***
— Должно же быть другое объяснение, да? — говорит Катара, одёргивая рукав своей — его — туники. Она не может отделаться от мысли, что на ней его одежда. Зуко хмурится, собирая пустые чайные чашки и унося их на кухню, чтобы вымыть вместе с остальной посудой. — Другое объяснение для чего? — Почему я превратилась обратно в человека. То есть не может же это быть из-за того… из-за того, что ты… На его щеках расцветает румянец: — Можем мы перестать говорить об этом? — Я ничего не могу поделать! Ты поцеловал меня, и внезапно я снова девочка! — В голову! Я поцеловал тебя в голову! — Знаю, знаю. Но что, если твой дядя прав? Что, если это действительно так? — Что? То, что я должен быть любовью всей твоей жизни? Она закусывает губу и кивает. — Это… это просто… Они беспомощно таращатся друг на друга. Сильнее краснеют. Зуко стонет и отворачивается, чтобы помыть чашки. — Послушай, вся эта ситуация странная и вообще выше моего понимания. Я предлагаю просто не думать об этом. — Что? Как ты можешь так говорить? — Потому что час назад ты была кошкой! Незадолго до этого мне снилось, что я разговариваю с двумя драконами и, почти уверен, в какой-то момент я даже был Аватаром. Потом вся эта история с озером Лаогай и бизоном, и я просто… это безумие какое-то, всё происходит одновременно, и я не могу даже… — Воу. — Она подходит к нему и кладёт руки ему на плечи. — Успокойся. — Я спокоен. Его ворчливый тон вызывает у неё улыбку: — Вовсе нет, и ты это знаешь, Принц Идиот. Его нос мило морщится: — Что, прости? Упс. Она обратилась к нему по прозвищу вслух. Он продолжает таращиться на неё, и его нос морщится ещё сильнее. — Ты называла меня так всё это время, да? Она убирает руки с его плеч: — Эй, ты называл меня Котей! Кто вообще так делает? — Что ж, я называл бы тебя как-нибудь по-другому, но ты от всего воротила нос. — Ещё бы. Ты пытался назвать меня Пушинкой или Муркой. Он краснеет. Очень сильно. Он бормочет что-то себе под нос и возвращается к мытью посуды, впрочем, всё, что ей удалось расслышать, это «за что?» и «как же стыдно». Она облокачивается на скамью: — Знаешь, раз уж на то пошло, то мне так же стыдно из-за всей этой ситуации, как и тебе. — Я что-то сомневаюсь. — Ты издеваешься? У меня кошачьи инстинкты были. Я делала то, что ни один человек не стал бы! Например, когда она сидела на нём, потому что он был тёплым и ей это нравилось. Кох побери, она позволяла ему гладить себя, даже мурлыкала для него. Он смотрит на неё. Теперь, когда она больше не кошка, в его глазах уже нет той мягкости, но есть любопытство. — Значит, ты была скорее кошкой? — Н-наверное. То есть у меня всё-таки были человеческие чувства и мысли, но иногда у меня появлялись те странные желания. Его рот слегка дёргается: — Например, броситься на кусок пробки на верёвочке? Она пихает его локтем: — Заткнись. Это было всего один раз! Он смеётся, хотя в следующую секунду замолкает: — А всё остальное? Это тоже были просто кошачьи инстинкты? Её сердце бьётся слишком громко: — К-конечно. Я бы не хотела прижиматься к тебе в кровати. Или чтобы ты гладил… Отмена, отмена, прекращай это сейчас же. Лицо Зуко необыкновенно порозовело: — Эм. Точно. Блин, он всё-таки уловил намёк. Она прочищает горло и оглядывается по сторонам: — Т-твой дядя что-то не торопится, да? — Чрезвычайные ситуации в чайной Пао это всегда надолго. Он нас эксплуатирует. Будет лучше, когда у дяди появится своя чайная. Её брови слегка поднимаются: — Значит, тебя это устраивает? Жить в Ба Синг Се как Ли, я имею в виду. Он на мгновение замолкает. — Я знаю, что это сделает Дядю счастливым. Это всё, что он говорит по этому поводу. Она решает не давить и вместо этого берёт тряпку и вытирает посуду. — Эй, Зуко? — М-м-м? — Спасибо, что отпустил Аппу. И я… Прости, что поцарапала и, э-э, укусила тебя. — Всё нормально. Она кладёт тряпку и касается его руки: — Даже если так, мне очень жаль. — Крошечная улыбка. — И я рада, что тебе сейчас лучше. Ты заставил нас поволноваться из-за этой непонятно откуда взявшейся лихорадки. Он снова бросает на неё этот взгляд, полный любопытства: — Значит, это были не кошачьи инстинкты? Ты действительно переживала за меня? — Конечно. Его щёки розовеют, и он смущённо отводит взгляд: — О. Что-то теплеет и трепещет у неё в груди. Уже слишком поздно, когда она замечает, что трётся лбом о его плечо. Он замирает. Она замирает. — Пожалуйста, скажи, что я не сделала именно это, — говорит она с лёгким отчаянием. — Э-э… — Нет! — Она закрывает горящее лицо руками и отворачивается от него. — Почему я до сих пор хочу вести себя как кошка? Я девушка! Я не кошка! Её совсем не утешает, что Зуко расхохотался.***
— Итак, кто мы теперь? — спрашивает она намного позже, сидя рядом с ним и прижимая сияющую воду к своей ноге. Дядя до сих пор не вернулся. — А? Она немного хмурится. Потребуется больше одного сеанса, чтобы вылечить это растяжение. — Что ты имеешь в виду? — подсказывает он, переворачиваясь на живот. Так привычно видеть, как он, вот так растянувшись, смотрит на неё своими золотыми глазами. Румянец подступает к её щекам: — Я имею в виду нас. Ты больше не гоняешься за Аангом, и после всего, что произошло, мне просто стало интересно… Он наклоняет голову, ожидая, когда она закончит; в его глазах читается любопытство. — Мне просто стало интересно, кем мы можем быть друг для друга теперь. — О. — Он моргает. — Эм… — Игнорируя всю эту теорию о поцелуе истинной любви, конечно, потому что, ты прав, это странно и за рамками того, что мы можем проверить, поэтому было бы бессмысленно беспокоиться об этом и, э-э, и… И она бессвязно лепечет. Её лицо кажется ужасающе горячим. Зуко замолкает на мгновение, положив подбородок на руки. — Как насчёт друзей? Она моргает: — Друзей? Он прикусывает губу, слегка сгорбившись: — Если ты не хочешь, тогда… — Нет-нет. Хочу. Они оба краснеют, глядя друг на друга, но теперь есть место и для робкой улыбки. — Значит, друзья? — Он протягивает руку. Её улыбка растягивается шире, когда она наклоняется, чтобы пожать ему руку: — Друзья.