В Хопкинсвилле, штат Кентукки, было тридцать с небольшим тысяч жителей, военная база и придорожный мотель с задроченными простынями и прибившимся к боку баром. И если город гордился своими домашними традициями, военная база — звездно-полосатыми защитниками, то мотелю, кроме привычных ко всему дальнобойщиков и байкеров, достались шлюхи всех мастей. И Ривай. Шлюхой он не был, дальнобойщиком тоже, но в кабак на отшибе наведывался с завидным постоянством каждую увольнительную.
Сюда не доходила жизнь. Замирала на границе, которую чертило шоссе, отгрызавшее кусок штата на юго-западе, и отказывалась ползти через потрескавшийся асфальт хайвея. И будто в другой реальности по эту сторону черными махинами выстраивали город грузовики. Свой, прельщающий наивных идиотов дорожной романтикой. Со своим законом. В сумерках он превращался в сточную канаву, полную дерьма и потраченных жизней, что барахтались в ней и шли ко дну, задыхаясь под тоннами слитой в них грязи. Десятками и сотнями. Яркие, заманчивые, но если присмотреться лучше — пустые оболочки, с зарубками в усталых глазах — личный дерьмометр, того и гляди, ливанет через край, а вентиль уже сбит, не закроешь.
Они любили Ривая. Их души ему, правда, тоже не сдались, но он хотя бы не напивался и не бил, ломая носы и скулы, и не тушил окурки об руки и спины. Опустившимися брезговал, груб особо не был, платил честно, а требовал немного — никакой дури и чистого тела. А души — бросовый товар, ненужный даже своему небесному владельцу.
Лакки был согласен — Счастливчик Лакки, он чуть ли не зубами выгрыз у других свое право на Ривая. Даже рожу не малевал на «свидания», зная, что угрюмый десантник не терпит подобного, и раз в две недели охотно подставлял не совсем убитое очко под накопленное в казарме напряжение. Делал он это настолько хорошо, что все три дня не показывал из номера носа, в перерывах поглощая пиццу под сериалы. Иногда не переставал, и когда его драли, поставив раком. Лишь томно выдыхал в конце «соскучился», а Ривай хмыкал, не испытывая иллюзий, кому адресовано признание. Ему вполне хватало умело и вовремя сжимающейся податливой кишки.
Так было и в последний раз. А рано утром Лакки вывалился из номера раньше Ривая, по привычке назвав напоследок «мой генерал» и шутливо отдав честь. Больше они не виделись. Расспросы ничего не дали — оживленные исчезновением конкурента другие члены профсоюза плели истории, достойные большого экрана, и заманчиво облизывали губы. Конечно, хотелось верить, что непутевый Счастливчик наконец-то нашел свое счастье с татуированным байкером на его чоппере. Но чутье подсказывало, что гниет глазастый красавчик где-нибудь в канаве между Миссури и Канзасом.
Действительно, счастливчик, замороженно подумалось Риваю, наблюдавшему, как проливной дождь пляшет по лужам на выбитом асфальте перед мотелем. Утро было гаже, чем обычно, и голова раскалывалась. Хотелось блевать. Не стоило напиваться, но исчезновение Лакки почему-то задело неприятно, и вискарь сам лился в глотку. Привык? Возможно. Хоть и понимал, что не стать тому командирской женой. Жалко было просто, чисто по-человечески. На столе, рядом с пустой бутылкой, засыхала так и не съеденная пицца.
— Зажигалка есть?
Ривай вздрогнул. То, что не один в номере, он почти забыл. Как забыл, что снял вчера в угаре какого-то пацана, сейчас вынырнувшего из-под зачуханного одеяла.
— Не курю.
— Блять. А где моя?
В разворошенных простынях мелькнули острые коленки и голый тощий зад. Ривай вздернул бровь, наблюдая, как раскорячившись и свесившись с кровати, пацан увлеченно шарит на полу. Шоркнула зажигалка, следом раздался удовлетворенный стон, и тонкое тело развалилось на постели, шумно выдыхая густое облако сизого дыма в засиженный мухами потолок. Настойчиво и резко потянуло виноградом.
— Что за дрянь ты куришь, — поморщился Ривай.
— А мне нравится, — охотно отозвался пацан, потягиваясь и прижигая взглядом блестящих черных глаз. — Иди сюда?
Ривай хмыкнул и с места не сдвинулся.
— Как зовут?
— Меня?
— Нет, блять, того таракана, — он цыкнул сквозь зубы.
— Ты уже спрашивал, — заулыбался пацан.
— И спрашиваю снова. Ну?
— Ну допустим, Скай.
В сером свете раннего утра щуплое тело на постели выглядело нездоровым, каким-то чахоточным. И смазливая физиономия не спасала — ее уродовали залегшие глубокие тени и опухший истерзанный рот. Только глаза жили — огромные, влажные. Они смотрели на Ривая из-под вьющихся черных прядей челки, рождая внутри ощущение то ли тревоги, то ли опасности. Что-то подтачивало сознание, холодом прокатывалось вдоль позвоночника, сочилось по венам.
Дождь шепелявил за окном, размывал силуэты проносящихся по хайвею жестяных банок с мясным фаршем и костями и усиливал то мутное, что вгрызалось в затылок. Рядом, в соседнем номере, хлопнула дверь. Спустя минуту через двор по лужам прошлепала к неприметному «форду» крепко сбитая фигура. Ривай знал, что проржавевшую машину оставят на парковке за старым кинотеатром, а в приход Святых Петра и Павла — писать проповедь к следующему воскресенью — отец Джордан вернется уже на автобусе. Как и полагается священнику.
Внезапно тревога обрела форму.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать один.
Слишком быстро, слишком заученно, чтобы быть правдой.
— Пиздишь, — дернул щекой Ривай. — Попытайся еще.
На этот раз пацан зыркнул из-под челки волчонком и затянулся надолго, прежде чем ответить.
— Ну восемнадцать мне, — бросил почти обиженно. — Удостоверение личности еще, может, спросишь?
— Может, и спрошу.
— А чего не спросил прежде, чем хер в меня сунуть?
Напряжение немного отпустило, и Ривай почувствовал, что продрог. Возвращаться в постель к любителю попиздеть не хотелось, но тонкое тело манило к себе каким-то неправильным болезненным возбуждением. Руки обхватили сразу же, немного неуклюже, неумело, отчего на языке закислило неприязнью к самому себе. Докатился, блять, чтобы из всех шлюх выбрать вчерашнего школьника. А выглядел пацан и того младше. Или, может, Ривай просто привык иметь дело с прожженными потаскухами? Краснеющие ссадины в уголках настойчивых губ царапали остатки совести или что там полагалось.
— Это я тебя так? — большой палец скользнул по ссадинам не касаясь.
Согласный кивок.
— Ты мне рот чуть не порвал, — почти восторженно.
Ривай сжал челюсти и увернулся от пахнущего виноградом и табаком поцелуя. Скай не возражал, и губы мокро мазнули по шее. Нервные пальцы сжали напряженный член сильнее, чем нужно, но Ривай лишь резко вдохнул, подаваясь в ладонь.
— Мне рассказали, что шлюхи под тобой кончают, — пробормотал Скай, уткнувшись лбом ему в грудь и продолжая двигать рукой. Слишком резко, торопливо, будто стремясь скрыть неопытность.
— А ты? — сглотнув, спросил Ривай.
— И я, — черный взгляд полоснул из-под вьющейся челки. — Сначала — пока ты тянул меня… И дважды, когда трахал первый раз.
— А был второй?
— Был… — поцелуй куда-то в ключицы. — Долго и больно. И это было охуеть как круто.
Сосал он неумело, хоть и старался, часто задевал зубами и глубоко не брал. Зато глубоко затягивался своей вонючей сигаретой и развлекался, нанизывая дымные кольца на крепко стоящий член Ривая. И елозил по затасканным простыням мальчишеским стояком, высоко вскидывая тощий зад и провоцируя то ли намеренно, то ли невольно. Разбираться желания не было. Ривай просто дождался, пока тот затушит уже смердящий окурок в переполненной пепельнице, и сгреб, подмял под себя, навалился всем весом, путаясь в острых локтях и стертых коленках. Тюбик со смазкой ткнул прямо в панически сжавшееся очко, наплевав на задушенный скулеж тела под собой. Вошел тоже резко, хоть и сдерживался, одной рукой стискивая запястья пацана над головой, а другой помогая себе втиснуться в узкую кишку. И выдохнул сквозь зубы, жмурясь от болезненного удовольствия.
— Что, уже не так охуенно? — спросил, с трудом сглотнув. Трясущиеся, бесформенные губы напротив вызывали странное чувство горечи. — Привыкай, Бэмби.
Всхлипы мешали, не давали отключиться, сливаясь в какофонию отчаяния с дробным стуком дождя за окном. Ривая накрывало молчаливой агонией, в которой тонкое тело, глотая слезы обиды, билось под ним. Они же заставляли вбиваться сильнее и глубже в попытке избавиться от накатывающей злости. На пацана. На себя самого. На мир, где скоро станет на одного Лакки больше. Почему он вообще об этом думал?
Кожа под пальцами горела, оставляла открытые раны, которые кровоточили не до конца сдохнувшей совестью. Скай беззвучно ревел, хватая растекшимся ртом пропитанный гнилью воздух, и не сводил с Ривая черных помутневших глаз. Добивало молчаливым укором. Зреющий внутри взрыв вот-вот грозился разнести к чертям остатки здравого смысла, но гас, так и не вспыхнув.
— Отвернись.
Скай не слышал. Все так же смотрел сквозь отчаяние и болезненно всхлипывал на каждое движение внутри. Рука сама потянулась, смяла подбородок и щеку, жестко припечатывая к подушке, вдавливая до хруста шейных позвонков. Пацан даже не сопротивлялся, только задышал хрипло, испуганно.
— Блять.
Ривай вышел из дрожащего тела. За картонной стеной слышались глубокие стоны и мерный скрип дешевой кровати, тогда как ему достался трясущийся от собственной смелости олень. Он почти завидовал соседу, если бы отвращение к самому себе не было сильнее. Оно накатывало тошнотой и омерзением и будило ненужное.
— Давай, шлюшка, поворачивайся.
Колени Ская разъехались после второго толчка. Ривай выругался сквозь стиснутые зубы и потянулся за подушкой. Одной не хватило, и под раскрытые бедра пришлось подсунуть вторую. Придавив влажную поясницу ладонью, он медленно втиснулся в воспаленное опухшее очко, забив на пронзительный скулеж. Было почти хорошо. Мальчишка все еще сжимался, но скоро уступил длинным глубоким ударам, которые втрахивали его в продавленный матрас.
Ривай наконец отпустил себя. Жалость к шлюхам не входила в список его добродетелей, но не видеть лица и зареванных глаз — так было проще. Так можно не ощущать себя конченым ублюдком, насильно долбящим тугую кишку. И проще себя убеждать, что все честно. Не его забота, что привычную цепочку «деньги — ебля» закоротило где-то посередине, и вроде согласное на все тело теперь давилось истерикой. Больно, да. Но с другими будет больнее.
Липкое марево нездорового удовольствия все равно накрывало. Вибрировало за грудиной, давило на затылок. Густое. Горячее. Закатывающиеся глаза выхватывали то мокрые завитки волос на тонкой шее, то изодранные отчаянием и зубами пальцы. Острые углы лопаток, как обломанные крылья, с тонкой змейкой выпирающих позвонков между. Рука сама потянулась жадно приласкать, и мальчишку пробило долгой судорогой.
Ривай кончил следом и замер зажмурившись, чувствуя, как классно дергается измученная кишка. Разлетевшийся на осколки мир медленно возвращался затхлой вонью, шумом дождя за окном и приглушенными всхлипами Ская. Ненависть к самому себе пока, правда, не вернулась, погребенная под обломками стремительно тающего возбуждения. Но по-прежнему хотелось блевать. Отвалившись, Ривай сорвал пользованный гандон с ощущением почти облегчения — мальчишка остался цел. Странно. Он был уверен, что разворотил ему дырку в мясо. Искоса глянув на все еще лежащего на животе Ская, потянулся к джинсам на полу и вытащил бумажник.
— Тут за пару дней, — произнес, бросив деньги на несвежие простыни. — Возьми. И собирайся.
Кудрявая голова вскинулась, и показались зареванные покрасневшие глаза.
— Я хочу остаться, — шмыгнув носом, пробормотал мальчишка.
— Похоже, Хьюстон, у нас проблема, потому что я хочу нормально потрахаться.
— Тебе не понравилось?
— Дырка у тебя неплохая, но мне не нравится, когда подо мной гремят соплями. Прости.
— Я больше не буду.
Ривай дернул щекой, наблюдая за неловкими попытками Ская свести бедра и хотя бы сесть. Исказившая физиономию гримаса не оставила сомнений.
— Будешь, Бэмби.
— Спорим? — из-под влажной челки упрямо блеснули черные глаза.
Мальчишка наконец бросил попытки сесть и просто подтянулся ближе.
Замер. Ривай увернулся в последний момент, избегая мокрого поцелуя, но настырные губы все же мазнули по щеке, скатились к уху.
— Ты такой горячий, — обожгло торопливым шепотом. — Мне до сих пор кажется, что ты… ну, там…
Тонкие пальцы перебирали отросшие не по уставу волосы, цепляли за подбородок, ласкали шею и грудь. Не раздражали очевидной неловкостью, скорее, подкупали отсутствием опыта. Может быть, искренностью, от которой пришлось отвыкнуть за пять лет общения со шлюхами. Подумалось даже, что это неплохая замена исчезнувшему Лакки, но Ривай одернул себя. Скай не годился. И меньше всего хотелось влипнуть в недоотношения с начинающим хастлером и вчерашним ребенком.
Но именно это притягивало, нашептывало, уговаривая уступить. И оно же заставило рискнуть попробовать потерявший очертания рот с ядовитым привкусом винограда, а неожиданно невинный всхлип все решил сам собой. Скай задушенно пискнул, когда Ривай ткнул его носом в сбитые простыни, небрежно огладив прогиб поясницы. Рука задержалась на ямочках крестца и скользнула ниже, чувствуя, как под ладонью сжимается мелкая задница.
— Спокойно, Бэмби, не очкуй, — хмыкнул Ривай куда-то в копну спутанных кудрей, наваливаясь сверху. — Не трону сейчас. Расслабься, — смачным шлепком приложил упругие полужопия. — Ну, давай. И я сделаю тебе очень хорошо.
Ривай замирает, когда угольно-черные завитки сменяются рваными каштановыми прядями. Даже моргает пару раз, и прошлое рассеивается, оставляя один на один с действительностью, в которой он пялится на затылок наглого сопляка и то, как сильные пальцы, лаская его, то и дело соскальзывают за торчащий воротник.
Весь масштаб пиздеца пока не осознается. Отчего-то кажется, что это бред воспаленного мозга, но небрежно льнущий к Смиту пацан более чем реален. Как и его запах. Разрывает легкие. В пропитавшемся бензином и пылью подземном паркинге он еще более заметный, топкий. И Ривай вязнет в нем, как в том чертовом болоте под Боготой, откуда из всего отряда только он и выбрался. Значит, выберется и в этот раз. Но в замкнутом пространстве лифта становится хуже, и не потому, что тонкое тело кутается в законные супружеские объятия. От пустого неживого взгляда никуда не деться. Ривай отворачивается, когда Смит прижимает пацана крепче и целует в затылок.
Но зеркальные стены вокруг умножают происходящее на бесконечность, и оттуда же, из зазеркалья, мерещится искаженный мучительной судорогой равнодушный рот и рябь отчаяния на смазливом лице. Жуткий оскал до крови рвет пухлые губы, и черные ручейки резво стекают по подбородку на шею, пачкают футболку, расползаясь безобразными бурыми кляксами. И захлестывает волной боли, когда прорывает океаны раскосых глазищ.
Ривай рискует обернуться, и острые грани мерцающих льдом изумрудов снова пропарывают кожу насквозь безразличием. Он смаргивает зеркальный обман. Показалось. Но страшная картина мельчайшими деталями впиявливается в мозг, и Ривай понимает причину. Чавкая от удовольствия и ковыряясь в зубах, его пожирает совесть и щедро делится с заглянувшими на пир досадой и обреченностью. Не впервой, думает Ривай и слепо смотрит на монотонно вспыхивающие цифры этажей, только видит совсем не их.
— Присаживайтесь, капитан, присаживайтесь.
Свеженазначенный на базу бригадный генерал Джек Неллер откинулся в кресле, ожидая, пока подчиненный займет указанное место напротив массивного стола.
Его появление три недели назад Ривай проебал в прямом смысле — увольнительная в город жгла ляжку. И пока генерал с военной дотошностью осматривал вверенное ему хозяйство, капитан Аккерман срывал резьбу начинающей шлюшке ровно с такой же дотошностью. Ушел он из насквозь прокуренного номера на рассвете четвертого дня. От виноградной вони кружилась голова, но чувство пресыщения того стоило. Оно же заставило добавить пару купюр за девственную, судя по всему, дырку, которую изощренно драл трое суток.
Сначала Скай ревел. Потом скулил. Потом визжал ошпаренной шавкой, извиваясь под Аккерманом. И, кончая каждый раз, жадно просился снова, требовал, чтобы вновь выть от ядерной смеси боли и удовольствия. А сейчас он спал, выставив из-под жидкого одеяла тощую задницу. Пунцовое натруженное очко уже не закрывалось.
— Ваш послужной список удивляет, капитан, — в душные воспоминания вклинился голос Неллера. — Кения, Эфиопия, Сомали, Северный Пакистан, Ирак… И все за пять лет, — он показательно перелистнул лежавшее тут же личное дело. — А также, я смотрю, вас представили к внеочередному званию майора. В двадцать семь лет.
Ривай слегка наклонил голову, но промолчал, не совсем понимая, куда выводит начальство.
— И когда я спросил имя лучшего вояки на этой базе, больше половины мне назвали ваше имя. Похвально.
— Спасибо, сэр.
— Не благодарите. Я всего лишь констатирую очевидный факт. И результат собственных наблюдений. Однако, — сменил официальный тон Неллер, — это напрямую подводит нас к цели разговора, ради которого вы здесь, капитан.
Против ожиданий, генерал не стал продолжать, а замолчал, невидящим взглядом вперившись в подчиненного. Фраза про наблюдение откровением не стала. Неллер запросил из архива личное дело Аккермана чуть ли не на следующий день своего пребывания на базе, а Смит отстучал сообщение, предупреждая. На всякий случай, ведь даже многоумный полковник не мог предсказать, что понадобилось новому начальству в наполовину засекреченном досье, о содержании которого сам Ривай не знал, но догадывался. Дальше — больше. Бригадный генерал лично инспектировал тренировки его групп, беседовал с курсантами и не раз сканировал нечитаемым взглядом в офицерской столовой. И если бы не Смит, продолжавший уверять, что дергаться не стоит, что, скорее всего, намечается заварушка и Неллеру придется собственным седалищем отвечать за неверно отобранный личный состав, Ривай точно заработал бы тик от этой тотальной слежки.
Сейчас они впервые за три недели остались с глазу на глаз, но вскрывать карты сидящий напротив мужчина не спешил. От нечего делать Ривай развлекал себя тем, что в открытую рассматривал его, подмечая, что тот младше, чем казался издалека. Где-то около пятидесяти. Яркий представитель воинской династии. От сослуживцев уже было известно, что вся мужская половина Неллеров служила чуть ли не с гражданской, и за это время в славном семействе приключилась разве что парочка инженеров. Да и то, говорят, военных. Клановость Ривай недолюбливал, считая, что традиция и призвание — вещи принципиально разные, но делиться мнением, разумеется, не собирался.
Наконец, обветренное и пропеченное солнцем лицо несколько утратило невозмутимость, бригадный отбил пальцами незатейливый военный марш и уставился в окно. Отсюда было видно плац и три десятка новичков при полном обмундировании, готовых к марш-броску и ориентированию. Собственно, там и должен был находиться Ривай, приглядывая за свежим мясом, чтобы никто не откинулся по дороге, но приказ явиться к начальнику базы — не любовное свидание, на хер не пошлешь. Поэтому и ждал терпеливо, по привычке гипнотизируя генеральскую переносицу.
— Дело у меня к вам, капитан, не совсем обычное, — проговорил Неллер. — И я бы сказал, деликатное. Вы же знаете, что на базу вместе со мной прибыла и моя семья? — он сделал выразительную паузу и дождался, пока Ривай кивнул. — Так вот, мой сын нуждается в… некотором руководстве. Не от меня, разумеется, — добавил, опережая готового возразить Аккермана, и продолжил уже отрывисто, не оставляя сомнений, что разговор давался нелегко. — Я не заставляю вас быть нянькой, капитан. Всего лишь прошу приглядывать за парнем по возможности. Чтобы не шатался без дела. И не искал ненужных приключений.
— Не уверен, что справлюсь, сэр, — возразил Ривай, не вполне понимая, как воспринимать слова начальства.
— Справитесь, — оборвал Неллер. — У ваших курсантов самый высокий процент зачисления. И я наблюдал за вами и вашей манерой обучения. Для моего парня самое то.
— Вряд ли методы, которые применяются к новобранцам, будут допустимы по отношению к гражданскому, сэр.
— Он не просто гражданский, капитан, он мой сын. Сын, которому плевать на традиции семьи, мое положение и нервы матери, — генерал в сердцах отбросил карандаш, который вертел в пальцах с момента начала разговора. — Его выставили из кадетского корпуса за неподобающее поведение. Неллера! С позором! — на вытесанной будто из камня физиономии проступили багровые пятна. — Он оторванный ломоть, и толку из него не выйдет. Тем более теперь, когда единственный выход — запереть парня в интернате для трудных подростков. И я запер бы, не будь уверен, что он сбежит оттуда. Да и ради его матери не могу допустить, чтобы он скатывался все ниже и ниже.
— Почему вы уверены, сэр, что от меня он не сбежит? — спросил Ривай, уже поняв, что соскочить вряд ли получится и придется нянчиться с генеральским сынком.
— От таких, как вы, капитан, не бегают, — невесело усмехнулся Неллер. — Или я ошибаюсь?
— Может быть, все-таки полковник Смит… — вместо ответа все же попытался возразить Ривай, но его оборвали.
— Разумеется, полковник Смит достойная кандидатура, только мне не нужен штабной, — прозвучало не терпящим возражений тоном. Правда, генерал тут же досадливо и не по-начальственному цокнул языком. — Не привык я к подобным откровениям. И расписываться в собственном бессилии непросто. Ну и… приказывать вам в этом деле я не могу, капитан, поэтому считайте личной просьбой.
Ривай дернул щекой. Неллер не производил впечатление человека, способного залупиться из-за отказа, но проверять не хотелось. Не за горами майорское звание и Дельта. И если новые шевроны особого значения не имели — Аккерман в главнокомандующие не метил, то возможность попасть в элиту элит он проебывать не собирался. В сущности, обломать рога зарвавшемуся малолетке несложно, Неллер и сам справился бы, но нахрена, когда под жопой целая база дармовой рабсилы.
— Мне не хотелось бы менять распорядок занятий курсантов, сэр.
— Оно и не нужно, — поспешно отозвался генерал с заметно просветлевшим лицом и ткнул в кнопку селектора. — Роджерс, найдите моего сына.
— Он уже в приемной, сэр, — раздался из динамика бодрый голос адъютанта.
— Отлично, — кивнул Неллер, — пусть заходит.
Ривай слышал, как открылась и закрылась тяжелая дверь кабинета. Легкие шаги за спиной. Ворвавшийся в распахнутое окно ветер дыхнул в лицо послеполуденным жаром и обдал уже забытой, но знакомой вонью дешевого табака с ядерным привкусом винограда. В памяти — распятое на постели тело и сломанные крылья-лопатки.
— Скай! — голос Неллера доносился словно сквозь толщу воды. — Это капитан Аккерман. После школы ты в полном его распоряжении. Не обсуждается. Капитан, познакомьтесь с моим сыном.
Он поднялся и развернулся на ватных ногах, уже зная, кого увидит позади. И не ошибся. Из-под крупных завитков угольно-черной челки на него почти испуганно смотрели огромные глаза. Чертов Бэмби. Сюрприз, мать его.
Ривай ненавидел сюрпризы.
— Капитан?
Он вздрагивает, снова смаргивает прошлое и оказывается в роскошной гостиной на хрен его знает каком этаже. За стеной из стекла насколько хватает взгляда прямо перед ним катит тяжелые волны свинцово-серая масса океана. До самого горизонта. Город, уже тонущий в огнях, теряется где-то у подножия небоскреба и меркнет перед необъятным простором. Небо горит в лучах умирающего солнца, и они же пронизывают гостиную насквозь через такую же стеклянную стену напротив, играют в хрустальных подвесках, бликуют на глянце поверхностей и полыхают багрянцем на отливающих серебром стенах.
— Капитан? — раздается снова, и от хриплого, будто сорванного криком голоса пробирает до костей. — Всего лишь?
Белоснежка сидит на том же выпендрежном, словно из персидской сказки, диване, что и Ривай. Хвала чертям в аду — на другом его конце. По-хозяйски забравшись на него с ногами, крутит в тонких пальцах каштановую прядь у виска и смотрит с тем интересом, с которым обычно рассматривают грязь под ногтями. Огненные всполохи закатного солнца отливают кровью в невозможных глазах.
— Эрен, — одергивает его Смит, бренчит кубиками льда в бокалах и протягивает один Риваю. — Ты ведешь себя неприлично, — добавляет тихо и устраивается на подлокотнике рядом.
Чертова бестия лишь показательно откидывается назад, льнет к крепкому телу за спиной и скалится механической улыбкой.
— И все же, — не успокаивается, — в таком-то возрасте, и до сих пор капитан. Проштрафились перед начальством?
Очередное возмущение Смита проходит фоном, Ривай почти не слышит, что тот выговаривает чересчур болтливому супругу. Он наблюдает за выражением смазливой физиономии с раскосыми нечеловеческими глазищами и пухлым порочным ртом. Сам того не зная, щенок проходится по всем мозолям, и крыть нечем. Конечно, не будь он — внезапно! — мужем Смита и будь они наедине, Ривай забил бы этот издевательский тон ему обратно в глотку. А она у сопляка глубокая.
Мысли скатываются не туда, совсем не туда. И их возвращению однозначно не способствуют обтянутые тонкими парусиновыми штанами и широко раскинутые бедра. Как нарочно. Ривай помнит, как между ними было пьяно. И сладко. И мало. И скорее сдохнет, чем признается, что впервые в жизни завидует Смиту. Впрочем, одергивает себя тут же, вспоминая, где и как познакомился с пацаном. Жар, хлынувший по венам, застывает, прихваченный если не страхом, то чувством досады однозначно. Как он влип в это дерьмо? Снова.
Белоснежка смеется неестественно на замечание своего престарелого принца, а тот не спеша и со вкусом оглаживает согнутое колено, что-то нашептывая в аккуратное ухо. Идиллия, мать ее, думает Ривай. Убраться бы отсюда нахрен, и поскорее, обратно в Северную Каролину, а лучше — с континента, чтобы бесследно сгинуть на миссии, которая в этот раз окажется невыполнимой. И может, тогда, через проделанное пулей окно в голове, вынесет сквозняком пустой взгляд, оживавший этой ночью от его ласк.
Ривай наблюдает, как Белоснежка тянет из-под жопы айфон и делает селфи с мужем, а потом, наплевав на все вокруг, отключается, залипая в какой-нибудь инстаграм. Смит смеется, сетует на молодежь и поднимается долить себе своего вонючего виски. А Ривай криво усмехается в почти нетронутый стакан и жалеет, что не пришло в голову снять разъебанное текущее очко на телефон. Было бы на что дрочить. Откуда-то накатывает уверенность, что лучшей дырки уже не попробовать.
— Зачем ты здесь?
Вопрос застает врасплох. Ривай оглядывается и понимает, что они в роскошной гостиной почему-то одни. Пацан смотрит в упор.
— Твой муж позвал, — отвечает Ривай коротко.
— Зачем?
— Без понятия, — еще один лаконичный ответ. Он смотрит прямо в застывшую зелень глаз и кривит губы. — Не ссы, Белоснежка. Рассказывать, как ебал тебя, я не собираюсь.
Сопляк замирает на секунду с приоткрытым ртом, зрачки вспыхивают нездоровым весельем, и он заходится смехом. Неживым, надломленным. Смеется до слез, от которых глаза мерцают ярче политых кровью колумбийских изумрудов. И Ривай почему-то уверен, что и тут без крови не обошлось.
Истерика обрывается на самой высокой ноте, когда в широкой арке возникает излучающий добродушие Смит.
— Веселитесь? — спрашивает с любопытством, смотря то на одного, то на другого.
— О да, — отзывается его благоверный замогильным голосом и без тени улыбки на застывшем вдруг лице. — Твой друг очень, очень забавный, — добавляет, легко поднимаясь на ноги. — Капитан Аккерман, — роняет непринужденно и исчезает в арке.
— Прости его, — говорит Смит и, незаметно вздохнув, усаживается в кресло. — Он устал. Мы все устали от предвыборной гонки. А на нем еще благотворительный прием в галерее, это очень сильное давление на… такую натуру, как Эрен. Он старается.
Ривай дергает щекой и отпивает дорогущее пойло из тяжелого стакана. Конечно, старается. А потом выпускает пар, снимая себе одноразовых ебарей. Или не одноразовых. Интересно, Смит подозревает хоть что-нибудь? Опасностью режет так отчетливо, что Ривай скрипит зубами, в который раз зарекаясь послать все на хер.
— Где ты его нашел? — спрашивает невпопад. — По-моему, ты староват подкатывать шары к малолеткам.
— Ему двадцать четыре, — тонко улыбается Смит.
— А было?
— Восемнадцать. И это он ко мне… подкатил, как ты выразился. Мне бы духу не хватило.
Ривай неопределенно хмыкает, вспоминая прошлый вечер.
— Эрен тебе не нравится, — заключает Смит.
— Мне все равно, кого ты трахаешь, — отзывается он и откидывается на спинку дивана, вертя в пальцах стакан с виски.
— А сам? Нашел кого-нибудь? — вдруг спрашивает Смит.
— Нет, — машинально отвечает Ривай и передергивает плечами, пытаясь избавиться от настигающих видений прошлой ночи. — По душам хочешь поговорить? — растягивает изуродованные губы в подобии улыбки. — Надеюсь, ты не за этим выдернул меня сюда?
— Боже упаси!
Смит вскидывает руки, защищаясь от воображаемого гнева, и улыбается, довольный, как гигантский младенец. Потом всю буффонаду как ветром сдувает, и наконец появляется настоящий Смит — жесткий, расчетливый, непреклонный. Ему бы армией командовать или руководить зачисткой «Аш-Шабаб» где-нибудь под Могадишо, а не в Сенат лезть, думается вскользь. Впрочем, представить эту лощеную морду в полевых условиях не выходит, и Ривай, как всегда, отмахивается от всего, что не имеет к нему непосредственного отношения.
— Хочешь прямо сейчас поговорить?
Он кивает, не видя смысла играть в поддавки.
— Хорошо, — соглашается Смит и замолкает на пару минут, что-то прикидывая или собираясь с мыслями. — Мне нужен свой человек, — произносит наконец. — Тот, кому я смогу доверять как себе.
— Еще одну галерею хочешь купить? — хмыкает Ривай.
— Смешно, — соглашается Смит, окинув его взглядом уставшего родителя. — Предвыборная гонка сжирает все мои силы и время. Из-за этого страдает бизнес, потому что я не в состоянии в должной мере уделять ему внимание. И я не прошу тебя изучать финансовые отчеты, — Смит опережает готовые сорваться возражения. — Для этого у меня есть кучка идиотов из Гарварда.
— Тогда от меня чего хочешь?
— Чтобы ты представлял «Континентал Групп». Представлял мое оружие. Здесь, в Штатах, и в Европе. В Эмиратах скоро международная выставка, и я хочу, чтобы ты повез туда новые образцы. Что скажешь?
— Мне не идет бикини, Эрвин, — отзывается Ривай.
— А если серьезно? — прищуривается Смит.
— И я не ручная мартышка, чтобы на ярмарке плясать. Если серьезно.
— Правильно, не мартышка. Ты Ривай, мать его, Аккерман! — Смит повышает голос и держит паузу похлестче театральной. — Тот самый Капрал, чье имя до сих пор произносят шепотом в странах, названия которых половина мира даже не знает.
— Именно. Я загнусь на гражданке.
— Всегда сможешь поиграть в войнушку в частной армии. Заодно научишь остолопов оружие держать.
Ривай чуть вздергивает бровь и пару мгновений сканирует неподвижную физиономию полковника в отставке. Значит, слухи правдивы. Несколько лет назад, на одном задании группа Аккермана столкнулась нос к носу с наемниками, которые не слишком мешали, но пара откровенных стычек с ними чуть не засветила всех, и самодеятельность пришлось убрать. Тогда курирующий их в той миссии от цэрэушников почему-то усмехнулся и назвал произошедшее «приветом старому другу». Ривай не особо вникал, но интересное наблюдение прибрал на полку памяти, чтобы однажды на досуге извлечь этот обрывок прошлого и попытаться пристроить в скомканное настоящее. И так как другом он мог назвать только одного человека, то пазл сложился предсказуемо. Да и слухи давно, пусть и нечетко привязывали имя Смита к одной из самых хорошо подготовленных частных армий. А сейчас он, по сути, подтвердил догадки Аккермана, делая весьма щедрое предложение.
И все же Ривай чуть заметно качает головой.
— Я служу своей стране, Эрвин.
— Которая через десяток лет вышвырнет тебя в запас, — спокойно замечает Смит. — Ведь новое звание не светит, а заслуги у нас легко забываются. Особенно от неугодных. Проще сделать вид, что тебя и не было никогда.
Ривай дергает щекой, чувствует, как натягивается изуродованная кожа, и молчит. Сказать, что не думает точно так же — себя только обманывать. Думает. И лучше других знает, как запросто списываются профи даже его уровня. Самого списывали дважды, однако он выбирался, а потом получал новую награду. Но не новые шевроны, да. Тут Смит прав. И от него избавятся, как только представится случай.
— Я дам тебе больше, — говорит Смит. — Не хочешь сидеть в кабинете — не вопрос, не будешь. Но и срать под кустом где-то в стране третьего мира уже не придется, — он замолкает и выжидательно смотрит. — Ну? Решайся.
— Нужно подумать, — уклоняется от прямого ответа Ривай, не желая связывать себя опрометчивыми обещаниями.
— Хорошо, — соглашается Смит и выглядит при этом очень довольным, принимая за добрый знак, что его не послали сразу и без раздумий. — У тебя отпуск сколько? Две недели? Отлично! Как раз познакомишься с «Континентал Групп» и глянешь вживую, что к чему… Ну и на ребят моих посмотришь.
— Мне Бейрута хватило, — бьет Ривай наугад и попадает в цель. Смит тонко улыбается.
— Я знал, что это ты их вырезал.
Разговор уводит в прошлое. Как заново оба переживают операции учебные и боевые, пройденные плечом к плечу. Невесело ухмыляются, поминая спутник, рухнувший чуть ли не на задний двор Хуссейна, и как после той миссии Смит окончательно окопался в кабинете. А Ривай скупо говорит про фугас, перепахавший физиономию на первой же миссии в Дельте и чуть не оторвавший пальцы. Пальцы восстановили, со шрамом сложнее, но, собственно, плевать. Под венец никто не собирается. Еще неохотнее и исключительно под нажимом рассказывает о том, за что получил Серебряную звезду. В ответ Смит жалуется на конкуренцию, на тупость избирателей и на то, как сложно попасть в Сенат, будучи открытым геем. Ривай фыркает, но нахрена ему это не спрашивает. Разве что сомневается, что из зачарованной и через край придурковатой принцессы получится новая Жаклин.
Мысль о сопляке опять выпускает призраков, оживляет другой образ, много лет терзающий совесть. Слишком осязаемый. Они не похожи совсем, но какая-то болезненная надломленность связывает прошлое и настоящее в шевелящийся клубок. Ривай боится сгинуть, распутывая его, и благодарен Смиту, что тот ни разу не касается дерьма, случившегося десять лет назад. Тогда казалось, что жить с этим не сможет — или сопьется, или снесет себе башку к хуям, лишь бы вытравить из памяти изломанный силуэт и изжеванные отчаянием губы. Оказалось, смог. Кошмары навещали лишь изредка, приводили с собой мигрень и бессонницу, вычерпывали сознание до дна и оставляли в покое до следующего раза.
Так было и сейчас, с той лишь разницей, что жадная до ебли принцесса внезапно укатала настолько, что Ривай уснул впервые за три дня без кошмаров и болезненных возвращений в реальность. Кажется, сквозь сон его вел впитавшийся в сбитые сумасшедшей страстью простыни удушливый запах лилий и ладана. Будто оберегал, отгоняя чудовищ прошлого. И виски почему-то больше не взрывались болью, успокоенные легкими прикосновениями пухлых губ. Отбитый на всю голову пацан оказался неплохим лекарством, жаль нельзя забрать с собой и принимать согласно назначению.
Этот вывод не нравится Риваю своей откровенной простотой. И тем, как быстро подобная ересь появляется в голове. Ее приходится задвинуть и продолжать вслушиваться в сбивчивые воспоминания Смита, а воображение, никогда не отличавшееся особой подвижностью, вдруг вспыхивает десятком картинок. На каждой — растерзанная сексом Белоснежка с шалыми глазами, наконец-то живыми, и пальцы скользят по ее мокрой от испарины коже. Только вот пальцы не его, не Ривая. И не он раз за разом вбивается в покорно принимающее тело, и не ему хрипло шепчут «быстрее!» Интересно, вернувшись домой, чертова сучка легла под Смита? Так же забралась на супружескую постель и, встав раком, предложила со вкусом разъебанное очко? Или Смита тащит драть пользованную дырку?
Ривай не выдерживает и под благовидным предлогом сбегает, слыша в спину, что его будут ждать в столовой. Уже в ванной, разом ослепнув от обилия света, зеркал, сверкающего мрамора и позолоты, опирается ладонями о туалетный столик у раковины и долго смотрит себе в глаза. Быть циничной сволочью у него не выходит. Огрызается сам с собой, плюется ядом, но усилия бездарно пропадают. Не до конца проебанная совесть вскрывает гноящиеся раны, ковыряется в них, пинцетом растаскивая и отделяя друг от друга прошлое и настоящее, заставляя принять очевидное. Смит спас его. Вытащил из такого дерьма, что врагу не пожелаешь, и речь не только о жизни. О чести тоже. Не просто человека, но военного. Благодаря Смиту он все еще может высоко держать голову, и неважно, что наедине с самим собой искушение вышибить собственные мозги порой непреодолимо. Мальчишка с оленьими глазами для него — как вериги под рясой послушника, с металлическим лязгом вгрызающиеся в и без того растерзанную плоть. Наказание. Крест, который тащить всю жизнь, и дезертировать Ривай не собирается. Но то, что снова вляпался по самые уши, и так глупо, вызывает ощущение неотвратимого пиздеца.
Вдруг режущее глаза сияние тускнеет до минимума, а в зеркальном отражении видно, как в дверном проеме маячит высокая тонкая фигура.
— Так лучше? — раздается приглушенный надломленный голос. — Свет, — зачем-то поясняет пацан и переступает порог.
Ривай стискивает края раковины и по-прежнему смотрит в бликующую гладь. Фигура в зазеркалье вздрагивает и делает шаг вперед, неловко поддергивая… что это на нем? Тяжелая струящаяся ткань убегает сквозь длинные нервные пальцы, укутывает острые плечи, скользит, плавно обнимая точеные бедра, и да, Ривай помнит, как между ними пьяно. Помнит.
Стой там, чертова кукла, не приближайся, повторяет как мантру и прикрывает глаза. Как в детстве, когда этого было достаточно, чтобы жуткий монстр под кроватью убрался восвояси. Жаль, что нельзя натянуть одеяло на голову. Чтобы наверняка. Чтобы дьявольское отродье точно исчезло, оставило в покое и не возвращалось, но ощущение, что от него, от Ривая, нихрена теперь не зависит, сильнее, чем когда бы то ни было.
Холодная вода отрезвляет, как пропущенный хук в челюсть. Он набирает ее полными пригоршнями и бросает себе на лицо, снова и снова, испытывая какой-то почти первобытный восторг. И надеется, что когда опять взглянет в зеркало, там не будет ни криповой Белоснежки, ни других его кошмаров. Зря.
Стоит, прислонившись бедром к туалетному столику. Босой. Загорелые лодыжки торчат из подворотов белых парусиновых штанов, а вот кофту эту блядскую точно надо запретить законом. Что это вообще за хрень? Упрямо скатывается с плеча, когда пацан протягивает полотенце. Ривай не благодарит, а просто вытирается, стараясь не встречаться с неприятно мерцающими в полутьме изумрудами глаз.
— Значит, друг Эрвина.
— Значит, не шлюха.
Улыбается вскользь, но улыбка застывает на пухлых губах неживым оскалом.
— Гораздо хуже шлюхи, — говорит наконец. — Тогда бы все решилось деньгами.
Ривай вопросительно вздергивает бровь.
— Ты дал бы больше. И я остался бы с тобой, — поясняют ему.
— Уверен, что мне оно надо? — хмыкает он.
— Да.
Пальцы вновь поддергивают настырную кофту, но так еще хуже, потому что усиливается ощущение полнейшей наготы под ней.
— Это была охуенная ночь, согласен? — откровение практически валит с ног, и взгляд из-под длинных ресниц добивает. — Не лучшая, но точно в первой пятерке.
Ривай невольно хмыкает, откладывает полотенце и, скрестив руки на груди, так же приваливается бедром к мраморной столешнице. Молчит.
— Хочешь, приду сегодня? — настигает вопросом.
— Не хочу.
— Врешь, Ворчун. Хочешь.
Шепот обжигает ухо, когда расстояние между ними вдруг сжимается до нуля. Дурной принцессой накрывает сразу, и мозги взрываются, стекают по позвоночнику к животу и ниже, убеждая Ривая, что да, врет. В его волосы зарываются носом, жадно вдыхают запах за ухом и прижигают поцелуем в изгибе шеи.
— Тебе же мало меня, верно? — сглатывает сексуальное чудовище, а глаза его заслоняют Риваю мир. — Как и мне тебя… блять, не представляешь, как хочу тебя, на всю ночь, слышишь… кричать для тебя… Рива-ай…
Имя хриплым шепотом рвет душу. Ривай сглатывает, чувствуя, как пухлые губы ласкают подбородок, скользят по шраму вверх, чуткие, убийственно нежные, пока не замирают в уголке изуродованного глаза.
— А я все думал, кто тебя так, — бормочет едва слышно, — думал, в драке порезали.
— Фугас, — нехотя отзывается Ривай и отстраняется. — Ладно, Белоснежка, прекращай вот это вот все. Если ты забыла, что замужем, я напомню.
Ага. Плевать хотела на тебя зачарованная красотка. Все еще прижимается щекой к рубцу через половину рожи и, кажется, дрожит.
— Назови меня по имени, — будто не замечая, шепчет в ответ. — Скажи: «Эрен…»
— Эрен, — поддается он.
— «…поцелуй меня!»
— Иди на хуй, чудовище, — цедит Ривай сквозь зубы.
Белоснежка фыркает от смеха и отстраняется.
— На твой — с удовольствием. Доставай.
Роковые глаза горят нездоровым весельем и смотрят в упор не мигая. И происходящее все больше начинает смахивать на второсортный ужастик, где маньяк вот-вот расскажет, как прикопал десяток-другой несчастных на заднем дворе тетушки Мод. От былой чувственности ни следа, только острые отблески зазеркалья в стекленеющих глазах. И это больше похоже на правду. Шлюханутая сучка просто развлекается. Вырывается Ривай с ощущением гадливости. И с ним же выходит из ванной, чтобы нос к носу столкнуться со Смитом.
— Чего так долго? — улыбается тот.
С языка чуть не срывается, что было бы еще дольше, поддайся Ривай на провокацию. Вместо этого он неопределенно дергает щекой и искренне надеется, что у напрочь отбитой Белоснежки хватит ума не вылезти из ванной прямо под очи благоверного.
— Все в порядке? — не отстает Смит и участливо заглядывает в перекошенное шрамом лицо.
— Да.
— Точно? Просто и раньше по тебе не слишком-то догадаешься, о чем ты там думаешь, а сейчас… ну, сам понимаешь, — вздыхает Смит и дружески хлопает по плечу. — Ладно, пойдем, а то ужин в размазню превратится, — замечает, переключаясь на бытовые проблемы, и подталкивает вперед. — Кстати, я дал Эрену твой номер, не возражаешь? Просто я не всегда сейчас доступен, а иногда и вовсе приходится уезжать из города из-за предвыборной гонки. А он все время в Нью-Йорке и сможет составить тебе компанию.
— Мне не нужна компания.
Голос изменяет и скатывается до глухого шипения. Горло пережимает от внезапной сухости, царапает наждачкой, и Ривай заходится кашлем.
— Ну на всякий случай, — басит Смит и примирительно дубасит по спине не лишившимся тяжести холеным кулаком. — Вдруг потеряешься, — улыбается Чеширским Котом. — Да и если развлечься надумаешь, лучше моего Эрена нет никого.
Ривай дергает щекой, но озвучивать свои мысли не собирается.
— Но, я так понимаю, у тебя с этим проблем нет, — улыбка на миллион долларов дорожает ровно в два раза. — Консьерж мне сказал, что ночью ты вернулся не один.
На какой-то момент пробивает леденящим ужасом, и Ривай ожидает удара, который переломит шею к ебаной матери. Хотя стоит отдать должное Смиту — он не будет так банален. Но проверять, на что хватит фантазии полковнику в отставке, нет никакого желания. Впрочем, оно и не требуется. Тревога оказывается учебной, Смит ржет, закинув белобрысую голову, а Ривай передергивает плечами и начинает считать минуты до окончания добровольного заключения в этом дурдоме. Остается призрачная, но надежда, что Белоснежка, которая наверняка считает калории и жрет только листья салата, и то до полудня, не выйдет к ужину. Однако в полупустой, с окнами во всю стену столовой, где из мебели только стол черного стекла и пара напольных ваз эпохи какого-то палеолита, надежда разбивается вдребезги. Зеленоглазая чума уже здесь. Сидит как ни в чем не бывало, развалившись в одном из вычурных кресел, окружающих стол. Живописно сидит, согнув ногу в колене и уперевшись голой пяткой в оббитое бархатом сиденье. Все в той же уползающей с плеч кофте цвета хаки, открывающей умопомрачительный излом выступающих ключиц. Ривай сглатывает.
— Ну что застыл, — Смит подталкивает в спину, — падай. Эрен, — выразительно обращается к благоверному в попытке призвать к порядку.
Но, разумеется, плевать на него хотели. А Ривай понимает, что скорее подавится, чем сможет проглотить хоть что-то под немигающим взглядом раскосых глазищ. Он даже вкуса еды не чувствует, но продолжает есть, понимая, что только ради него на муранском — спасибо сопляку за ликбез — стекле подают обычный стейк с картофелем и овощами. Которые Белоснежка ест прямо руками, выхватывает тонкими пальцами с тарелки и, шарясь в телефоне, небрежно отправляет в рот. Ривай даже теряет нить разговора, залипая на язык, слизывающий соус, но отбрехивается временными поясами и своей знаменитой бессонницей. Смит участливо качает лощеным пробором и говорит, что это еще одна причина, по которой стоит принять его предложение. Приходится опять пообещать подумать.
Телефон блямкает неожиданно, и на экране высвечивается незнакомый номер. И видимо, сам черт дергает открыть пришедшее сообщение. Первые секунды Ривай ничего не понимает, тупо вглядывается в изображение на экране, а потом давится стейком. Закашливается и отмахивается от Смита, с любопытством интересующегося все ли в порядке. Хочется заорать, что нет, блять, не в порядке, твою мать. И сунуть под нос фотку, на которой в кадре только нижняя часть лица и шея, но не узнать своего благоверного Смит не сможет. Хотя бы потому, что на нем та же блядская кофта. И даже если бы не эти изломанные ключицы, которые целое преступление против человечества, как можно не узнать того, кто принадлежит тебе по праву. Ведь выучил его от влажной впадинки затылка до жадной дырки, которую можешь драть каждую ночь, а не гонять хер, стирая ладони. Так что, да, Смит узнает свою ебливую сучку, что кончиками пальцев чуть оттягивает нижнюю губу как раз в том месте, где в нее вцепился зубами невезучий любовник. И все на фоне умопомрачительных ключиц, тоже не раз целованных.
Только они больше не смуглые. Кожа тонкая, бледная, и Ривай откуда-то знал, как легко она расцветала под неосторожными ласками. Багровые цветы засосов и сейчас все еще виднелись, траурными гирляндами обвивали тощее тело. Прятались за границами кадра. Дразнили болезненной обреченностью.
— Смотрю я, Аккерман, нашел ты себе горячую кошечку из родительского комитета, пока встречал Неллера-младшего из школы?
На дебильную попытку выхватить телефон инстинкты сработали безупречно, и вот уже коренастый капитан Сантино пыхтит на полу, хватаясь за растянутое запястье. Рядом валяется стул, выбитый из-под новичка, а офицерская комната отдыха замерла, ожидая развязки.
— Бешеный дьявол, — с уважением заметил пострадавший, ловко поднимаясь на ноги. — Правду о тебе говорят, Аккерман, что лучше не связываться.
— Ну так и не связывайся, — хохотнув, отозвался кто-то позади.
— Да я ж не всерьез! Шутка же! — начал оправдываться незадачливый шутник, глядя на застывшую физиономию и превратившиеся в тонкую полоску губы Аккермана. — Ну ты че, а? Ну будет!
— Проехали.
Ривай стер фотографию, как стирал все, чем забрасывал Скай. В мусорную корзину отправлялись надломленные подростковые признания, коротенькие видео и голосовые сообщения, в которых не было ни слова, зато пошлые звуки и жалобные стоны говорили сами за себя. Это длилось уже месяц, может, больше. Ривай потерял счет времени, увяз в личном филиале ада, где Неллер-старший приветливо кивал и писал лестные характеристики, а его сын, обдавая запахом винограда, сбивчивым шепотом предлагал отсосать, влажно целуя в затылок. Тяжелый армейский «джип» тогда только вильнул на дороге, ведущей из Хопкинсвилла на военную базу, а Скай отлетел на заднем сиденье, не удержавшись. И всю оставшуюся дорогу шмыгал разбитым носом, затравленно глядя через зеркало заднего вида.
Эти поездки вымораживали Ривая больше всего. Пацан краев не видел. Не понимал четкого «нет», не хотел, с упрямством избалованного ребенка требуя и провоцируя. Да он и был ребенком. Совращенным ребенком. И у Ривая каждый раз волосы вставали дыбом от понимания, что раскрой дрянной мальчишка свой рот — гауптвахтой не отделаешься. Трибуналу будет плевать, что сучонок напиздел про возраст и сам прыгнул на хер капитана вооруженных сил Соединенных Штатов. И оправданий самого капитана никто слушать не захочет. Для смертного приговора вполне хватит слов пятнадцатилетнего подростка. Но для Ская это по-прежнему было игрой.
Вот и сейчас он покусывал губы и, когда «джип» собирал неровности дороги, ерзал чересчур усердно. Ривай из последних сил надеялся, что до базы они доберутся прежде, чем у того опять поедет крыша. Еще раз разбитый нос объяснить Неллеру будет непросто.
— Почему ты не хочешь?
Не прокатило. Ривай сжал зубы и продолжал молча вести машину, мысленно отсчитывая оставшиеся километры.
— Почему? — снова раздалось позади. Оленьи глаза в зеркале настойчиво искали взгляд. — Другого себе нашел, да? — с вызовом.
— Да, — спокойно ответил Ривай. — Совершеннолетнего, — добавил подчеркнуто.
— То есть дело только в возрасте? — с затаенной надеждой переспросил Скай, тут же оттаивая. — Но мне уже через полгода шестнадцать!
— И?
— Ну мы сможем встречаться.
— Не сможем, — оборвал Ривай и тяжело вздохнул, пересекаясь в зеркале с непонимающим взглядом. — Я не собираюсь с тобой встречаться хотя бы потому, что мне это нахер не упало. Что было в мотеле, там и осталось, уяснил? Я не твой бойфренд, Бэмби. И никогда им не буду.
— А просто ебать, значит, понравилось? — опасно окрысившись, выплюнул Скай и нехорошо прищурился. — Ну? — спросил с вызовом, когда Ривай предпочел промолчать. — Что молчишь? Понравилось? Нет? — резануло истерикой. — Я знаю, что да! Так, может, отцу рассказать, как ты меня загибал три дня?
— Блять.
«Джип» затормозил у обочины так резко, что пацан перелетел вперед, больно ударившись плечом о сиденье. Но Ривай не стал ждать, пока он придет в себя, и крепко ухватил мелкого засранца за шиворот.
— Попугать меня решил? — выплюнул в скривившуюся от боли и неподдельного страха физиономию. — Смотри, сам не испугайся.
— Нихрена ты мне не сделаешь, ясно? — по-детски запальчиво огрызнулся тот в ответ, вцепляясь в душащий ворот футболки.
— А то папочке пожалуешься, да, я понял, — Ривай брезгливо отшвырнул от себя мальчишку и сплюнул в открытое окно.
Запыленный «джип» со всех сторон обступал лес с непроходимым подлеском. Асфальтированная лента дороги тянулась вдаль и терялась в густой тени. До базы оставалось несколько километров и одна истерика, к которым Ривай стал привыкать. Сначала они раздражали дико, и хлюпающего носом пацана хотелось придушить где-нибудь на полпути от Хопкинсвилля. Теперь же все это попросту вымораживало ощущением, что его загнали, как зверя на охоте. И самому не выбраться, как ни старайся. Выхода нет, когда с одной стороны трибунал и бесчестье, с другой — эмоционально неуравновешенный подросток. При таком раскладе засадить себе пулю в лоб казалось заманчивой перспективой.
— Сопли подобрал, шантажист херов, — сквозь зубы бросил он, отстраненно глядя в зеркало заднего вида на зареванную физиономию. — Ревешь как девка. Смотреть противно.
— Ну и не смотри! — осипшим голосом зло отозвался мальчишка.
— Хотел бы, но обидно, когда такой спектакль пропадает, — Ривай снова сплюнул в окно, но от горчащего привкуса избавиться не получалось.
— Не-ненавижу, — заикнулись с заднего сиденья.
— Сойдет для разнообразия, а то староват я для героя твоих девичьих грез.
— Пошел ты, козел!
Дверь «джипа» хлопнула так, что тяжелый внедорожник качнуло. Ривай только и успел краем глаза зацепить метнувшуюся в непролазную чащу тощую фигуру.
— Да ебаный ты ж случай, — выматерился сквозь стиснутые зубы, легко выпрыгнул на потрескавшийся асфальт и пружинисто рванул за удирающим гаденышем.
Закончилась погоня ярдов через пятьдесят. Не церемонясь, Ривай со всего лету приложил тощую тушку об ближайшее дерево, надеясь выбить из мелкой сволочи дух, и удовлетворенно хмыкнул на задушенный хрип вместо вдоха. У самого же дыхание даже не сбилось, будто и не несся по пересеченной местности. Вздернув мальчишку, как щенка, за шкирку, молча толкнул назад к «джипу», борясь с желанием еще и пинка отвесить для скорости. Пожалел. Правда, терпение все равно лопнуло через десяток-другой ярдов. Взваленная на плечо королева драмы брыкалась, пыталась попасть то в живот, то по шее зарядить, а Ривай, сквозь закипавшее раздражение, явственно чувствовал мальчишеский стояк, прижатый к своему плечу. И в голову лезло ненужное. Потому что уже месяц никого, кроме руки, у Аккермана не было. Или потому что не стерлось из памяти скулящее от восторга тело, которое сейчас настырно извивалось на плече. Блять, как оно не вовремя. Но с другой стороны, терять уже нечего, проебал все, что можно.
Пацан не сопротивлялся, когда Ривай подмял его под себя на заднем сиденье. И лишь затравленно пискнул, стоило сдернуть с тощей задницы узкие джинсы.
— Чего зассал? Ты же этого хотел, да? Нет?
Снова этот мерзкий привкус, который ни зажрать, ни выблевать, но Ривай умел забивать. Насильно растянув в стороны испуганно стиснутые полужопия, он толкнулся пальцами, но вместо тугой дырки нащупал скользкий латекс.
— И давно ты себе очко тянешь? — усмехнулся, пошевелив основание.
Скай едва слышно скульнул, упорно отворачиваясь от Аккермана.
— Не очень, — выдохнул тихо. — Это… это для тебя… честно… ты не подумай ничего…
— Наверное, я должен быть польщен, — хмыкнул Ривай и будто случайно вновь задел основание пробки. Тело под ним подавилось на вдохе и выгнулось, покорно выставляя мелкую задницу. — Идиот малолетний.
— Трахни меня… пожалуйста… — обожгло надломленным шепотом. — Пожалуйста…
— С тебя и затычки хватит, — сквозь зубы процедил Ривай, чувствуя, как слова царапают пересохшее горло.
Перед глазами плясали черные кольца уже отросших волос. Въевшийся в них намертво запах табачного винограда пронзал запретным возбуждением, бороться с которым уже не имело смысла. Мальчишка хныкал и ерзал, пытался глубже насадиться на пробку в кишке и кончил сразу же, когда Ривай заменил латекс в его заднице на собственный член. Развороченную дырку он трахал со всей накопившейся злостью, кривился, слыша болезненные всхлипы, и продолжал вбивать скулящего щенка в засиженное генеральскими жопами сиденье внедорожника. Кого наказывал больше, уже не понимал. И нечто внутри отчаянно желало, чтобы их поймали, лишь бы прекратить выжирающий нервы фарс.
Уже потом, когда все было кончено, Ривай впервые потянулся за смятой пачкой сигарет, выбил одну и прикурил, привалившись задом к пыльному боку «джипа». Странно, но теперь ядреная вонь успокаивала, и это было самое то, потому что угловатое тело не вынесло бы еще одного приступа капитанской злости. Он искоса наблюдал за Скаем. Мальчишка перестал наконец реветь и делал слабые попытки приподняться.
— Я бы не советовал, — произнес Ривай, зажав дымящую сигарету в углу рта. И спокойно добавил: — Я порвал тебя, так что лучше не дергайся.
— Хорошо, — послушно прошелестел Скай, снова улегся на сиденье и пристроил под щеку кулак. — Я ничего не скажу отцу, — добавил тихо.
— Если?.. — вскинул бровь Аккерман.
— Просто ничего не скажу, — виновато выдохнул мальчишка. — Знаешь, я… наверное, я просто хотел разозлить. Так обидно было, что ты игноришь меня.
Ривай хмыкнул и выпустил в высокое небо струйку дыма.
— Почему не пацан из параллельного класса, м? Объясни.
— Чтобы потом обнаружить свою фотку в фейсбуке с подписью «этот педрила мне отсосал»? — в тон ему хмыкнул Скай.
— Поэтому ты решил подставить рандомного лоха.
— Почему подставить?
— Серьезно?! — Ривай скептически вздернул бровь. — Не понимаешь, что все это тянет на статью? Меня вышибут нахрен из армии, с позором, и посадят за растление малолетних. А в тюрьме с такой статьей удавят еще до отбоя.
— Нет! — испуганно вскрикнул Скай, подрываясь. — Нет. Н-нет… — твердил как заклинание и приподнялся, цепляясь за сиденье впереди и дрожа от боли. — Я никому не скажу! Никогда!
Из оленьих глаз опять брызнули слезы. А Ривай понял, что влип окончательно.
— Куда, блять?! — рявкнул на копошащегося мальчишку.
Отбросив окурок, шагнул вперед, собираясь уложить обратно, но Скай вцепился в него мертвой хваткой и потянул на себя.
— Не бросай меня, — горячо и мокро зашептал куда-то в ворот черной футболки. — Пожалуйста, не бросай… ты же не знаешь, как больно, когда бросают…
Будто ты знаешь, хотел возразить Ривай, но промолчал. Скай знал.
— И я знаю.
Хриплый, подернутый изморозью голос безжалостно режет оголившиеся воспоминания и избавляет от них. Правда, фраза адресована не ему. Белоснежка о чем-то пиздит с благоверным, смотрит откровенно завлекающе и рассчитывает свои улыбки до кванта. В какой-то момент Ривай понимает, что он здесь лишний и эти двое хотят остаться одни. Да и разбуженные призраки не желают просто так уходить, обступают, шепчутся за плечом, зовут, и он поднимается из-за стола. Опять несет откровенную хрень про часовые пояса, коротко кивает в упор глазеющей на него Белоснежке и отказывается от предложения Смита подвезти.
На улице Ривай жадно дышит, и отравленный воздух мегаполиса кажется манной небесной по сравнению с тем, чем дышал в крепости из хрусталя и денег. И где зачарованную принцессу сейчас ставят раком. А может, раскладывают на столе, прямо среди ебучего муранского стекла. Он не знает, зачем думает об этом. Видимо, последствия танца на граблях. Но дает себе слово, что ни одного заманчивого предложения от четы Смитов не примет.
***
— И не стыдно тебе?
Смит подходит сзади и целует в шею. За старомодной целомудренностью угадывается тлеющий вулкан. Широкие тяжелые ладони сжимают хрупкие по сравнению с ними плечи и тянут к себе.
— За что? — без особого любопытства спрашивает Эрен, чуть повернув голову.
— Ты так откровенно… заигрывал со мной, что почти выгнал Ривая, — улыбается Смит. — Это невежливо, — добавляет и получает в ответ презрительное фырчанье.
— Ты бы предпочел, чтобы он смотрел? — ухоженная бровь взлетает вверх, а губы изгибаются в невозможной улыбке.
Выражение смазливой физиономии не меняется, когда Смит резко разворачивает его к себе и накрывает смеющийся рот собственническим поцелуем, вынуждая уступать. Впрочем, тот и не возражает. Отвечает с лихвой, мокро и пьяно, зарывается пальцами в светлые волосы, рушит идеальный пробор. И охотно запрыгивает на руки, стоит только сжать его задницу. Как всегда готовый и доступный, слишком распущенный.
— Оставь, — говорит Смит уже в спальне, наблюдая, как он тянет с себя ускользающую из-под ладоней кофту, и к стройным лодыжкам падают только парусиновые штаны.
Эрен нетерпеливый. Смит уступает, любуется им у своих ног и выдыхает несолидно, когда пухлые губы обхватывают наполовину вставший член. Сосет он виртуозно, и уже после пары минут стоит так, что хоть гвозди забивай. Широкая ладонь привычно ложится на растрепанные волосы, гладит, как питомца, поощряет, а потом Смита срывает. Он трахает распутный рот и глубокое горло, в коротких передышках размазывая стояком слюну и вязкие выделения по смазливому лицу. Эрен жадно хватает воздух, облизывает дрожащие губы и улыбается. Смеется. И опять натягивается ртом на впечатляющих размеров член, давится, но продолжает заглатывать, пока его снова не начинают безжалостно долбить в глотку. На этот раз он выдерживает долго и вырываться начинает, когда уже задыхается, задевает зубами, и Смит отвешивает унизительную пощечину. Но растерзанные губы все равно расплываются в улыбке, ненормальной и от этого жуткой.
Его вздергивают на ноги и толкают на постель, и он ласкает себя, пока сверху не накрывает тяжелым телом. Смит скупо целует скалящийся рот и рвет с плеч растянутую кофту. Эрен хохочет и пытается высвободиться, отползти, но его водворяют на место, и он уже сам разводит длинные ноги и стонет, когда твердые скользкие от смазки пальцы пробивают сфинктер. Его тянут без церемоний, жестко орудуя в податливой кишке, но и это не стирает то и дело расцветающей улыбки на потерявших очертания губах.
— Развратная сука, — выдыхает Смит. — А так нравится?
Эрен кричит, и крик переходит в стон, пока в него проталкивают почти целую ладонь. Он выгибается, сбрасывает с себя Смита, мажет его по щеке оплеухой и скалится. Глаза бешеные, лютые. Но длится это ровно мгновение, потому что в следующую секунду он тянется вперед, льнет, забираясь сверху, и целует топко. Растянутую мокрую дырку крупная головка отыскивает без труда, и член входит одним движением. Тяжелые ладони крепко фиксируют бедра, но Эрен и не думает сопротивляться, лишь закатывает глаза и стонет, пока в него вбиваются несколько раз будто на пробу, глубоко, сильно. Он упирается руками по обе стороны от светловолосой головы, подается навстречу толчкам с безумной улыбкой на дрожащих губах. И срывается на бешеную гонку.
Много позже развалившийся на спине Смит выпускает в воздух пару дымных колец и, потянувшись к прикроватному столику, гасит догоревшую сигарету в хрустальной пепельнице. Кидает взгляд на вытянувшееся тело, покрытое испариной и идеальным загаром. Эрен лежит к нему спиной, и взгляд голубых глаз притягивают белесые потеки на упругих ягодицах. Смит тонко ухмыляется, скользит ладонью в мокрую ложбинку, без труда находя натруженную и все еще раскрытую дырку. Пальцы ныряют легко, хлюпают, ворочаются насильно, пока тот не дергается, снимаясь с них.
— Пошел на хуй, Эрвин, — доносится равнодушно, будто и не было удушающей страсти всего пять минут назад.
Наверное, Смит привык, поэтому пожимает плечами и садится на постели, потом встает и начинает собирать разбросанную одежду. За все это время загорелое тело даже не шевелится, и можно подумать, что Эрен уснул, но он знает, что нет. Уже перед тем как выйти, оборачивается, будто вспомнив что-то.
— Таблетки прими.
— Нет.
— Эрен.
— Я сказал, иди на хуй.
Смит тяжело вздыхает, аккуратно откладывает собранную одежду, которую держит, и скрывается в ванной, откуда появляется с пластиковым прозрачным тубусом в руках. Вытряхнув оранжевую капсулу, подходит к разворошенной постели.
— Давай, детка. Не заставляй меня ждать, — произносит спокойно, но тон не сулит ничего хорошего.
В ответ его обжигает полубезумным взглядом сквозь спутанные каштановые пряди.
— В жопу ее себе засунь, — прилетает хриплое.
Терпение заканчивается. Молча и невозмутимо Смит переворачивает сопротивляющееся тело на спину и, будто играючи, наваливается сверху, насильно разжимая упрямо стиснутые челюсти. Несмотря на весь вес и силу, удержать Эрена непросто. И совсем непросто затолкать в глотку ядовитого цвета пилюлю, но сказывается опыт. Справляется он ловко и быстро и зажимает брыкающемуся пацану и рот, и нос, и душит до тех пор, пока тело под ним не обмякает. Напоследок коротко целует безответные губы и поднимается на ноги.
— Не понимаю, зачем упрямишься. Все равно будет по-моему, — говорит, гладит по шелковистым волосам и выходит из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
Подняться невозможно, но Эрен заставляет себя, несмотря на резь в разъебанном очке. В ванной, над унитазом, засовывает руку в глотку почти по локоть. Его выворачивает, но мало. Поэтому он жадно пьет воду из-под крана до тех пор, пока желудок не протестует и не выплескивает все обратно, на этот раз вместе со злосчастной капсулой. Теперь все. Эрен полощет рот, не глядя в зеркало над раковиной — смотреть на себя нет ни сил, ни желания, как и чувствовать на себе запах мужа и его прикосновения. Как чувствовать сперму, текущую по бедрам. Передергивает от отвращения. Он шагает под открытый душ и сразу выкручивает краны до упора.
***
Ривай просыпается от настырного звука и какое-то время лежит, уставившись в потолок и пытаясь сообразить, что его разбудило. Огромная полная луна, затесавшаяся между двух щепок-небоскребов, заливает студию мертвым светом, тянет зыбкую дорожку к двери. Звук повторяется, и до полусонного сознания наконец доходит, что это домофон. Ривай никого не ждет, но все же скатывается с постели и тащится в прихожую, чтобы на ощупь найти его и принять вызов. Когда экран оживает, слетает всякий сон, а следом накрывает какой-то неотвратимостью, потому что видит Белоснежку, еще более криповую в свете желтых уличных фонарей.
— Пусти меня, — доносится едва слышно.
Механические стоны гниющего мегаполиса на заднем плане сливаются в белый шум, из которого настырно лезет другой голос, казалось бы, надежно похороненный в прошлом, и произносит ровно те же слова. А следом кровь густыми потеками застилает небольшое светящееся пятно. Ривай отшатывается и зажмуривается на мгновение, чтобы потом открыть глаза и с облегчением понять, что померещилось.
Он гордится собой, когда вырубает домофон и возвращается в комнату, падая на широченный траходром. В памяти всплывает недавняя полутьма мраморной ванной и соблазнительный излом ключиц в вырезе блядской кофты. Хриплый надломленный шепот ласкает слух очевидным приговором.
«Врешь, Ворчун. Хочешь».
Хочу, думает Ривай и закрывает глаза.
