***
Внизу пахло имбирём, корицей, апельсинами и свежим печеньем. Сквозь приоткрытое окно кухни лились с улицы звуки музыки и песен. – А я уже ёлочку нарядила! Сходишь посмотреть? Клэр куснула губу и опустила глаза: она тем больше чувствовала себя виноватой, чем добрее была к ней Эмили. Та ведь звала её наряжать ёлочку вместе, а она отказалась, сказала, что плохо себя чувствует. Эмили, конечно, не стала настаивать – она никогда этого не делала, даже не уговаривала, только просила и предлагала, – а правда была в том, что Клэр очень хотелось, и поэтому она должна была себя наказать. Ей было тяжело и больно отказывать себе во всём, что могло бы принести радость, но почему-то только это и казалось ей правильным. Разноцветные огоньки гирлянды сверкали в полумраке гостиной, отражаясь в больших стеклянных шарах, пробегая по тонким ниткам бус: золотых, красных и синих. На самой макушке сияла золотом большая рождественская звезда. – Я оставила для тебя несколько шариков. Может, повесишь? Эмили смотрела на неё так ласково, что Клэр не удержалась и подошла к небольшой коробке на столе и заглянула внутрь. – Нет, что ты... Они такие красивые, – тихо, растерянно проронила она, почти сразу отступая на шаг назад. – Вдруг я испорчу? Разобью... Потому что ей нельзя трогать красивое. Нельзя брать вкусное, даже если предлагают. Синяя птица больше не снится ей, потому что внутри у неё горечь и грязь. Наверное, если бы она надела ту мягкую белую кофточку, которую хотела ей подарить Эмили, на тонкой ткани тут же проступили бы красные и чёрные пятна. – Тогда давай так: ты скажешь, куда повесить, а я повешу, – мягко улыбнулась Эмили. Клэр понимала, что та хочет порадовать её, но ничего не могла с собой поделать. – У тебя очень красивая ёлочка получилась. Я бы так не смогла. – Она обхватила себя руками и опустила глаза. Она-то сама ничего не могла, никогда не сможет, и Эмили, конечно, виднее, как красиво повесить шарики. За ужином Клэр ела совсем немного – «клевала, как птичка», так говорила Эмили, – и взяла только одно печенье. Не брать вовсе было нельзя, потому что тогда Эмили расстроилась бы. Взять ещё – тоже, хотя печенье было очень-очень вкусное, с корицей и кусочками малины. Клэр тихонько пробормотала что-то о том, что завтра утром к Эмили приедут в гости родные, и это печенье больше для них, чем для неё. Она-то сама всегда и для всех была чужой, потому что её отец изрубил маму топором, когда Клэр было всего два дня. На улице было совсем не холодно, хотя за последние два дня выпало очень много снега. Клэр держалась за руку Эмили так крепко, что ещё не до конца зажившее после перелома левое запястье заныло и заболело, но она даже не подумала разжать пальцы. Вокруг было очень красиво, потому что все дома в маленьком Уэст-Пойнте украсили гирляндами и рождественскими венками, и во многих дворах стояли важные снеговики в полосатых шарфах, раскинув тоненькие ручки-веточки. Школьный хор пел праздничные гимны на небольшой площади в центре городка. Детишки радостно бегали здесь и там, размахивая полосатыми леденцами и таща за собой санки. Клэр видела всё это только краем глаза, потому что это было не для неё, и она не имела права даже просто смотреть, как будто бы этим она могла осквернить, испортить чью-то чистую, искреннюю радость. Она смотрела на дорогу перед собой и говорила, что просто снег глубокий и трудно идти, когда Эмили спрашивала её, не хочет ли она вернуться домой. Поправляла пушистый шарф, пытаясь спрятать в нём хотя бы половину лица, и мягкую шапочку, которую связала для неё Эмили. Белая красавица-церковь сияла золотыми огнями, и снег вокруг неё казался синим, красным и сиреневым от света, падавшего сквозь витражи. Слева сонно дремал заснеженный перелесок, а чуть правее простиралось вдаль укутанное белым покрывалом поле. К церкви вела неширокая дорожка, вдоль которой стояло несколько деревянных скамеек, и над всем этим склонялся бархатный сине-чёрный купол неба, усыпанный холодными звонкими звёздочками. Клэр боялась смотреть наверх, потому что перед глазами её сразу вставала чёрная бездна, что простиралась у её ног, полная сгоревших опрокинутых звёзд, и тогда ей казалось, что она всё ещё стоит на том мосту, и она одна, она всегда будет одна, и никто не придёт, не обхватит её тёплыми руками-крыльями, удерживая на краю, и она упадёт, она будет падать, падать, падать целую вечность, и холодные серебряные звёзды будут падать ей навстречу, и синяя птица никогда больше не придёт к ней во сне. – Клэр! Она остановилась, замерла, обернулась – словно тёплые крылья бережно коснулись её израненного сердца. У него были синие глаза: темноту разгоняли только белизна снега, свет фонарей и разноцветье праздничных огоньков, и их разделяли целых три шага, но Клэр почему-то была уверена, что они правда синие. Словно это не могло быть никак иначе, и это не могло ей просто показаться, и она действительно уже слышала когда-то во сне этот мягкий, тёплый голос, произносивший её имя так, как будто бы в каждом его звуке была заключена капля солнца. Он смотрел на неё сквозь темноту, он улыбался – и Клэр чувствовала во всём этом что-то бесконечно родное, близкое, и почему-то удивлялась тому, что этот совсем незнакомый ей человек выглядит втрое старше неё, словно было что-то неправильное в том, что ей только четырнадцать, а ему... сколько, сорок пять? Словно как раз вот это и должно было быть как-то по-другому. – Эмили, – с какой-то старомодной вежливостью кивнул он. – Добрый вечер! – Добрый... вечер, – растерянно отозвалась та, а потом сделала полшага вперёд и чуть загородила плечом Клэр. – А вы... – Сергей. – Серёжа... Клэр прошептала это совсем тихонечко, совсем не понимая, почему вообще это сделала. Она ведь ни разу в жизни не произносила это имя, не знала никого, кто бы его носил, и даже не могла знать, что такое это «Серёжа». – Клэр, милая, он ведь не... Эмили смотрела на неё так, словно готова была в то же мгновение сорваться с места и броситься бежать – или броситься на этого человека с синими глазами. Что угодно, чтобы только ей никто больше не причинил боли. – Нет! – быстро ответила Клэр и замотала головой, даже не спрашивая себя, почему она так в этом уверена. Просто она знала, что этот Сергей, Серёжа, не мог быть одним из тех, кто платил деньги, а потом вдавливал её лицом в холодное, жёсткое, злое. Её сломанное, измученное, навсегда искалеченное тело тоже знало, чувствовало это, и внутри неё не было ни горечи, ни страха, когда она смотрела на него. – Можно мне поговорить с Клэр? Всего несколько минут. Мы просто сядем вот здесь, на скамейке, и вы будете всё время нас видеть. Вокруг было много людей, и трудно было представить, чтобы здесь, сейчас могло случиться что-то плохое и страшное, но Эмили всё равно покачала головой. – Простите, я не думаю, что это хорошая... – Эмили, пожалуйста! – Клэр умоляюще смотрела на неё, вцепившись тонкими пальцами в рукав её пальто. – Ты... ты что, правда хочешь с ним поговорить? На мгновение Клэр испугалась, что от этого Эмили станет думать о ней плохо, но потом это прошло, потому что Сергей снова взглянул на неё, улыбнулся, и она ощутила всем своим существом, что здесь, сейчас она должна быть рядом с ним, и тогда он скажет ей что-то такое, от чего она, быть может, больше не станет думать о том, не лучше ли ей правда умереть. – Да, – тихо и очень твёрдо ответила Клэр. Потому что это не могло быть никак иначе.***
Сергей заботливо стряхнул снег со скамейки, чтобы ей не холодно было сидеть. Клэр рассеянно наблюдала за тем, как он усаживается рядом, снимает с плеча большую чёрную сумку, и видела краем глаза, как устроилась неподалёку Эмили, и при этом всё пыталась снова поймать его взгляд. – Она очень о тебе заботится, да? Клэр вглядывалась в его спокойное, открытое лицо и никак не могла поверить, что эта тёплая, мягкая улыбка была лишь для неё одной. – Да, – тихо ответила она, опустив глаза на свои сложенные на коленях руки. Под перчатками не было видно белой повязки на левом запястье, но она всё равно чувствовала, как оно болезненно ноет. Когда она видела, почему-то болело сильнее. – Это неправда, Клэр. – Что? – Она непонимающе вскинула глаза на Сергея. – Что ты не заслуживаешь. Ты ведь так о себе думаешь сейчас? – Так, – чуть помедлив, проронила Клэр. А потом бросила почти зло: – И это правда. – Ты думаешь, что я говорю так только потому, что не знаю. Но я знаю, Клэр. Всё-всё. Его голос звучал очень мягко, но она всё равно почувствовала, как сжалось всё у неё внутри. Взглянула на него чуть исподлобья затравленным раненым зверьком. – Откуда ты меня знаешь? – тихо-тихо спросила она. Сергей только улыбнулся. – Просто... знаю. Иногда мне кажется, что я всегда тебя знал. Ты разве не почувствовала ничего такого, когда увидела меня? – Почувствовала, – искренне призналась Клэр. – Мне показалось, что я уже слышала раньше твой голос. И видела... глаза. Собственная непривычная откровенность очень смущала её, и она невольно сжалась, сгорбилась, словно пряча от удара тёплый мягкий живот. Она нисколько не сомневалась в том, что этот странно-знакомый человек с синими глазами ни за что на свете не сделает ей больно, но всё равно будто пыталась спрятаться внутри себя. Словно было здесь что-то ещё. – Знаешь, тут кое-кто очень хочет с тобой познакомиться! Тепло его голоса коснулось её, словно тепло солнца. Она отчего-то не смела поднять головы и только сидела, сжавшись, зажмурив глаза. Что-то мягкое опустилось ей на колени. Ослик. Тот самый серый плюшевый ослик из витрины магазина, мимо которого они проходили с Эмили два дня назад. – Это... мне? – дрогнувшим голосом спросила Клэр, недоверчиво глядя на Сергея и всё ещё не решаясь прикоснуться к ослику. – Тебе, – всё так же тепло улыбнулся Сергей. – И ещё... вот. – Он вытащил из стоявшей рядом с ним сумки завёрнутую в красно-золотую бумагу коробку с красивым бантом и протянул ей. – Здесь конфеты, «Птичье молоко». Попробуй, тебе понравится! – Разве у птиц бывает молоко? – с трогательным недоумением нахмурила бровки Клэр. Она всё ещё очень нерешительно обняла ослика, прижимая его к себе, и взяла в чуть подрагивавшие руки коробку. – Чего только на свете не бывает... – мягко улыбнулся Сергей. Она готова была поклясться, что в его синих глазах сверкали золотистые солнечные искорки. – Спасибо, – очень тихо и очень искренне поблагодарила Клэр. Она всё ещё чувствовала, что не заслуживает, и кто-то холодный и строгий внутри неё настаивал на том, что она должна отказаться от подарка, должна вернуть его, должна наказать себя за то, что вообще посмела к нему прикоснуться – но было теперь и что-то другое. Что-то сильнее. Она поставила коробку с конфетами слева от себя на расчищенную от снега скамейку, вздохнула горько и глубоко и замерла. Что-то вдруг случилось, изменилось, перевернулось и стало единственно верным, и она вдруг очень ясно почувствовала, что, если не сделает этого сейчас, то тогда всё – всё! – навсегда и на веки вечные станет снова неправильным и калечным. Горький колючий комок застрял у неё в горле, мешая дышать, и ей было слишком стыдно, чтобы поднять глаза, а только она всё равно придвинулась ближе к Сергею и, не выпуская из рук мягкого серого ослика, прижалась к его плечу. Прерывисто выдохнула, замирая на каждом ударе сердца, и вцепилась тонкими пальцами в рукав его куртки. За всю её долгую – так ей казалось – жизнь Клэр обнимали всего несколько раз, и последний из них случился целых восемь лет назад. Это всегда был только один человек – Мария, молоденькая воспитательница из приюта. Клэр сильно заболела в четыре года, когда узнала от других детей, что её папа изрубил маму топором после того, как она родилась; она тогда думала, что умрёт, но Мария выходила её. Тогда Клэр обрадовалась. Потом – пожалела. Вот ещё этим вечером очень жалела. Сейчас – нет. Невозможно было сокрушаться даже о самой страшной, невыносимой боли, когда синяя птица укрыла её своим тёплым, мягким крылом. – Я знаю, что тебе сейчас очень больно и страшно, и ты думаешь, ты уверена, что в твоей жизни уже никогда не случится ничего хорошего, – тихо проговорил Сергей, осторожно гладя её спину. – И ещё ты винишь себя в том, что случилось, и поэтому я хочу, чтобы ты запомнила, Клэр: ты ни в чём не виновата. Она горестно вздохнула, почти задохнулась, слабо дёрнулась в его руках, словно хотела отпрянуть – хотя и не чувствовала в себе сил оторваться от него. – Понимаю, ты убедила себя в том, что это так. Поверь, в моей жизни тоже есть вещи, за которые я очень себя виню, и которые мне очень хотелось бы исправить – но это ведь не всегда и вправду можно сделать. И я повторяю себе, что тогда, в ту минуту, я сделал то, что считал единственно правильным, я сделал тот выбор, который мог сделать тогда, и, если сейчас я понимаю, что это было ошибкой, то это только оттого, что я знаю всё, что случилось потом. Понимаешь, Клэр? В тот день, на той улице, ты не смогла поступить иначе, потому что ты очень устала, измучилась, потому что ты совсем не знала жизни и верила людям. И нет, не существует, не может существовать на свете ничего такого, что могло бы переложить на тебя хоть часть их вины за всё, что случилось! – Но... но как же... – Клэр подняла на него полные полынно-горьких слёз глаз. Её голос дрожал, и дрожала она сама, не в силах поверить его словам, не в силах поверить, что что-то в самом деле может снять эту непосильную ношу с её измученной, истерзанной души. – Нет, маленькая... – Сергей мягко улыбнулся и легко погладил её по щеке, на которой замерзали холодные горькие слёзы. – Ты не должна винить себя за то, что не смогла умереть. Ты ведь никогда этого не хотела. Ты хотела только, чтобы тебя перестали мучить. Чтобы обняли, согрели, забрали домой. Ты просто не могла поверить, что для тебя это ещё возможно. Но ведь теперь ты веришь? Сергей взглянул поверх её головы на Эмили, напряжённо замершую на соседней скамейке. Клэр тоже взглянула на неё и улыбнулась вдруг одними уголками губ – очень слабо, так искренне. – Она правда любит тебя, Клэр. Не думай, пожалуйста, что ты для неё только... замена. Это неправда. Ты для неё спасение – и отрада. Клэр снова тихонько и сладко замерла, прижавшись к тёплому боку, чувствуя, как он ласково обнимает её за плечи. Она ещё никогда не слышала, чтобы кто-то произносил её имя вот так – словно в каждом его звуке растворена капля солнца. И чтобы кто-нибудь называл её «отрадой». – У меня ведь правда ничего не будет, – тихо, жалобно, виновато проронила Клэр, ещё крепче прижимаясь к нему, словно понимая, что и этого у неё скоро не будет тоже. – Я даже школу не смогу закончить, потому что я такая дура! – Нет, – с этой своей удивительной мягкой решительностью возразил Сергей и снова заглянул ей в глаза. – Ты ведь сама знаешь, отчего у тебя многое не получалось, правда? Если ты стесняешься спросить про непонятное, это не значит, что ты глупая. И ты можешь вернуться в школу – просто скажи об этом Эмили. И, когда она предложит забрать документы из приюта и оформить над тобой опеку, не отказывайся, пожалуйста, думая, что не заслуживаешь этого. – Откуда ты знаешь, что она такое предложит? – недоверчиво спросила Клэр. Эмили правда очень хорошо к ней относилась, и ещё она спасла ей жизнь, но Клэр даже представить не могла, что она захочет сделать её своей почти что дочерью. – Я ведь сказал, что всё-всё знаю, – снова мягко улыбнулся Сергей. – Даже про синюю птицу. Клэр смотрела на него маленьким раненым зверьком, который видит протянутую к нему руку, но никак не может решиться поверить, что та правда обещает ему спасение, а не новую боль. Она молчала, она не знала, что ещё сказать, спросить у человека, который пришёл из сине-чёрного зимнего вечера, пришёл из темноты, из тёплого света фонарей, пришёл и назвал её имя, и сказал, что знает даже то, о чём она никогда никому не говорила. – Раз ты знаешь всё, что будет, можно тогда у тебя что-то спросить? – тихо, как-то покорно проговорила она, снова склонившись к его плечу тоненьким доверчивым васильком. – Спрашивай, маленькая. Клэр зажмурилась на мгновение, запоминая навсегда то тепло, что разливалось в её груди, когда он называл её «маленькой». – Я когда-нибудь встречу человека, которого смогу полюбить? – очень робко спросила она. И прибавила поспешно: – Ты прости, пожалуйста, что я про такое спрашиваю, просто... Я знаю, что я ужасно некрасивая, больная и глупая, и что у меня никогда не будет дочки, как я раньше мечтала, и мужа тоже не будет, потому что меня никто никогда не полюбит, и я бы... я бы не смогла. – Она судорожно сжала край его воротника. – Если Эмили правда захочет, у меня тогда будет семья и дом, и я знаю, что не должна больше ни о чём мечтать, только... Не знаю, мне почему-то очень хочется почувствовать, каково это – любить. Это ведь... ничего? Она нерешительно подняла глаза на Сергея, взглянула на него так, словно призналась только что в каком-то страшном, немыслимом преступлении. Ну как она, такая, могла посметь хотя бы думать о любви! – Знаешь, далеко-далеко отсюда есть один маленький город... нет, ещё не город даже, но однажды обязательно станет им. Там кругом густые леса, и ещё река, в которой отражается небо и перевёрнутые облака. Там почти всегда светит солнце. И там живёт один мальчик... ему сейчас столько же, сколько тебе. Его зовут Сергей, и у него синие глаза, и он очень-очень тебя любит, хотя никогда не встречал. И ты тоже его любишь, хотя ещё не знаешь об этом. Однажды придёт день, и вы встретитесь, и ты узнаешь, что для него ты всегда будешь самой прекрасной на свете, самой верной и чистой, и он скажет тебе, что любит не «всё равно» и «несмотря на», а просто любит – потому что это не может быть никак иначе, и нет, не существует никакого по-другому. Белые пушистые снежинки мягко опускались из опрокинутой тёмной бездны над их головами, а Клэр долго-долго молчала, неотрывно глядя в синие глаза Сергея. Снова чувствуя то непостижимое, что чувствовала она, стоя на краю золотисто-розовой бездны, глядя на спящую синюю птицу, что обнимала своими тёплыми крыльями спящий дом. Что-то огромное, невыразимое поднималось у неё в груди, и на мгновение ей показалось, что она правда понимает всё, и нет никакой тайны в том, что всё открыто этому человеку. – Это... ты? – очень тихо спросила она. – Да, – просто ответил Сергей. – А... когда это будет? – Когда ты повзрослеешь немножко. – Он мягко улыбнулся. – Разве тебе не легче будет ждать, встречая каждый день, как чудо, зная, что ты становишься всё ближе и ближе к тому, кого любишь? Клэр помолчала, опустив глаза, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Она всё не отпускала его руку. Не представляла, как сможет теперь отпустить. – А ты не можешь... остаться? – Нет, маленькая. Прости. – Сергей ласково убрал от её лица выбившуюся из-под пушистой шапочки тёмно-рыжую прядь волос. – Это потому, что... – Клэр запнулась, сосредоточенно подбирая слова. – Я жду тебя где-то... там? – Да, – кивнул с улыбкой Сергей. – Вот видишь, какая ты умница! Всё-всё понимаешь. Она улыбнулась одними уголками губ, ощущая, как какое-то странное, томительно горько-сладкое чувство поднимается у неё в груди. От него ей было одновременно больно – и тепло. Колокол переливчато зазвенел с вершины белой церковной колокольни. – Служба уже начинается. Вам с Эмили... пора. – Сергей снова ласково погладил её по спине. – И мне тоже. Клэр молча кивнула, не поднимая глаз, и неохотно встала со скамейки, прижимая к груди мягкого серого ослика и осторожно придерживая коробку с «Птичьим молоком». Краем глаза она заметила, как поднялась с соседней скамейки Эмили и подошла нерешительно к ней. – Клэр, пожалуйста, не грусти, – мягко попросил Сергей. Его большая чёрная сумка лежала на самом краю скамейки, и даже в этом ей виделся знак его неизбежного ухода. У неё немного закружилась голова, и она чуть качнулась в сторону, но Эмили быстро подхватила её под руки и взяла у неё коробку, чтобы она не уронила её прямо в снег. Клэр прерывисто выдохнула, глядя куда-то в озарённую звёздным светом темноту, а потом – не выдержала, сорвалась, точно птица, в золотую и синюю бездну. – Пожалуйста, останься! Хотя бы ненадолго, хотя бы только на этот вечер, до утра! Сегодня ведь Рождество! Она подалась вперёд, схватила его руку так крепко, словно стояла на краю чёрной пропасти, заглянула умоляюще в его глаза. И увидела в них вдруг такую невыносимую боль, что забыла, как дышать. Она очень ясно поняла в это мгновение, как ему тяжело, как больно оставлять её здесь, как сильно ему хочется сделать так, чтобы она уже сейчас оказалась в том городе, который ещё вовсе не город, затерянном среди лесов, склонившемся над зеркалом реки. Он будто бы уже не раз проходил через это, и каждый раз это приносило ему счастье – потому что он мог подарить ей надежду, – и невыносимые страдания – потому что он не мог просто забрать её с собой. – Прости меня, пожалуйста... – Клэр... – Нет, правда... прости. – Она совсем по-детски вытерла рукавом куртки замерзавшие на ресницах слёзы. Снова прижала к груди своего серого ослика и взяла руку Сергея – очень мягко, уже не пытаясь удержать. – Я всё понимаю, – тихо прибавила она, вглядываясь в его глаза, стараясь запомнить их, чтобы потом сразу узнать. Сердце, правда, шептало тихонько, что она и не смогла бы не. – И... – Клэр запнулась, помедлила ещё мгновение, а потом порывисто подалась к нему и обхватила его шею. – Я всегда буду ждать тебя. Во веки веков. – Я знаю, родная, – тихо, благодарно улыбнулся Сергей. Неохотно выпустил её из своих объятий, не отпуская её руки. Взглянул на Эмили, с болезненным непониманием смотревшую на них. – Эмили, пожалуйста, берегите сердце, – мягко попросил он. – Вы очень нужны Клэр. Эмили всё так же непонимающе взглянула на него, но потом что-то случилось, и черты её напряжённого лица смягчились, а в глазах появилась та теплота, которой они светились всякий раз, когда она смотрела на Клэр. – Хорошо, – искренне пообещала она. Наверное, в такой вечер не стоило ничему удивляться. – Счастливого Рождества! – с улыбкой пожелал им Сергей и, помедлив мгновение, мягко привлёк к себе Клэр и коснулся губами её лба. – Счастливого Рождества! – мягко проговорила Эмили. – Счастливого Рождества... – почти прошептала Клэр. Он услышал бы её шёпот даже в грохоте рушащихся миров. Пушистые белые снежинки падали из опрокинутого бархатного неба, а Клэр всё смотрела ему вслед: смотрела сквозь вечность, бесконечность, сквозь тьму над бездною, что всегда была бессильна их разлучить.***
– Ты так ни слова и не проронила с тех пор, как он ушёл. Это из-за того, что он тебе сказал? Эмили смотрела на неё своими добрыми, полными тревоги глазами и мягко гладила её по плечу. Клэр сидела за кухонным столом перед завёрнутой в красно-золотую бумагу коробкой и осторожно трогала край завязанной бантом ленты. Серый ослик сидел рядом с коробкой и чуть удивлённо смотрел на неё, склонив набок голову с длинными мягкими ушками. – Просто мне бы очень хотелось остаться с ним, но я знаю, что этого нельзя, – понуро отозвалась Клэр. Ей было хорошо и спокойно там, в церкви, во время праздничной службы, и потом, когда они шли по освещённым разноцветными огоньками улицам, но, стоило им вернуться домой, как на неё навалилась неподъёмная тоска, и от осознания того, что Сергей правда ушёл, больно щемило в груди. – Тебе так плохо со мной? – очень тихо спросила вдруг Эмили. Клэр встрепенулась, вскинула голову и, неловко поднявшись со стула, схватила её за руку. – Нет, что ты! Я... я не то хотела сказать! Она и сама не знала, что хотела сказать: ей почему-то стало вдруг очень трудно подбирать слова к тому невыразимому, что томилось у неё возле сердца. Поэтому она просто сделала то, о чём думала ещё с той ночи, когда у ног её разверзлась страшная чёрная бездна, полная сгоревших опрокинутых звёзд, а тёплые руки, обхватившие её плечи, удержали её на краю жизни. Она ведь правда никогда не хотела умереть. – Я не знаю, как сказать... Я просто очень благодарна... за всё, – тихо-тихо проронила Клэр, обнимая её, прижимаясь к тёплому плечу и чувствуя, как Эмили обнимает её в ответ. С таким... облегчением. – Если бы не ты, я ведь не встретила бы и его. Сергея. Клэр чуть отстранилась, заглядывая ей в глаза, ища в них прощение за свои опрометчивые слова, за свою вымученную отстранённость. Эмили ласково пригладила её растрёпанные тёмно-рыжие волосы. Погладила её по лицу. – Я правда чувствую отчего-то, что это очень важно для тебя. И я рада, что смогла помочь. Что смогла сделать что-то, чтобы ты снова почувствовала радость. Отрада. – Мне бы тоже очень хотелось тебя порадовать, – искренне проговорила Клэр, мягко обхватив тонкими пальцами её тёплую руку. – Я ведь... могу? – неуверенно прибавила она. Ей почему-то казалось, что она совсем этого не умеет. – Можешь, – ласково улыбнулась Эмили. – Не отказывайся, пожалуйста, от моей... заботы. Я ведь это от чистого сердца. – Я знаю, – тихо, почти шёпотом проронила Клэр, уткнувшись носом в её плечо. Эмили включила гирлянду на ёлке, и Клэр перебралась в гостиную вместе с осликом и конфетами. Наконец открыла коробку, устроившись на диване. От чашек с горячим чаем пряно пахло корицей. – Это называется «Птичье молоко», – с непривычным воодушевлением поделилась Клэр, осторожно, чтобы не помять, перебирая конфеты в разноцветных обёртках. – Разве у птиц бывает молоко? – удивилась Эмили, присаживаясь рядом. – Чего только на свете не бывает, – с задумчиво-тёплой улыбкой проронила Клэр, вспоминая голос Сергея. Конфеты и правда оказались очень вкусными, а Эмили ещё сказала, что нежными. Клэр тоже так показалось, но она не стала об этом говорить, потому что ей было ещё очень непривычно ощущать нежность внутри себя, и ещё приходилось повторять себе всё время, что она не должна думать, будто совсем этого не заслуживает. Она старалась говорить это себе мягким голосом Сергея, потому что ему она отчего-то верила больше, чем своему. – А в этой коробке что? Ещё конфеты? Клэр встрепенулась, стряхнула мечтательную задумчивость и быстро заглянула в большую коробку, где под разворошёнными разноцветными конфетами показалась ещё одна, поменьше. Не красная, синяя. Её руки очень дрожали, когда она открывала крышку, поставив коробку к себе на колени. Серый ослик, казалось, с любопытством тянул свою мордочку, чтобы поскорее заглянуть внутрь. Она забыла, как дышать, и сердце её забыло, как биться, когда она потянула за синюю ленту, и в расцвеченном разноцветными огоньками гирлянд полумраке показалась синяя птица. Её крылья были из тонкого стекла, но всё равно казались очень тёплыми и мягкими. Она спала. Она бережно обнимала крыльями спящий дом, и окна его золотились, словно внутри горел свет. – Я её видела... во сне, – с трудом вспоминая человеческий язык, проговорила Клэр, зачарованно глядя на птицу. Потом повернулась к Эмили – та смотрела на неё очень странно, – и робко спросила: – Можно, я повешу её на ёлочку? Эмили молча кивнула, будто бы и она тоже забыла все слова, чувствуя близость непостижимого, невыразимого, непередаваемого простым человеческим языком. Она поднялась с дивана следом за Клэр и встала у неё за плечом, глядя, как та вешает на пушистую ветку дивную птицу. – Синяя птица – это... обещание, – очень серьёзно проговорила вдруг Клэр. – Обещание? Она кивнула, глядя на золотые буквы под крышкой коробки. «Клэр – это «свет». – Я всегда буду ждать его, – тихо проговорила она, словно принося клятву в несказанной тишине рождественской ночи. – А он? Тёплая рука легла ей на плечо, и Клэр с тихой улыбкой поставила коробку на подлокотник дивана и прижалась к плечу Эмили, чувствуя, как та обнимает её в ответ. Она смотрела, как мирно спит в разноцветных огоньках гирлянды синяя птица, дожидаясь назначенного часа. Я всегда буду любить тебя.