1951 год.
Кутаясь в теплую шаль, молодая женщина стояла у окна. Ее взгляд завораживали танцующие в воздухе снежинки. Они кружились в вальсе, опускаясь на землю, где расстилались в пушистый ковер и переливались серебром. Свет фонаря падал на сугробы, отражаясь от белоснежного покрова и освещая улицу так, словно часы не отбили только что четверть после семи. Стук в дверь вывел Модести из забытья. Девушка вздрогнула и чуть плотнее укуталась в шерстяную ткань, чувствуя, как затряслись ее озябшие руки. Жара от камина было слишком мало, чтобы отогреть такую огромную комнату, и уж тем более ее покрывшееся льдом сердце. — Войдите, — девушка попыталась скрыть хрипотцу и дрожь в голосе, но получилось слишком наигранно, — а, это ты, Харрисон Уэйд. Ты всегда являешься в самый неподходящий момент. Мужчина заметно напрягся и, сглотнув, сделал вид, что слова супруги не задели его. Модести окинула мужа взглядом и шумно выдохнула. Подернутые сединой волосы были аккуратно причесаны, усы острижены слишком ровно, точно под линейку, костюм-тройка на две пуговки сидит как влитой, даже на уже не очень молодом теле. — Ты не спустилась к ужину. Мэри была весьма и весьма удручена. Она считает, что хозяйка этого дома недовольна ее стряпней. — Я не голодна. — Ты должна есть… в твоем положении это просто необходимо, — в голосе мистера Уэйда можно было прочитать неприкрытое раздражение, — ты ведь не хочешь, чтобы наш сын родился раньше срока или, что хуже, больным? Модести нервно теребила край шали и наматывала светлые локоны на тонкие пальцы. Муж выбрал неподходящий день, чтобы прочитать ей очередную нотацию. Впрочем, как это обычно и случалось. — Твой ужин ждет тебя в столовой. Будь добра, почти гостей своим присутствием. Твоё место слева от меня. И улыбайся. — Я спущусь через пятнадцать минут. Только приведу себя в порядок. — Не задерживайся, — безапелляционным тоном отчеканил Харрисон Уэйд младший и, развернувшись на каблуках, покинул комнату жены. Последняя бросилась к столу, где ее ждал открытый блокнот. «Дорогой дневник! Прошло уже почти семь лет с того момента, как не стало Джеймса, а я никак не могу перестать думать о нем, словно мы расстались только вчера. Словно только вчера он ушел на войну. Прошло почти семь лет, а боль такая же как прежде. Харрисон стал еще более суров и требователен ко мне после всего того, что произошло полгода назад. Я не знаю, смогу ли я прожить рядом с ним еще хотя бы день. Один его взгляд ужасно пугает меня. Порой мне кажется, что он убьет меня, если узнает о дневнике, который я храню в бюваре, подаренном мамой на прошлый Новый Год. Харрисон отчего-то решил, что у нас будет мальчик. Жаль, что нет аппарата, способного предсказать, какой пол будет у будущего ребенка. Но я уже выбрала имена. Если родится мальчик, то я назову его Джеймс Стивен Уэйд. А если окажется, что я ожидаю девочку, то ее будут звать Дэннил Честити, в честь тети и мамы. Сегодня я нашла в шкатулке медальон, который Баки подарил мне перед войной. Он так долго лежал и пылился в шкафу, что кое-где серебро стало темнеть. Я попросила Джорджину отчистить его, но она зачем-то показала кулон Харрисону. Не носи я под сердцем его сына, он точно убил бы меня в ту же секунду. Единственным утешением стало то, что он не отнял у меня медальон, как грозился. Лишь приказал убрать с глаз долой. Джорджина извинялась и в знак нашего примирения согласилась отдать его мне. Фотография внутри все еще не выцвела. Она, как и прежде, хранит в себе частичку его души. Со снимка смотрят два бездонных голубых глаза. Пусть фото и черно-белое, я из тысячи глаз узнала бы эти два океана». Пробежавшись взглядом по еще свежим строчкам, Модести захлопнула книжку и поторопилась засунуть ее в бювар, который спешно спрятала среди книг в одной из нижних ящиков ее комода — Харрисон никогда туда не заглядывал. Рука механически потянулась к серебряной подвеске на груди. Тонкие пальцы нащупали замочек, и створки медальона распахнулись, являя свету фотографию молодого мужчины в военной форме. Прямой не длинный нос, обрамленные густыми черными ресницами большие глаза, растянутые в улыбке губы. Именно таким Модести помнила Джеймса Бьюкенена Барнса. Указательный палец скользнул по второй половинке кулона — под мягкой кожей появились буквы. «До встречи в Париже». Это глупое послание смеялось над ней. Они должны были бежать в Париж после войны. Оставить здесь ее осуждающих родителей, обвенчаться, нарожать мальчиков и девочек. Баки устроился бы в контору помощником главного инженера. А Модести работала бы в книжной лавке. Она всегда любила читать. Но война забрала у нее это. Она, точно воровка, забрала Джеймса Бьюкенена Банрса, а вместе с ним и надежду на счастье. Он любил ее. Как никого другого. Как не любил Стива. Как не любил сестру. Как не любил даже тех, кому он дарил сердце до встречи с Модести. Она была его жизнью. А он был всем для нее. Он обещал вернуться. Обещал сделать ее счастливой. Сделать ее своей. Сделать ее Модести Барнс, подарить ей троих ребятишек. Или даже четверых. Обещал построить им дом на берегу моря, где-нибудь в деревушке в Тоскане, куда они перебрались бы после свадьбы. И ни одного обещания он так и не смог выполнить — война забрала у них все. Когда Стив прислал письмо с соболезнованиями, Модести закрылась в комнате на неделю. Родители были крайне опечалены состоянием дочери — она перестала есть, отказывалась пить, забросила книги, занятия музыкой, которые так любила. Лицо ее осунулось, светлые локоны приобрели серый, почти мышиный, оттенок, глаза из ярко-зеленых превратились в блеклые, тусклые. Огонек в ее душе погас. Два следующих года она толком не помнила. Череда серых будней, тянувшихся так долго, словно все счастье разом взяли и выкачали из мира. Честити, ее младшая сестра, с трудом смогла вытащить Модести из дома и вернуть ей вкус к жизни, но на большее у нее сил не хватило. Еще через два года родители заставили ее выйти замуж за Харрисона Уэйда, которого сочли превосходной партией для любимой дочери. Модести не сопротивлялась. Без Баки Барнса она своего счастья больше не представляла, а поэтому ей было абсолютно плевать, с кем свяжется ее жизнь, будь то богатый мистер Уэйд или портной, живший в соседнем доме.***
2012 год.
— Да встаю я, встаю, — недовольно прокричала девушка, когда стук в дверь раздался в третий раз. — Давно пора, иначе проспишь все на свете. Завтрак ждет тебя на столе, и не забудь зайти к отцу — он хотел увидеть тебя перед тем, как ты уедешь. Давай, Дэнни, — голос матери звучал ласково, в нем слышалась любовь и забота, и девушке было несколько стыдно, потому что она собиралась оставить родителей на целый год, уехать покорять Европу, — вообще-то я слышу, как ты повернулась на кровати. Могу поспорить, ты и голову подушкой укрыла, — Дэннил рассмеялась, — вставай, вредина! Иначе твой брат уедет в аэропорт без тебя! — Как? — девушка тут же вскочила на ноги, — Питер уже тут? Не дожидаясь ответа, Дэннил вихрем выбежала из своей комнаты и спустилась по винтовой лестнице вниз, окидывая помещение изучающим взглядом. На диване в гостиной, развалившись, сидел ее старший-всего-на-четыре-минуты-брат. Рядом, держа его за руку, разместилась его невеста, Эсме, которая души не чаяла в своей будущей сестре. — Смотрите, кто решил, наконец, поприветствовать нас! Доброе утро, обезьянка! — Питер встал, сделал пару шагов навстречу сестре и обернулся. Словно в подтверждение слов брата, Дэннил бросилась к нему и запрыгнула на спину. Эсме засмеялась, и смех ее звучал словно перезвон серебристых колокольчиков. Темные кудри рассыпались по плечам невысокой хрупкой девушки, а пронзительный взгляд серых глаз не оставил бы равнодушным никого на свете. Каждый раз смотря на будущую жену брата, Дэннил Аллен невольно восхищалась правильностью черт ее лица, ее красотой и уверенностью в себе. Самих Дэннил и Питера нельзя было упрекнуть в отсутствии чего-либо вышеперечисленного. Питер, будучи точной копией отца в молодости, был высоким, привлекательным блондином атлетического телосложения. Широкие плечи, узкая талия, сильные ноги — мечта любой девушки. А голубые глаза только все усугубляли — ни одна девушка была не в состоянии оторвать взгляда от юного Аллена. Как и ее брат-близнец, Дэннил была высокой, статной и привлекательной. Тонкое грациозное тело, точеные черты лица, рассыпанные по плечам светло-русые волосы. Она, подобно брату, была похожа на отца. Но еще более поразительным было ее сходство с бабушкой, с Модести, которая после свадьбы взяла фамилию мужа, Уэйд. Только глаза юной мисс Аллен были мамины, голубые. — Обезьянка, надеюсь, ты собрала вещи? — Обижаешь, Пит! Я полностью готова. Осталось одеться и заглянуть к отцу в комнату — он хотел увидеть меня перед отъездом. — Тогда торопись, — улыбнулась Эсме, — мы отъезжаем через сорок минут. Иначе опоздаем на самолет. Ответив на улыбку будущей сестры такой же милой улыбкой, Дэннил побежала в столовую, схватила со стола стакан с яблочным соком и, не притронувшись к остальному завтраку, направилась в комнату отца, чтобы сказать ему пока.