, что вызывало у окружающих почти наркотическую зависимость. Али не стал исключением. Ему одному был открыт доступ к спальне графа в любое время дня и ночи. В какой-то момент нубиец осознал, что бредит своим господином, по ночам тайком рассматривая очертания тела спящего графа под тонким шелковым одеялом, представляя, как тот умопомрачительно красив во время любовной горячки, взмокший, с блестящим от пота мускулистым телом. Эта иссиня-бледная кожа на антрацитово черном шелке, вся мокрая, скользящая, доступная… Но граф ни разу не привёл женщину в свою спальню, а вне ее не ночевал ни разу. Мог он брать прелестных юных вдовушек прямо в карете, в уборной во время спектакля, в их гостиных после чашки чая? Мог, разумеется, но зачем? Куда безопаснее назначить свидание, провести ночь в своём холостяцком жилище, а потом отправить ее восвояси. Эти и многие другие косвенные признаки указывали на то, что граф по какой-то причине если не хранит целибат, то сильно ограничивает себя в плотских утехах. Али было невероятно жаль своего прекрасного ледяного властелина: по внешности и некоторым привычкам вельможи он сразу распознал его страстную природу, нуждающуюся в многочисленных актах физической близости. Коих он сознательно лишал себя. Почему? Зачем? Может, это как-то связано с религией? Нет, Али не замечал за графом особенного богоугодного рвения, ни в чем другом вельможа не проявлял и доли такого аскетизма. Да, он мало ел и соблюдал строгую диету, буквально питаясь одними овощами и белым мясом. Но очень скоро нубиец был посвящён в курс дела: граф страдал серьёзным заболеванием желудка, при котором из-за острой жирной пищи в любой момент могло открыться кровотечение. С этого момента Али стал ещё трепетнее относиться к своему хозяину, оберегая его душевный покой, ибо знал, что такой недуг появляется у людей нервных, переживших сильное эмоциональное потрясение, или же у слабовольных чревоугодников. Граф выглядел уравновешенным, ровно как и вполне худым, но опытный в таких делах нубиец здраво рассудил, что лишние килограммы куда сложнее скрыть, чем невроз. После своего внепланового повышения Али чаще был представлен сам себе, чем любой другой обитатель особняка Монте-Кристо, и имел возможность наблюдать за всеми, словно со стороны. Отношения с прислугой ему наладить не удалось, разве что управляющий графа, довольно понимающий человек, всегда улыбался при встрече и иногда даже помогал с безумными поручениями графа, навроде раздобыть каких-то редких угощений или произведений искусства. Сам же граф львиную долю свободного от управленческой деятельности времени посвящал чтению. Читал он много, жадно, порой совершенно забывая о комфорте, из-за чего Али часто заставал его в какой-нибудь невероятной позе среди вороха подушек. Понятно, что темнокожий массажист очень быстро побил все рекорды востребованности в этом доме, и все же… Иногда граф нервничал без повода, плохо спал и раздражался из-за криво стоящих цветов на подоконнике. И тогда Али с улыбкой качал головой — он знал, как быстро снять все эти тревожные симптомы, но предложить необычную методику не решался. Кто знает, вдруг граф принципиален в вопросах такого рода? Нравственность и все прочее… Этим утром все повторилось: весь завтрак Монте-Кристо в раздражении кусал губы, едва сдерживаясь, а потом отчитал Бертуччо за сущий пустяк, навроде не задернутых штор в кабинете. Привыкший к подобного рода капризам управляющий молча укрыл комнату от излишнего солнечного света и позвал Али, чтобы тот помог хозяину собраться на предстоящее мероприятие. Все равно кроме немого прислужника никто в такие дни к графу не посмел бы приблизиться, да и в обычные дни не отваживались, чего уж греха таить. Одного взгляда разозлённого Монте-Кристо оказывалось достаточно, чтобы пошатнуть душевное равновесие любого дерзнувшего. Али вошёл в личные апартаменты хозяина, будто нырнул в тёплую ванну, до того приятные ощущения вызывал этот кабинет, ставший таким родным. Осмотревшись, нубиец решился беззвучно проскользнуть в святая святых — спальню. Граф сидел за любимым трюмо, низко склонившись над своими коленями, будто вянущий цветок без солнца. Он не обернулся, занятый тревожными мыслями. Обычно идеально ровные плечи поникли, добавляя картине драматичных штрихов. Монте-Кристо напряжённо думал, его руки нервно, но медленно комкали бархатистую поверхность халата. Али кожей ощутил энергию беззвучной борьбы хозяина с самим собой и готов был поклясться, что знает, о чем тот размышляет. Правда, перед графом разоблачать свою догадливость нубиец не рискнул. Он аккуратно коснулся худой ключицы, спустил ткань с плеч, не обращая внимание на крупно вздрогнувшего Монте-Кристо, и принялся за работу. Подлое зеркало так и норовило отразить пытливый взгляд графа, швырнуть абрис его закушенных губ прямо в поле зрения трудившегося нубийца, но массажист упорно смотрел на свои руки. Что-то происходит, что-то здесь не так, но что? Почему Монте-Кристо не холоден и замкнут, как обычно? Сейчас от его противоречивых эмоций все вокруг искрит, рябит и плавится, он так открыт и будто… беззащитен? Проблемы, это сулит несчастному влюблённому рабу огромные проблемы! — Али, а можем мы?.. Я думаю… Нет, я хочу прилечь. Простая просьба поразила нубийца так, что он позабыл все свои заветы и бешеными глазами уставился в зеркало. Подернутые красноватой дымкой кошачьи глаза тут же перехватили неосторожный взгляд. Граф вдруг стремительно обернулся и почему-то принялся оправдываться излишне честным голосом, уничтожая ритм сердцебиения Али: — Мне трудно сидеть, я плохо себя чувствую, упражнения вчера прошли не совсем удачно. Спина теперь никуда не годится… Поясница это или что-то другое, не знаю, но постоянно хочется лечь… Али провалился в расширившиеся зрачки графа, но они же подсказали ему оглядеться. Так и есть. За трюмо стояла уже наполовину опустошенная бутылка дорогого рома. От сердца всполошившегося слуги немного отлегло. Он улыбнулся и подал Монте-Кристо руку, давая понять, что готов помочь улечься и унять боль. Но граф продолжал как-то нерешительно и настороженно всматриваться в лицо своего массажиста, будто надеясь на что-то, но боясь признаться себе в этом. Али вдруг резко бросило в жар от осознания простого, но невозможного объяснения происходящего. Внутри его сотрясала сумасшедшая дрожь, похожая на землетрясение, но снаружи он продолжал улыбаться, все так же не убирая протянутой руки. Подать знак? Как? Может, продолжать держаться отстраненно и по служебному? Есть риск упустить такой шанс… Наконец, будто уверившись в собственной безопасности, граф выдохнул и сам прошёл к постели. В этот момент он обрадовался холодности нубийца, она позволила ему укротить внутренний смерч странных позывов. Али с непроницаемым лицом помог хозяину избавиться от халата, улечься на живот, и под предлогом массажа поясницы приспустил белье под упругие ягодицы, едва не скончавшись пару раз от переизбытка эмоций. Податливый и расслабленный граф оказался чувствительнее трезвого и напряженного самого себя раз в тысячу. Он изгибался, смеясь, от слишком интенсивных нажатий, приглушенно вздыхал на грани стона, когда нубиец снимал тремор с очередной мышцы, по инерции подавался за сильными темными руками массажиста, совершенно не сдерживаясь. Али был возбуждён до боли, до умопомешательства. Он чувствовал, что готов пожертвовать своей жизнью ради всего одного несдержанного движения бёдрами, должного вознести его на вершину блаженства. Он даже не сразу понял, когда потерял голову и принялся покрывать поцелуями разогретую поясницу, с удовольствием впиваясь губами в чувствительную от масла кожу. Когда же осознание накрыло волной слепого ужаса, вдруг оказалось, что его господин лежит неподвижно, позволяя ласкать себя и тяжело дыша. Шестым чувством уловив желание напуганного своим распутством Монте-Кристо поскорее закончить, Али рывком перевернул его, привычным движением принимая чужое напряжённое естество в умелую глубину рта. Нубиец услышал, как граф пару раз вскрикнул нечто, похожее на неистовые извинения и обращение к Богу. Он шептал что-то ещё на, кажется, французском, но Али не хотел знать, что именно, а потому старался не слушать. Он владел сейчас самым желанным во всем мире телом, до души ему не было никакого дела. Когда все закончилось, удовлетворённый нубиец не смог удержаться от ликующей улыбки. Он пережил необыкновенный экстаз и точно знал, что лежащий в полузабытьи от остроты ощущений граф — тоже. Бледная кисть прикрывала наверняка зажмуренные глаза, а другая рука судорожно и беспомощно комкала покрывало. Али с минуту смотрел на это движение, и ему вдруг стало горько. Он поспешно встал, накинул своё нехитрое одеяние и вышел. Таким опустошенным и несчастным он ещё не чувствовал себя в этом доме.