Вино с пряностями

Хайд стоял, глядя в окно с необыкновенным вниманием. На самом деле смотреть особо было не на что: половину улицы накрывал густой, розоватый от кирпичной пыли и рассветных лучей туман, строгие фасады дорогих домов мрачно высились над грязной мостовой, и только фонарщик уныло брел куда-то, зевая. В этом виде и впрямь не было ничего примечательного, и Эдвард это прекрасно понимал, но по какой-то причине он все никак не мог наглядеться на этот утренний город, растворяющийся в тумане. Его губы сами собой расплывались в улыбке, а душа, в существовании которой Хайд, надо сказать, сомневался, ликовала. Всё-таки это было прекрасным решением: привести эту девушку сюда! Теперь Джекилл точно доверится ему и он получит желанную свободу, а там до побега и рукой подать! Дверь за ним заскрипела, и в комнату вошёл Джекилл. Он выглядел уставшим и отстраненным. - Как она? - поинтересовался Эдвард. - Ничего, жить будет. - отмахнулся доктор, - она, конечно, умница - додумалась беременная себе живот корсетом стягивать, мол, чтобы с работы не выгнали. В каком мы по её мнению году живём, чтобы творить подобное?! Но не это важно, - он сделал паузу и многозначительно посмотрел Хайду в глаза, - ты не хочешь мне ничего объяснить? Скажем, что ты делал ночью на улице? - Ну Генри, ты же знаешь, что для меня заточение равносильно петле на шее. Меня эти комнаты душат, понимаешь? Да, вчера я не выдержал, можно сказать, "сбежал", но я же вернулся, видишь? Я здесь и уходить никуда не собираюсь. - Ну Тедди, - передразнил Джекилл, - это же совершенно противоречит условиям нашего договора, ты меня разочаровал! Как я могу довериться тебе, если ты буквально обманул меня. Джекилл немного кривил душой. На самом же деле он был поражен тем, что Хайд привел больную девушку к нему и даже проявил обеспокоенность её самочувствием. Это было не просто необычно, а скорее неожиданно и немного невозможно. - Это жестоко с твоей стороны, - обиделся Хайд, - вот так поступать со мной. Я к тебе с, можно сказать, открытой душой и чистым сердцем обращаюсь, а ты так отвечаешь мне на доверие. Пойми, денег у меня нет, красть их - слишком глупо, тем более от полиции я теперь вряд ли так ловко скроюсь. Ты ничего не потеряешь, позволив мне отправляться на короткие прогулки раз в день. Пожалуйста, Генри! Джекилл сощурился, стараясь придать своему лицу выражение крайней озабоченности, чтобы немного запутать Хайда. - Я подумаю над твоей просьбой. - последовал краткий ответ, и Джекилл встал, направляясь к двери. Эдвард отвернулся к окну, чтобы скрыть ликующую улыбку, которая искривила его губы. *** Это была почти победа. Генри отпустил его на целых два часа, одного, "прогуляться по парку" . Теперь побег оставался лишь вопросом времени - нужно приобрести документы, а там покупаешь билет на пароход и плывешь куда душе угодно! Хайду было известно примерно десять относительно законных способов получения денег. К сожалению, для большинства из них необходим был начальный капитал, которого и в помине не было. Продать одежду или трость - не вариант. Джекилл сразу заметит и больше не отпустит его одного никуда и никогда. Красть нельзя ни в коем случае: если он попадется, то точно ему не видать больше свободы, как своих ушей. Лучше всего, конечно, было бы выиграть денег в карты или бильярд, да хоть поставить на скачках, но везде нужны деньги, а ставить без них либо невозможно, либо в случае проигрыша побои обеспечены. Хайд фыркнул и поднял глаза, чтобы посмотреть на часы. У него было всего три часа, чтобы придумать что-нибудь, а идей не было совсем. Стрелка медленно ползла по циферблату, и в какой-то момент угол наклона стал таким, что солнечный луч отразился от неё и ударил прямо Эдварду в лицо. Тот резко отвернулся, и его вдруг будто холодной водой окатило. Точно! Как он мог забыть этот фокус, на который сам когда-то попался! Ведь это же просто гениально! Не теряя больше ни минуты, Хайд быстро зашагал по улице, свернул в ближайший переулок и зашёл в какой-то бар. Народу здесь почти не было, лишь небольшая, жарко спорящая компания, состоявшая из четырёх мужчин, за стойкой и унылый бармен. Эдвард молча подсел к ним и как бы невзначай вступил в беседу: в конце концов предметом спора являлось качество рома, а Хайд был в этом деле видным знатоком. Бармен косо поглядывал на ничего не заказывающего клиента, так что действовать нужно было быстро. Уже через десять минут спор разгорелся жарче, а ром был забыт. Через пятнадцать минут джентельмены обменялись крепкими рукопожатиями и покинули бар. Они неспеша прошествовали по улице, но уже молча, при том лица всех выражали крайний уровень торжества. Наконец они остановились у небольшого итальянского ресторанчика. Все сделали резкий разворот, и у четверых из пяти изо рта вырвалось ругательство. Недовольные посетители бара ещё немного попялились на предмет заключённого пари, а затем нехотя отдали Хайду выигранные деньги и, раздраженно переговариваясь, оставили Эдварда одного. Последний же сжал в руке небольшой выигрыш и бросил довольный взгляд на часы. Гладкий циферблат блеснул ему в ответ. Мало кто знает, но, если встать у "Романо" на Стэнде, можно увидеть часы на Доме правосудия на Флит-стрит. Большинство людей скажет, что это невозможно, потому что решит, что Дома не будет видно из-за пары церквей, которые стоят там посреди дороги.* Но Хайд это знал, потому что сам однажды поспорил с одним парнем в баре и проиграл неплохую сумму. Заработать на таких пари можно было сколько угодно - спорить можно было с кем угодно. Любой лондонец будет утверждать, что знает свой город лучше всех, и что ошибиться он не может, а если сказать ему, что вы ещё и приезжий, то сделка будет заключена незамедлительно. Посетив таким образом ещё три окрестных бара, Эдвард заработал достаточно неплохую сумму. Её, конечно, не хватило бы для выполнения его плана, но теперь было от чего отталкиваться. Хайд уже начинал опаздывать, и потому пустился по переулкам бегом. Деньги приятно оттягивали карман и звенели при прыжках. *** Генри протер последнюю пробирку и аккуратно поставил её на штатив к остальным. Он уже не помнил, когда последний раз убирался в своей "лаборатории", а прислугу сюда не пускали. Поэтому теперь, без всей этой пыли на полках, разбросанных тут и там клочков бумаги, осколков пробирок и разнообразных неподписанных баночек с химикатами, она стала вдруг совсем чужой. Джекилл взял в руки тряпку, намочил её и принялся вытирать зеркало. Волосы доктора растрепались и спадали на лоб, на лице проступал лёгкий румянец от холода: окно было открыто настежь, и в комнате было морозно, как на улице. Чистя стекло, он невольно вглядывался в свое отражение и с удивлением замечал, что лицо его стало выглядеть свежее, а потому моложе. Теперь Джекилл не был похож на того стереотипного ученого фанатика с бледной как мел кожей и жуткими синяками под глазами. И почему он когда-то считал, что его песенка давно спета и пора уже думать о выборе кладбища? Ведь вся жизнь ещё впереди, столько всего можно и нужно успеть! Эти мысли придали ему сил, и он с ещё большим азартом перешёл на подоконник. Холодный ветер сдул волосы со лба, и белая рубашка на нем заколыхалась. Он посмотрел вниз, на улицу, и вдруг заметил Эдварда, бегущего к дому. Его волосы разметались, плащ глупо болтался на спиной, щеки горели, но взгляд у него был, как у щенка, съевшего только что свое любимое лакомство. Он улыбался, был полностью погружен в свои мысли и так спешил, что даже не заметил Генри, а сразу влетел в дом. Теперь Джекилл не сомневался, что Хайд не соврал. Он и впрямь привёл ту девушку к нему только чтобы помочь ей. Ему и вправду, видимо, хотелось прогуляться. Генри прекрасно знал эту тягу к свободе и абсолютной независимости - в юность он был таким же необузданным, с бунтарскими замашками. Чем больше Джекилл общался с Хайдом, тем больше поражался этой "молодости" в его суждениях, этого очаровательного подросткового упрямства. Эдвард нравился ему. Нравился как человек, как друг. - Я вернулся! - Хайд влетел в комнату, распахивая дверь. - И даже почти не опоздал! Сквозняк сдул с его головы цилиндр, и шляпа покатилась по полу. Джекилл и Хайд кинулись ловить его, но шляпа оказалась проворней и после пары кульбитов и кувырков улетела в коридор, а охотники, не рассчитав, столкнулись в дверном проеме и упали на пол, смеясь. А потом Генри, сам от себя такого не ожидая, осторожно положил свою руку на плечо Эдварда и тихо сказал: - Ты молодец, что привел ту девушку сюда и не бросил её. И спасибо тебе за то, что ты не соврал мне и что вернулся вовремя. Я очень ценю твое доверие. Хайд тут же смутился и, спешно поднявшись, невнятно поблагодарил и вышел. А Генри посмотрел на подоконник и подумал, что неплохо было бы поставить туда горшок с каким-нибудь цветком. *** Суббота, а с ней и ужин у Аттерсона, подкрались незаметно. Все эти дни каждый будто занимался своими делами: Хайд при первой же возможности шёл "гулять" и возвращался с прогулок настолько радостным, что Джекилл просто не мог не отпускать его, сам же доктор наконец привёл дом в порядок, выкинул ненужные бумаги, обновил набор химикатов, избавился от всех тех ненужных безделушек, которые все мы храним, потому что они вроде как дороги нашему сердцу, а вроде совершенно бесполезны. Приятная тёплая рутина, заполнявшая пространство, вдруг рухнула, когда после ужина в пятницу Пул вдруг спросил, какой фрак ему готовить к завтрашнему вечеру. - Может, ты пошлешь ему письмо, скажешь, что заболел, и мы не пойдём? - с надеждой спросил Хайд, но Джекилл отрицательно покачал головой. Если им и стоило отступить, то сразу, ещё в театре, а теперь вызов принят и назад пути нет. Все понимали, что этот вечер обернется катастрофой. Он должен был обернуться катастрофой. Тем не менее, ровно в назначенное время аккуратно одетые Джекилл и Хайд стояли у дома Аттерсона. Джон давно ждал их. Откуда-то достали большой стол, даже чрезмерно большой для троих, вытащили стулья и откупорили бутылку дорогого вина. Хозяин дома встретил их натянутой улыбкой и парочкой тех самых фраз, которые принято говорить, когда к тебе приходит не очень желанный гость. В комнате казалось, было холоднее, чем на улице. Любая тишина, даже секундная, казалась вечной и сваливалась на голову как каменная плита, и поэтому Джекилл начал со всей возможной беспечностью рассказывать что-то о погоде. Они уселись за стол, каждый со своего края, принялись за еду. Затем выпили. Но напряжение с каждой минутой становилось все сильнее. - Как вам понравилась опера, джентельмены? - осведомился Аттерсон. - Великолепная постановка! - с готовностью ответил Джекилл. - Мне понравилось, как режиссёр интерпретировал некоторые сцены. - А мне показалось, что там наоборот чрезмерно много отсебятины. Это же классическая комедия, она не допускает самоволия. - Но каждый трактует её по своему. - Как можно что-либо трактовать, если этой опере уже почти две сотни лет! - Но в этом вся суть театра - вносить что-то новое в уже давно известные сюжеты. Каждый видит то или иное событие со своей, уникальной точки зрения и потому понимает его иначе, чем другие. Постановка позволяет нам увидеть точку зрения режиссёра и либо согласиться с ней, либо нет. - Я, как человек, никогда прежде не видевший эту оперу, - решил вмешаться Хайд, - могу сказать, что мне понравилось. Аттерсон проигнорировал его слова. - Да, но эта опера уже показывает нам видение сначала Бомарше, а затем и Моцарта. Какая тут ещё может быть обработка? - Режиссёрская. - заключил Джекилл, который не был слишком уж искушенным искусствоведом, да и спор этот знатно утомлял. - Что плохого в том, что кто-то высказывает свое мнение? - снова встрял Эдвард. Но Джон снова не обратил на него никакого внимания. Он каким-то образом умудрился перейти к современному состоянию литературы. Беседа эта велась просто ради беседы. Несмотря на это, Аттерсон был каким-то уж слишком резким и отстаивал свою позицию чрезмерно яро, даже если речь шла о последних пустяках. Он защищал даже коррупционеров, даже правительство, даже войну, только лишь затем, чтобы встать в оппозицию с мнением Джекилла, чтобы позлить его. Хайда Джон решительно игнорировал, что бы тот не говорил, какую бы сторону не поддерживал, его слова пролетели мимо нотариуса. Джекилл же был настолько обескуражен поведением своего старого друга, что перестал реагировать на какие-либо внешние раздражители. Сначала Хайд решил постоянно поддакивать ему, чтобы позлить Аттерсона, но вскоре совсем замолчал и со скучающим видом стал медленно отхлебывать вино из бокала, специально делая это неприлично громко, не особенно вслушиваясь в разговор, пока одна деталь не привлекла его внимание. - Добро - это основополагающая сила движущая людьми. - говорил Аттерсон тоном учителя, объясняющего что-то неспособному ученику. - Оно заложено в каждом из нас Богом, природой, если угодно. Это та сила, которая делает нас людьми с большой буквы, то, что мы должны ценить в себе, то, чем мы должны гордиться. Человек будет человеком лишь тогда, когда может перебороть в себе всю грязь и отдать душу на служение нуждающимся. Джекилл уже настолько устал, что отвечать Джону у него не было ни сил, ни желания. И потому тот продолжал с ещё большей торжественностью. - Но мы слепы, и чем старее, тем более слепыми становимся. И это в себе надо перебарывать. Надо воспитывать себя человеком, чтобы умереть спокойно и прожить счастливо. Дети - вот самые светлые, ещё не испорченные жизнью люди, вот в ком добро цветёт и получает воплощение. Хайд, сидевший все это время тихо, аж поперхнулся от негодования. - То есть, - вспыхнул Эдвард, - когда ребёнок бьёт собаку палкой ради забавы, он проявляет высшую степень доброты? Хочет убить, от страданий избавить сразу, чтобы бедное животное не мучалось? Аттерсон не перебил его и не остановил, но как только тот закончил, он продолжал, как ни в чем не бывало. - Да, воспитание портит нас. Общество вообще не терпит доброты, оно намеренно убивает её в нас, и все мы катимся в пропасть. Наша жизнь наполнена развратом, который лишь поощряется! А если кто-то и хочет встать на путь добра, то делает это столь окольными путями, что в процессе порождает на свет ещё большее зло. - он бросил на Джекилла неодобрительный взгляд. - Иногда бездействие - это лучшее, что мы можем сделать. Это было последней каплей. Хайд не выдержал, схватил со стола ложку и со всей силы метнул её в Джона. Импровизированное оружие поразило противника в плечо, и тот опешил. - Что вы себе позволяете, мистер Хайд? - ледяным тоном осведомился Аттерсон. - Да так,-лениво протянул Эдвард, - решил провести эксперимент: продолжите ли вы меня игнорировать, если я нанесу вам физическое увечье. - Джекилл, будь так любезен, утихомирь своего... друга. - бросил Джон, отворачиваясь от него. - Хватит! - закричал вдруг Хайд, вскакивая со стула. - Я вам не вещь, чтобы так со мной обращаться! - А кто же вы тогда? - резко ответил нотариус, тоже вставая. - Неужто вы считаете, что достойны называть себя человеком?! - П-пожалуйста, не стоит так горячиться, - попытался успокоить их Джекилл, но было поздно. - Да, считаю! Человек - понятие сугубо биологическое, мы с вами принадлежим к одному виду, и я ничем не отличаюсь от вас! - Если бы вы впрямь относились к людям, то не говорили бы так! Я имею в виду душу, коей у вас нет! Потому что душу формирует добро! - Человек не может быть чисто добрым или чисто злым, тогда это уже будет не человек, а эфирное существо! - Говорите за себя, Жертва Неудачного Эксперимента! Вас на этом свете и не должно было быть! Вы - ошибка, вы хуже животного, потому что животное живёт инстинктами, а вы творите зло ради забавы! Вы чудовище, мистер Хайд! Вы сами нашли для себя точное определение: вы - вещь и ничего больше! Лицо Хайда вытянулось и побледнело. Его рука сжалась на стакане, и он уже собирался было кинуть его в Аттерсона, но, увидев Генри, мертвенно бледного, тянущего к нему дрожащие руки, сдавил сосуд слишком сильно. Он треснул и разлетелся. Часть осколков впилась Эдварду в руку, и жгучая боль немного отрезвила его. - Я готов слушать ваши бредни, но перехода на личности я не потерплю! - выкрикнул он, отталкивая от себя стул. - И на вашем месте, дедушка, я бы следил не за жизнью других, а за своей. А ещё лучше позаботился бы о том, чтобы купить себе гроб, потому что такому, как вы, давно пора на кладбище! Там вас давно ждут! С этими словами он развернулся и широкими шагами вышел из комнаты, а затем они услышали, как хлопает входная дверь. Бледный доктор Джекилл медленно встал. Его всего немного потряхивало. Он молча взял со стола недопитую бутылку вина, отхлебнул прямо из горла для храбрости и тихо, отрывисто произнёс : - Прости, Джон, но ты перешёл все границы. Я очень не хочу этого говорить, но я запрещаю отныне тебе появляться в моем доме. Хватит лезть в мою жизнь, я как-нибудь сам разберусь. Прощай, Джон, ты мне отвратителен. На несгибающихся ногах, в абсолютной тишине, он вышел из комнаты, взял свой плащ и шляпу и с досадой заметил, что Эдвард забыл свои. Он ещё раз глотнул из бутылки,взял одежду и вышел из дому. Была уже глубокая ночь. Свежий холодный воздух пробуждал и придавал сил. Джекилл немного пришёл в себя и теперь уже обеспокоенно быстро шагал по улице, пытаясь угадать, куда мог пойти Хайд. Наконец, дойдя до парка, он заметил на скамейке сгорбленную фигуру Эдварда. Того всего немного потряхивало то ли от злости, то ли от холода. Тонкие бледные пальцы впивались в непослушные волосы, а губы беззвучно шевелились, что-то повторяя. Генри осторожно подошёл к нему, но тот ничего не слышал, поэтому доктор осторожно накрыл его плечи плащом и опустился рядом. Теперь ему стала видна кровь, льющаяся из руки, в которой был стакан. - Тедди, пожалуйста осторожнее! Дай мне свою руку! Хайд, который казалось только что заметил его, бросил на Джекилла угрюмый взгляд исподлобья, но, заметив в руках доктора знакомую бутылку, выхватил её и сделал несколько жадных глотков. А затем, откинувшись на спинку лавки, он покорно протянул ему поврежденную ладонь. Крупные, прозрачные осколки торчали из мяса. Они впились довольно глубоко, и их острые края угрожающе сверкали при свете фонаря. Но к счастью, маленьких частиц не было. Джекилл заохал и стал осторожно вынимать куски стекла из раны. Это было больно, но Хайд терпел, лишь иногда морщась. - Скажи, Генри, - сказал он вдруг ни с того ни с сего. - Ты ведь тоже считаешь меня недочеловеком, да? - Тедди! - возмутился Джекилл, - Как ты можешь такое говорить! - Я всего лишь плод твоей ошибки. Побочный эффект, не нужный даже его создателю. - Ты ошибаешься, для меня ты уже давно не просто часть эксперимента. - неожиданно для самого себя заявил Джекилл. Он достал из руки Эдварда последний осколок. Теперь все пальцы доктора были запачканы кровью последнего. Недолго думая, учёный оторвал кусок своей рубашки и стал обматывать руку брюнета. Тот наблюдал за ним с напряженным вниманием. - Что я такое, Генри? - пробормотал Хайд. - Меня создал эксперимент, да и вся моя жизнь эксперимент... Почему ты сразу не убил меня, Джекилл? В чем смысл всего этого? Я никогда не стану частью общества, потому что люди мне противны. Тебе что, нравится смотреть, как я каждый раз страдаю? И ведь это снова твой опыт! Чёрт! Я для тебя вещь ещё больше, чем для Аттерсона. И с этими словами он отдернул руку. - Тедди, прошу тебя, успокойся! Ты на взводе и потому говоришь такие глупости, - Джекилл поднял глаза и увидел, как по щеке Хайда скатывается одинокая маленькая слеза. - Послушай, Тедди. Да, я заварил всю эту кашу! Да, я изучал тебя. Но поверь, никогда прежде у меня не было человека, который был бы мне так же близок как ты! Я был не прав, да, но ты дорог для меня Тедди, правда! Ты мой лучший друг! Больше, чем друг! Да, я дал тебе жизнь, и я помогу тебе обрести в ней место! Пожалуйста, поверь, ты мне очень дорог, Тедди, и сейчас я уже не смогу без тебя! С этими словами он обнял его, и Хайд, на удивление, не отпрянул. Его плечи дрожали, и он, сам не зная зачем, уткнулся носом в плечо ученого. Эдвард не знал, что на это ответить или как это воспринять. Он не понял, что имел в виду Джекилл, но на долю секунды ему показалось, что то была правда. *Отсылка к 6 серии 2 сезона сериала "Дживс и Вустер".